Вкус блаженства - Элоиза Джеймс

– Если бы ты пошел в служители церкви, как я тебе советовал, – сказал ему при этом отец, – церковь позаботилась бы о тебе.

Чарлз фыркнул:

– Подумать только, сколько удовольствия я получил бы, бесплатно посещая похороны!

Поскольку беседы с отцом всегда заканчивались подобным образом, Чарлз уже повернулся, чтобы уйти, но Дарлингтон-старший не забыл оставить последнее слово за собой:

– Ради всего святого, найди себе жену и перестань приводить в ярость всех, кто имеет влияние в этом мире!

Кружа по дорожкам Гайд-парка в поисках изящной маленькой вдовушки, не собиравшейся за него замуж, Чарлз раздумывал над тем, что едва ли сможет преуспеть в этом деле. Зато теперь у него появилось время на то, чтобы заметить, как юные девушки краснеют, едва только его взор останавливается на них, а потом бросают испуганные взгляды на своих матерей.

Он все яснее осознавал, что превращается в их глазах в зубастого монстра, о чем приятно было бы посплетничать в своей компании, но...

Разумеется, Чарлз уже заметил Термана, дважды отчаянно махавшего ему рукой из экипажа, но оба раза Чарлз отводил глаза. Правда заключалась в том, что он сам навлек на себя неприятности из-за бесконечного раздражения и язвительности, которые постоянно распространял вокруг себя. Как правило, всю свою ярость он направлял на молодых девушек, единственной провинностью которых было только то, что они родились в семьях торговцев шерстью или съели больше шотландских паштетов, чем остальные. Теперь же, испытывая отвращение к самому себе, Дарлингтон счел это добрым знаком.

Леди Гризелды нигде не было видно – должно быть, дав согласие на встречу в Гайд-парке, она и не думала выполнять обещанное. Очевидно, леди Гризелда, как опекунша мисс Эссекс, и флиртовала-то с ним, только чтобы заставить его прекратить распространять нелестные слухи о своей питомице, и это его задело.

Чарлз приехал домой в ярости и отправил записку леди Гризелде Уиллоуби; при этом он использовал бумагу, столь же роскошную, соблазнительную и дорогую, как она сама.

«Боюсь, как бы мое только что обретенное раскаяние не улетучилось. Завтра в десять часов вечера...»

На этом месте его перо остановилось. Если бы он и впрямь осмелился, ему следовало назначить ей свидание в отеле, но она никогда бы не явилась туда. Никогда леди с безупречной репутацией и высоким положением не пойдет в отель. Ну и черт с ней! «...в отеле "Грийон"», —дописал Чарлз и поставил уверенную подпись: «Дарлинг».

Потом он посмотрел на свою папку и извлек оттуда бумажку в сто фунтов, полученную от издателя. Если бы ему потребовалось, он мог бы стать служителем церкви и научиться зарабатывать на жизнь, стоя на коленях и отбивая поклоны. Кстати, разве он не мог бы точно так же встать на колени перед Гризелдой?

Дарлингтон задумался. В этой женщине было нечто такое, что превращало его в сгусток бешеного желания. От этого воплощения изящества и женственности веяло свежестью и духами; как обычно пахнет от особ, проводящих утро за приятными занятиями, ночь – на балах. И они никогда не кричат на своих детей.

Слава Богу, Уиллоуби, кем бы он ни был, давно отошел в лучший мир; почему-то Чарлзу казалось, что Гризелда ни за что не стала бы спать с ним, если бы ее муж был жив.

Но была ли она из тех женщин, что способны завязать роман? Вполне возможно, если втянуть ее в интрижку лестью и желанием. Дарлингтон чувствовал, что нравится ей – он прочел это в ее глазах, – и знал, что ее могут очаровать стремительность и натиск.

Вложив деньги в конверт, он отправил слугу в «Грийон» с требованием выделить лучший номер на следующую ночь.

Дарлингтон был не единственным мужчиной, кто в тот день катался в Гайд-парке в надежде увидеть знакомых, которые так и не появились.

Гарри Гроун старел, и теперь ничто не радовало его более, чем возможность погреть ноги у камина и поразмыслить о днях славы. Тем не менее в настоящий момент он тяжело топал по парку и глазел на фейерверк.

Каким-то непостижимым образом дни славы внезапно вернулись. Они в нем нуждались. Та самая «Тэтлер», что выгнала его на пенсию, ни с того ни с сего затребовала его для экспертизы, и работа эта славно оплачивалась. Вот почему Гарри Гроун решил нанять карету, чтобы прокатиться до Гайд-парка и посмотреть, как там обстоят дела; обычно он называл это экскурсией в старые добрые времена. К сожалению, теперь Гарри утратил хватку и готов был первым признать это: многих встреченных молодых людей он даже не мог назвать по имени.

И тем не менее ему позарез нужно было узнать, кто скрывается под псевдонимом Хеллгейт.

Глава 12

Моя Титания прислала мне письмо на розовой бумаге, написанное прелестными пурпурными чернилами: «Вознесите меня в синие небеса вашей любви, позвольте мне купаться в темных облаках, обрушьте на меня ваши грозы... Но только любите меня, пожалуйста, любите меня».

Сильви де ла Бродери находила скачки вместе с беговыми дорожками и трибунами весьма продуктивными только в одном отношении: в искусстве порождения скуки и пыли, – и ни то ни другое ей не нравилось. Пыль она еще могла как-то терпеть при определенных обстоятельствах, но остальное...

По правде говоря, она имела в виду нечто похожее на пикник, когда позволила Мейну повезти себя на скачки, но беговые дорожки Эпсомских меловых холмов довольно сильно отличались от прелестных льняных скатертей, разостланных на траве под изящной гибкой ивой где-нибудь поблизости от Сены, и Сильви с трудом подавила невольный вздох. Разве не жестоко прерывать прекрасную жизнь, которую обещал ей Париж? Французы много лучше понимали вкусы и наклонности утонченного человека, чем лишенные воображения англичане. Ее жених должен был сразу догадаться, что скаковые дорожки – неподходящее место для его невесты; однако, вместо того чтобы понять это, Мейн с воодушевлением и живостью описывал ей все преимущества их позиции. У них были места в ложе, принадлежавшей его другу герцогу Холбруку, и Сильви одобряла эту дружбу, считая, что иметь в качестве друзей герцогов совсем неплохо. Свободные манеры Холбрука свидетельствовали о том, что титул принадлежал его семье издревле, а когда речь заходила о происхождении семьи, Сильви не могла устоять. Когда они жили в Париже, ее maman постоянно обсуждала при ней выезды в свет, и потому Сильви хорошо знала, о чем идет речь.

К несчастью, отец увез их из Франции и поселил Маргерит и ее в этом дождливом холодном месте. Бедной маленькой Маргерит исполнился только год, и потому она не знала, чего лишилась, но Сильви никогда об этом не забывала. Сильви невольно вздохнула. Единственное, что ей нравилось здесь, – это возможность элегантно одеваться. В соседней ложе леди Феддрингтон сидела в шляпе, похожей на меренгу, перевязанную лентой, и хотя шляпа не казалась Сильви особенно красивой, в этом по крайней мере была некоторая оригинальность. К тому же ее соседка обмахивалась веером, украшенным прелестными янтарными висюльками, образовывавшими бахрому.