Минин и Пожарский - Руслан Скрынников

Новый взрыв социальной борьбы оказался неизбежным. Тихий Дон на время успокоился. Но замутился Терек. Там собрались в большом числе вольные казаки, беглые крепостные и холопы, обманутые в своих ожиданиях. В далекой Москве «доброго» царя вновь окружили злые советники – лихие бояре, и казакам приходилось думать о себе самим. Триста терских казаков задумали посадить на трон нового государя. Мысль о своем казачьем «царе» подали товарищам казаки из беглых боярских послужильцев-холопов. Выбор пал на двух молодых казаков – Илейку с муромского посада и Митьку, сына астраханского стрельца. Митька отговорился тем, что никогда не бывал в Москве. Илейка жил там в прислуге у подьячего несколько месяцев. Как «бывалому» столичному жителю, ему пришлось взять на себя роль царевича. Он принял имя Петра, сына царя Федора Ивановича. Едва новый самозванец прибыл с Терека в Поволжье, «черный» люд толпами стал стекаться к нему со всех сторон. Повстанцы заняли три волжских городка и забрали найденные там пушки. Они упорно продвигались вверх по Волге на север, громя по пути купеческие караваны. Вскоре под знаменами Петра собралось до четырех тысяч человек. Казачьи атаманы, руководившие действиями «царевича», писали в Москву грозные письма, требуя передачи трона сыну последнего законного царя Федора Ивановича.

Когда положение Лжедмитрия в столице стало отчаянным, он вспомнил о своих давних союзниках из народа. Незадолго до своей гибели он тайно послал на Волгу доверенного дворянина Третьяка Юрлова. Гонец должен был повидать «царевича» Петра и передать казакам приказ «итти к Москве наспех». Однако «царевич» Петр шел на Москву, чтобы занять трон… Обращение Лжедмитрия не осталось секретом для бояр и побудило их спешить с исполнением своих планов.

Прибытие иноземных войск не стабилизировало, а накалило обстановку в Москве. Многочисленное посадское население, годом ранее свергшее Годунова ради Лжедмитрия, теперь угрожало посаженному им самим царю. Через неделю после царской свадьбы в Москве произошли крупные народные волнения. Солдат Вишневецкого избил посадского человека и скрылся за воротами. Народ осадил двор и потребовал от Вишневецкого выдачи виновного. К ночи подле двора собралось до четырех тысяч человек. Посадские грозились разнести хоромы в щепы и разошлись лишь под утро.

Народное возмущение застало Лжедмитрия врасплох. Он удвоил караулы в Кремле и поднял по тревоге несколько тысяч стрельцов. Польские роты бодрствовали всю ночь, не выпуская из рук оружия. Время от времени они палили в воздух, надеясь удержать москвичей от выступления.

На другой день в Москве воцарилась зловещая тишина. Торговцы отказывались продавать иноземцам порох и свинец. Самозванец получал предостережения со всех сторон. Немцы-наемники несколько раз подбрасывали в его покои подметные письма с предостережениями. Наконец, во дворец явился Юрий Мнишек со множеством доносов в руках. Царь отвечал, что среди его народа никто не имеет что сказать против государя, а если бы он, царь, что заметил, то в его власти «и всех в один день лишить жизни».

Самонадеянность самозванца не могла скрыть от окружающих его подлинных чувств. В дни свадебных пиршеств он был угрюм и подавлен, по временам им овладевало раздражение. Отрепьев знал о существовании заговора, но не подозревал, что в предательстве повинны его любимцы, которые бессовестно пресмыкались у его ног и старались усыпить все его подозрения. Лжедмитрий оказался в положении загнанного зверя.

Заговорщики следили за каждым шагом самозванца и каждое его распоряжение обращали против него самого. 12–13 мая Лжедмитрий велел вывезти за крепостные ворота пушки и приготовить крепость, чтобы потешить гостей пушечной стрельбой и военными играми. Заговорщики тотчас распустили слух, будто на играх «литва» готовится перебить бояр. Боярская агитация имела успех. Вечером 14 мая волнения в городе возобновились. Заговорщики призвали к оружию всех своих сторонников. Но войска Лжедмитрия своевременно приготовились к отпору. В последний момент Шуйские и Голицыны пошли на попятную и отменили приказ о выступлении. На другой день царь по совету Басманова и Мнишков распорядился взять под стражу нескольких человек. Охрана Кремля получила приказ не церемониться с подозрительными. В ночь на 16 мая трое неизвестных, прокравшихся в Кремль, были убиты на месте, трое других замучены на пытке.

После переворота по всей Москве рассказывали, как дьяк Тимофей Осипов решил пострадать за православие и, явившись во дворец, в лицо обличил царя как еретика и самозванца. Эту легенду, призванную освятить мятеж авторитетом человека почти что святой жизни, сочинили сами заговорщики. По словам Маржерета, Осипова схватили после того, как раскрылись тайные замыслы мятежников. Дьяка пытали в присутствии Басманова. Осипов понимал, что выбраться живым из застенка ему не удастся, и проявлял редкую стойкость.

Подвешенный на дыбу, он не переставая твердил, что на троне сидит проклятый еретик Гришка Отрепьев.

В руках властей оказался человек, посвященный во все тайны заговора. Медлить дальше было нельзя.

Наступил день 17 мая. По обыкновению Отрепьев встал на заре. Басманов, ночевавший во внутренних покоях, доложил, что ночь прошла спокойно. На Красном крыльце государя поджидал дьяк Афанасий Власьев. Поговорив с ним, Лжедмитрий ушел в покои, не заметив ничего подозрительного.

Между тем толпа заговорщиков – до 200 вооруженных дворян – уже двигалась к Кремлю. Бояре приурочили свои действия к моменту, когда во дворце происходила смена караула. Командир первой роты копейщиков Яков Маржерет был болен и не явился во дворец. По слухам, он примкнул к заговору и сам приказал отвести от царских покоев внешнюю охрану. Во внутренних помещениях осталось не более 30 гвардейцев. Стрельцы, караулившие Фроловские ворота, знали в лицо Василия Шуйского и Голицына. Они не выказали тревоги при их приближении. Нападение заговорщиков застало стрельцов врасплох. Они бежали, не оказав сопротивления. Завладев воротами, Шуйский и Голицын велели бить в колокола, чтобы поднять на ноги посад. Не полагаясь на сообщников, Василий Шуйский во весь опор поскакал через Красную площадь к торговым рядам. Горожане спозаранку спешили за покупками, и на рынке собралась уже немалая толпа. По приказу Шуйского ударили в набат в Ильинской церкви. Заслышав набат, Лжедмитрий послал Басманова спросить, что значит этот шум. Дмитрий Шуйский и другие бояре, с утра не спускавшие глаз с самозванца, отвечали ему, что в городе, верно, начался пожар.

Между тем звон нарастал, разливаясь по всему городу. Раздавались крики: «Горит Кремль! В Кремль, в Кремль!» Горожане со всех сторон спешили на Красную площадь. Шум поднял на ноги не одних только противников самозванца. Схвативши оружие, ко дворцу бросилась «литва». Роты, стоявшие поблизости от Кремля, выступили в боевом порядке с развернутыми знаменами. Лихая атака еще могла выручить самозванца из беды. Но бояре успели предупредить опасность. Они обратились к народу, призывая его бить поганых «латынян» и постоять за православную веру. С площади во все стороны поскакали гонцы, кричавшие во всю глотку: «Братья, поляки хотят убить царя и бояр, не пускайте их в Кремль!» Призывы бояр пали на подготовленную почву. Толпа бросилась на шляхтичей и их челядь. Улицы, ведущие к Кремлю, были завалены бревнами и рогатками. Разбушевавшаяся стихия парализовала попытки «литвы» оказать помощь гибнущему Лжедмитрию. Наемные роты свернули знамена и отступили в свои казармы.