Оккультные корни нацизма. Тайные арийские культы и их влияние на нацистскую идеологию - Николас Гудрик-кларк

Другим знаком, наполнившим Листа мессианским оптимизмом, стало получение им в ноябре 1911 письма от некоего человека, называвшего себя Тарнхари. Этот человек, чьё имя буквально означало «тайный король», называл себя наследником древнего рода Вольсунген. Таинственный эмиссар из далёкого прошлого сообщил Листу, что его открытия, касающиеся ариогерманского прошлого совпадают с видениями его родовой памяти. Тарнхари также подтвердил существование Armanenschaft: он утверждал, что сам является реинкарнацией короля-священника принадлежавшего к древней элите. И хотя появление Тарнхари подтверждало и касалось прошлого, Лист рассматривал реинкарнацию древнего вождя как добрый знак скорого возрождения в будущем. Другие мессианские надежды, связанные с Тарнхари, можно обнаружить в письме Фридриха Ванека к Листу, написанном в первые месяцы войны. Старый патрон считал, что Тарнхари должен выступить открыто, поскольку для Германии настал час нужды.

Все эти разнообразные знаки говорили о необходимости уничтожить сатанического врага. Лист требовал истребления Великой Интернациональной Партии, чтобы ариогерманцы могли спокойно войти в обетованные земли счастья и благополучия. В 1911 году он написал пророчество о тысячелетнем сражении, которое странно предвосхищает военные действия Первой Мировой войны: «Да, арио-германо-австрийские корабли ещё пошлют своих ядовитых пчёл, лучами Донара ещё ударят огромные пушки наших дредноутов, наши армии ещё пойдут на юг и на запад, чтобы сокрушить врага и восстановить порядок». Описание этих боёв вполне соответствует апокалиптической схеме. Грандиозный мятеж, напоминающий о сумерках богов или потоках варваров, сомнёт адского врага, чтобы восстановить справедливый и всегерманский порядок. В стремлении Листа к апокалиптической мести легко угадать планы немецкой военной агрессии против негерманского мира. Он сам признавал, что интернациональная война могла бы более зримо удовлетворить его требования, и что антигерманский враг всё же лучше, чем воображаемая Великая Интернациональная Партия. Превращение тысячелетнего сражения в войну наций было выгодно Листу ещё и в этом отношении, что отвлекало от бесполезного и нежелательного протеста против местных структур, традиционные черты которых он всё же надеялся сохранить. Соединение хилиастической агрессивности и неприязни к внутренней социальной революции подтверждалось также стремлением к национальным войнам со стороны многих консервативных революционеров и фашистов в Европе.

Первая Мировая война поэтому была встречена ликованием во всех участвующих в конфликте странах. Некоторые историки предполагали, что такая реакция народа свидетельствовала о всеобщей жажде перемен, охватившей людей после нескольких десятилетий застоя. Другие думали, что это расцветающий империализм пытается отвлечь внимание от давления наступающих перемен. В любом случае, в Германии были популярны «Идеи 14 года», выразившие то чувство облегчения, которое охватило всех, когда национальное единство преодолело все социальные различия и проблемы перед лицом общего иностранного врага. Предвоенные пессимисты от культуры связывали все национальные трудности с вредными влияниями западных демократий, которые теперь пришло время уничтожить силой, в контексте этой эйфории вполне понятно и отношение Листа к войне.

В апреле 1915 Лист собрал встречу НАО в Вене. Он произнёс торжественную речь, в которой приветствовал войну как начало тысячелетнего сражения, предвещавшее приход новой эпохи. Он предупредил, что этот переходный период первоначально может быть связан с увеличением трудностей, «ужасными преступлениями и сводящими с ума мучениями». Но все эти испытания должны окончательно послужить окончательному отделению добра от зла, поскольку все истинные немцы «вступая в новую эпоху не должны брать с собой ничего, что не принадлежало бы исконной природе арманизма». Война, таким образом, играла важную роль в представлениях Листа о золотом веке. Военные действия в отношении других государств отражали «страдания мессии» и также понимались как суд справедливости, который должен делить людей на эсхатологические лагеря спасенных и осуждённых. Он завершил свою речь утверждением о дуализме времени, что совершенно соответствовало западной апокалиптической традиции.

Сторонники Листа разделяли его отношение к войне. Тарнхари говорил о войне как о «священной необходимости». Эллегаард Эллербек датировал свои письма в соответствии с днями «святой войны». Лист тоже использовал такую хронологию, поставив под своим апокалиптическим этюдом, озаглавленным «Es wird einmel..!» следующую подпись «Вена, тысячный день Священной Войны, 22 апреля 1917», и отметил этот день приглашением фотографа, который запечатлел его погруженным в исследования. И прочие, принадлежавшие к кругу Листа также смотрели на войну как на крестовый поход против демонических сил; её суровые испытания, в траншеях ли, или в голодных городах, люди встречали с гордостью, уверенные в их апокалиптическом смысле.

Эта позиция добровольного принятия страданий подталкивает к сравнению её с феноменом, который Михаил Баркун определил как «утопию катастроф». Баркун наблюдал амбивалентный характер катастроф, которые, с очевидностью приводя людей на край гибели, могут порождать также и неожиданное чувство счастья. Он отметил, что такие события часто создают временное ощущение общей цели и что «унизительные социальные различия растворяются во внезапно теплеющей, демократической атмосфере». Эта оценка точно соответствует эйфории, описанной в «Идеях 1914» и освещает необходимым светом энтузиазм Листа по отношению к действительным лишениям войны. Поскольку вера в золотой век включала в себя убеждение в том, что счастью должны предшествовать ужасные несчастья, то объединение в эпицентре катастрофы только подтверждало апокалиптические ожидания. Для Листа страдание являлось залогом спасения.

Но как в действительности Лист представлял себе это коллективное спасение? Свой образ золотого века он строил на материалах средневековой немецкой апокалиптики, северных легенд и современной теософии. Он рассказывал средневековую легенду об императоре Фридрихе Барбаросса, который долго спал в горе Kyffhдuser. Но однажды проснувшись, волной тевтонского гнева прокатился по всему миру, подчинив его немецкой гегемонии. В этой истории черпали вдохновение средневековые утописты, надежды которых в XIII веке сосредотачивались вокруг династии Гогенштауфенов. Позже исторические и культурные обстоятельства изменились и в XV веке основные надежды возлагались уже на императоров Фридриха IV и Максимилиана I из династии Габсбургов. Один утопический трактат того времени, озаглавленный «Gamaleon», рассказывает о будущем немецком императоре, который должен подчинить себе французскую монархию и папство. Римская церковь должна была лишиться имущества, всё её духовенство предназначалось к истреблению. После победы над врагами, германцы должны были возвыситься над прочими народами. Вместо папы новый немецкий патриарх в Майнце должен был возглавить новую церковь, подчинённую императору, новому Фридриху, власть которого обнимала собой всю землю.

Листовский образ золотого века во многом составлен из элементов раннего национализма и популярной эсхатологии. Первые манифесты националистов содержали в себе ту же веру в немецкий мир, в котором однажды исполнилась божественная воля и который поэтому был источником всякого блага до тех пор, пока не был разрушен заговором низших, негерманских народов, церкви, капиталистов, евреев и кого угодно. Для восстановления идеального мира требовалась новая аристократия, руководимая божественным посланником, призванным отстоять религиозные и политические ожидания угнетённых. Лист развивал традиции исторического хилиазма, утверждая, что правление Фридриха IV и Максимилиана I означало возрождение арманистского духа, но к несчастью потерпело крах по причине заговора лютеровской реформации. Также весьма значительным является то обстоятельство, что Лист с большим вниманием относился к идеям Джордано Бруно, философа и еретика XVI века. Бруно полагал, что иудаизм и христианство разложили древнюю и истинную религию, которой была для него магия египетской «Герметики» и мистицизм; такое мнение было весьма популярно среди неоплатоников Ренессанса. Бруно также стремился к освобождению, которое могло дать вновь открытое знание древних. Соединение милленаристских чаяний и каббалистической мысли характеризовали и листовский образ новой Германии. С большим одобрением он цитирует Бруно: «О Юпитер, позволь немцам понять свою силу и они станут не людьми, но богами».

Одна из северных эпических легенд предлагает другой образ золотого века, который также весьма важен для нашего анализа. Ещё в 1891 году Лист нашёл стих «Волюспы», в котором появлялась устрашающая и вместе с тем великодушная мессианская фигура: