Рим или смерть - Лев Вершинин

Гарибальди и Манара встретили Мадзини у ворот и повели через парк на виллу. Совсем рядом, на центральной аллее разорвалось ядро, сбив голову мраморной статуи.

– Так они превратят в развалины весь город, – сказал Мадзини, отряхивая запорошенную пылью шинель. – Поймите, Гарибальди, мы не можем только обороняться! Почему вы не выполнили приказ Розелли?

– Не хочу без толку потерять половину своих волонтеров. Их и без того полегло немало. А других солдат у меня нет и, похоже, не будет.

Обстрел усилился. Французы ввели в действие тяжелые осадные орудия.

– Подождите меня здесь, – сказал он Мадзини. – Я только поднимусь к Лавирону. Прикажу огонь всех наших батарей перенести на захваченные бреши.

Мадзини, глядя, как Гарибальди быстро и ловко поднимается в гору по крутой тропе, с горечью сказал Манаре:

– Не знаю, удастся ли отбить бастионы, но убедить Гарибальди мне не удалось. Может, вы попытаетесь, Лучано?

Манара отрицательно покачал головой:

– Если Гарибальди принял решение, его не переубедит сам господь бог. Да и как начинать атаку, не получив подкреплений!..

– Тогда все потеряно! – воскликнул Мадзини. Глаза его лихорадочно блестели. – Нам остается лишь сражаться и погибнуть на баррикадах!

За время осады Рима Лучано Манара, прежде убежденный монархист, успел оценить и полюбить республиканца Джузеппе Мадзини. Полюбить за светлый ум, доброту и стойкость.

– Положение очень тяжелое, но, по-моему, не безнадежное, – ответил наконец Манара. – За одну ночь мы сумели создать вторую линию обороны. И новых атак французы не начинали. Тем временем…

– И не начнут, – прервал его Мадзини, – предпочтут сначала разрушить Рим до основания. Помешать этому может только контратака. Сегодня, немедленно. Для нас без нападения нет защиты.

– Я вовсе не отказываюсь атаковать врага. – Они обернулись. К ним подходил Гарибальди, вернувшийся с горы Сан Пьетро. – Придайте мне два пехотных полка, – продолжал он, – и хотя бы двести кавалеристов, и я завтра ночью ударю французам в тыл. Обещаю хорошенько их потрепать.

Мадзини вскочил с камня, на котором сидел.

– Тогда готовьтесь к атаке, – радостно воскликнул он. – Вы получите тысячу пехотинцев и два эскадрона кавалерии!

Ночная вылазка так и не состоялась. Вместо кавалеристов Розелли прислал со штабным офицером сухую записку:

«Гарибальди, среди поросших кустарником холмов и в густых виноградниках кавалеристы станут легкой добычей снайперов. Это уж наверняка будет бессмысленным побоищем. Что же до двух линейных полков, то полагаю более разумным направить их на защиту Трастевере. В дальнейшем, если удастся создать сильный ударный отряд, нанесение ответного удара, возможно, и станет реальным. Намеченная вами на ночь атака таким образом отменяется. Ждите дальнейших приказов.

С уважением главнокомандующий войсками Римской республики дивизионный генерал Пьетро Розелли.

Рим, 27 июня 1849 года».

Гарибальди в бешенстве разорвал письмо на мелкие куски.

– Да он что, издевается надо мной?! Вместо подкреплений присылает свою идиотскую писульку. Что ж нам теперь, умирать здесь, под ядрами? Нет уж, благодарю покорно! – он бросил быстрый взгляд на Манару. – Соберите и постройте легион. Возвращаемся в Трастевере. Будем там сражаться на баррикадах.

Манара видел – Гарибальди вне себя от гнева и сейчас выполнит свою угрозу, оставит позиции на холмах и спустится в город. И это будет концом обороны, ее гибелью. Надо во что бы то ни стало его разубедить!

– Гарибальди, поверьте, я тоже знаю цену Розелли! – спокойно, неторопливо, как всегда в тяжелые минуты, заговорил он. – Но и его можно понять.

Гарибальди озадаченно смотрел на Манару.

– Понять Розелли?!

– Да, такая атака и впрямь выглядит слишком рискованной.

– Для него, но не для меня, – зло бросил Гарибальди.

– В том-то и дело! – подхватил Манара. – Он воюет согласно доктрине, а вы зачастую – ей вопреки.

– И заметьте, дорогой мой Манара, побеждаю!

– И этого Розелли не в состоянии простить вам.

– Потому что он чиновник от инфантерии! – в сердцах сказал Гарибальди.

– Армии нужны и чиновники, добросовестные исполнители приказов. Розелли был бы, вероятно, отличным офицером под вашим началом. А Розелли в роли главнокомандующего – нелепость.

– Мадзини так не считает!

– Мадзини прежде всего политик, а в политике свои законы.

– Я в его дипломатических хитросплетениях вконец запутался. Боюсь, он – тоже.

– Нет, Гарибальди, в политике он видит далеко, дальше нас всех. Сейчас Рим можно спасти только путем дипломатических переговоров. Право, все не так уж безнадежно. Главное, продержаться как можно дольше. Здесь, на Джаниколо. – Он испытующе посмотрел на Гарибальди – убедил или нет? – Ну а с ночной атакой я бы повременил, пока не соберем мощный ударный отряд. Пожалуй, тут Розелли прав.

– Сомневаюсь, – пробурчал Гарибальди. – В любом случае он мог бы сам приехать и изложить свои резоны, а то шлет… предписание.

– Верно. Но поймите же, судьба Рима важнее личных обид!

– Не стройте иллюзий! Судьба Рима предрешена, – с горечью сказал Гарибальди.

– А вдруг… Но если и так, мы оставим потомкам пример стойкости. Душа обороны вы, Гарибальди, и по вас будут судить обо всей республике. Не дайте врагам втоптать в грязь нашу посмертную славу!

Гарибальди махнул рукой.

– Вам бы проповедником быть, Манара. Ладно, я остаюсь.

Глава двенадцатая

Бомбы и ядра с грохотом разрывались в парке и у самой виллы. Гарибальди, Сакки и Манара сидели, сняв мундиры – июньское солнце палило нестерпимо, – и обедали, не обращая внимания на артиллерийский обстрел. Гарибальди ел молча, глядя прямо перед собой – всего час назад он приговорил к расстрелу офицера-неаполитанца из легиона Медичи. Офицер этот ночью самовольно, никого не предупредив, оставил свой пост. Даже подумать страшно, что бы произошло, начни французы в тот момент атаку!

В коридоре послышались торопливые шаги, дверь распахнулась и… вошла Анита. Он не поверил своим глазам, нет, точно, это была его Анита! Он вскочил.

– Анита, ты здесь?!

Сакки и Манара хотели уйти, но Гарибальди их остановил.

– Куда же вы, друзья, разделите с нами радость?

– Ты рад, да? – воскликнула Анита. – Значит, ты меня прощаешь?

– Ты всегда была безрассудной, Анита. Что уж тут поделаешь.

– Не могла я больше сидеть и ждать там, в Ницце!

– Но как ты сюда добралась под огнем?

– О, ваша жена в храбрости не уступит любому из наших офицеров! – сказал Векки, который привел Аниту на виллу Спада.

– Хосе, – так на испанский лад Анита звала мужа, – по дороге сюда синьор Векки сказал, что ты приговорил к смерти одного офицера. Я знаю, он струсил. Но прошу, помилуй его. Ради нашей встречи.

Гарибальди нахмурился. Долго молчал, потом ответил:

– Не могу. Пойми, ну никак не могу! Сорную траву вырывают с корнем. Пусть все знают – трусам нет и не будет пощады… Ты садись, Анита, садись! Поешь с нами, проголодалась ведь.

– Мы пойдем, – сказал Сакки, вставая из-за стола. За ним поднялись и остальные. На этот раз Гарибальди не стал их удерживать.

Загрубевшими пальцами она нежно гладила его лоб, глаза, щеки, а он, обнимая ее, никак не мог поверить, что Анита с ним рядом, на этой полуразрушенной вилле.

– Родной мой, теперь все будет хорошо! – шептала она. – Кончилась наша разлука. Я так по тебе истосковалась, Хосе.

– Но почему ты не отвечала на письма? Чего я только не передумал!

– Как же я могла? Две недели до тебя добиралась.

Он вдруг запоздало ужаснулся – ведь ее по дороге могла задержать королевская застава или папские головорезы, и тогда плохо бы ей пришлось. Этот страх за нее Анита прочла в его глазах и спокойно объяснила:

– Так ведь я под чужим именем ехала. И потом, сейчас на дорогах столько беженцев, бродяг, что всех не остановишь.

– Да, но ты и через занятую австрийцами Тоскану проехала! – воскликнул Гарибальди. – А уж австрияки люди методичные, проверяют всех подряд.

– Там меня горными тропами провели. У тебя повсюду тьма друзей, Хосе. Ты даже не знаешь, как тебя в народе любят!

– Люби и ты меня, Анита, крепко люби, – тихо сказал Гарибальди.

– Больше никогда с тобой не расстанусь! Ни на час!

– Мне страшно, Анита, за тебя и за нашего будущего сына.

– Почему сына? – улыбаясь в полутьме, спросила Анита. – Чем плоха дочка? Назовем ее в честь твоей мамы Роза.

Гарибальди вздохнул:

– Как она там? Еще больше сгорбилась, бедняжка?

– Из церкви не вылезает. Все за твое, Хосе, спасение молится.

– Вот и мать Мазины тоже наверняка за сына молилась, а его убили, – отозвался Гарибальди. – Знаешь, на другой день после его смерти из Милана прибыло письмо с образком.