Кот госпожи Брюховец - Елена Басманова

Вирхов на четвереньках подобрался к бесчувственной девушке: она лежала без движения. Прислушиваясь к каждому звуку, Карл Иванович долго распутывал во тьме веревки, стягивающие ее опухшие руки.

– Не смертельно, –приговаривал Карл Иванович, – затекли ручки, пройдет, это не страшно. Мария Николаевна!

Он осторожно похлопал ее по щеке – девушка застонала.

– Ничего, ничего, все будет хорошо, – Вирхов едва не плакал, – я вынесу вас из бандитского логова...

Он поволок обессиленную, безмолвную девушку к выходу, у канализационного колодца с превеликим трудом вскинул бесчувственную Муру на плечо – по собственному опыту следователь знал, что у потерявших сознание людей вес будто увеличивается... Он слышал прерывистое дыхание, и это успокаивало. С драгоценным грузом на плечах карабкался Карл Иванович по железным скобам.

И наконец, взмокнувший от неимоверных усилий, бережно перекинул Муру через край канализационного проема, перевалился сам и лег спиною на деревянную, круглую крышку – злостная комета Боррелли стояла над миром, из-под брюха кобылы выглядела она вдвойне зловеще.

Собравшись с силами, Вирхов выволок девушку из-под лошадиного брюха. Ее хорошенькое личико было поцарапано и измазано копотью. Шок был глубоким – не подвергли ли бандиты ее мучениям?

Вирхов погрузил девушку внутрь черного фургона и занял место кучера, натянул поводья, развернул фургон и выехал из зловещего тупика, направляясь на Васильевский. Он, немолодой человек, вторую ночь – и какую! – проводил на ногах, его голова гудела как котел. Он не знал, где доктор Коровкин: в «Аквариуме», на даче или у себя на Большой Вельможной? Квартира Муромцевых была ближе всего.

У знакомого дома Вирхов увидел свет в окнах профессорской гостиной. «Слава Богу! – перекрестился он, – прислуга не спит».

Он исхитрился вытащить бесчувственную Муру из фургона и на руках донес ее к дверям подъезда. Силы его были на исходе, теперь девушка казалась невыносимо грузной. На звонок выскочил заспанный дворник, по счастью, узнавший полуночников. Он и помог дотащить занемогшую барышню до дверей, на которых красовалась бронзовая табличка «Профессор Муромцев Н. Н.».

Дверь открыла темноглазая горничная Глаша.

– Господин Вирхов! Господи помилуй! Мария Николаевна! Живая? Недаром барыня беспокоилась!

– Принимайте! Куда уложить бедняжку?

– Что с ней? Что? Бедная Мария Николаевна! – причитала Глаша, ведя Вирхова в гостиную, освещенную слабым светом одинокой свечи в канделябре.

Ей и в голову не приходило, как можно впустить чужого человека в девичью спальню. Вирхов опустил бесчувственное тело Марии Николаевны Муромцевой на диван – ее опухшая ручка свесилась почти до пола, лента из растрепанной косы исчезла.

Глаша смотрела круглыми от ужаса глазами на неподвижную Муру.

– Что делать? – наконец пролепетала она. – Звонить доктору Коровкину?

Изнуренный следователь топнул ногой и грозно сдвинул плоские белесые брови.

– Ни в коем случае! Это опасно для жизни! Советую и вам, Глафира, держать рот на замке.

От страшной угрозы Глаша, будто от удара, пошатнулась и замерла. Она ничего не понимала.

– К тому же, – сжалился над служанкой Мурин спаситель, – доктор Коровкин вряд ли сейчас дома.

– В такой час? – Глаша возвела взор к циферблату напольных часов. – А где же он?

– Не знаю, – вздохнул Вирхов, направляясь к выходу. – Может быть, на Приморском вокзале, а может – в объятиях вавилонской блудницы.

Глава 17

С каждым бокалом шампанского доктор чувствовал себя хуже и хуже. Вокруг бушевало море пьяных голосов, в клубах сигаретного дыма носились бессвязные выкрики гуляк – все перемежалось визгливым пением распоясавшейся вконец Дашки. Ее весьма фривольные песенки вызывали всеобщий одобрительный гогот. Телодвижения певицы, уверенной в совершенстве своих прелестей, дышали таким откровенным блудом... Доктор Коровкин, прекрасно знакомый с физиологией человеческого тела и получивший кое-какой любовный опыт в студенческие годы, испытывал отвращение к телесной разнузданности и в то же время он чувствовал, что слишком строг к себе и своим желаниям.

Пьяная обстановка, запах потных тел, позднее время растлевающе действовали на запоздавших гуляк. Кто-то с кем-то подрался, кого-то лакеи выносили под руки из зала. В чаду гулянки доктор не заметил, как исчезли из «Аквариума» Густав Оттон и господин Ханопулос. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть красных, вспотевших лиц за столами. В его воображении возник образ Муры...

– Не пора ли нам покинуть милую компанию? – услышал он за плечом голос железнодорожного инженера. – Мне надо заглянуть на службу.

Доктор достал часы – время было за полночь. Он с трудом поднялся со стула и поплелся вслед за господином Фрахтенбергом.

– Неужели служба на железной дороге требует и ночного присутствия? – не поверил доктор.

– Я из рвения служебного, для догляда. – Инженер неприятно улыбнулся и понизил голос: – У нас на дороге чрезвычайное происшествие: срезали телефонные провода, охотятся за медью да бронзой. Могут и рельсы снять. Помните чеховского злоумышленника?

– А много товару расхищается на железных дорогах?

Климу Кирилловичу казалось, что аллея, освещенная разноцветными китайскими фонариками, никогда не кончится, ему повиделось, что за одним из кустов мелькнул давешний юнец.

– О нет, – возразил инженер, – сохранность посылок и бандеролей обеспечивает биржевая артель. Я сам получаю кое-что наложенным платежом от родственников с Урала. И господин Ханопулос, которого так рано увел от нас Оттон, тоже не имеет претензий к железной дороге – ковры его индийские прибыли из Крыма в целости и сохранности.

– Профессор Муромцев собирался прислать фторсодержащие материалы, но посылки все нет, – капризно заметил доктор.

– Я выясню, если удастся, в чем дело, – успокоил Фрахтенберг.

Швейцар услужливо подозвал извозчика, и железнодорожный инженер помог новоявленному знакомцу подняться в пролетку.

– Профессор Муромцев – отец хорошенькой барышни, что вместе с вами была в Воздухоплавательном парке?

– А вы – наблюдательны и памятливы, – неверным языком проговорил Клим Кириллович и откинулся на сиденье.

Фрахтенберг, видимо, не собирался усаживаться в один экипаж с доктором.

– Езжай, братец, – крикнул он кучеру. – К Тучкову?

– Нет, не к Тучкову! – поправил доктор. – К Троицкому!

Извозчик взмахнул кнутом, и экипаж тронулся с места. От мерного покачивания доктора мутило. Прохладный, порывистый ветер приятно обвевал разгоряченное лицо. Он постарался собраться, выпрямил спину и задрал лицо к небесам – прямо над его головой висела зловещая комета Боррелли.

Доктор с отчаянием подумал, что предвещает хвостатая небесная странница – болезнь Муры, ее похищение, ее гибель от рук бандитов? Почему господин Фрахтенберг с такой гадкой улыбочкой спросил, куда ехать доктору? Он намекал, что знает адрес Муры? Тучков ведь ведет на Васильевский...

Его передернуло. Самые безумные мысли посещали его усталый мозг. Он представил Муру, предающуюся разнузданному эротическому танцу на столе, среди тарелок и бутылок. А что, если она на квартире кандидата Тернова? Оба отсутствуют! И оба должны были явиться в «Аквариум»! А что, если и она соблазнилась бриллиантами дома Тэт и готова за какой-нибудь розовый топаз идти с кем угодно в темный сад «Аквариума»?

Он жаждал устроить Муре ловушку. Он не помчится к профессорской квартире, а сначала навестит контору бюро «Господин Икс», убедится, что Муры там нет. И только тогда – на Васильевский. Если она дома, да не одна, а с господином Фрахтенбергом...

Доктор Коровкин был преисполнен решимости. Он приказал извозчику ехать в другую сторону, к Пустому переулку, там велел ждать и нырнул в арку, справа от которой висела вывеска детективного бюро. На его стуки и звонки в дверь ответа не последовало. Света в окнах не было. У ступенек крыльца сидел кот и внимательно наблюдал за доктором: настороженно мерцали два зеленых огонька. Доктора охватила жуть. «Брысь!» – он взмахнул рукой, и кот мгновенно исчез.

Слегка протрезвевший доктор вновь взобрался в пролетку. У него болела голова, во рту было сухо – облизывая губы, доктор ощущал вкус лошадиного копыта. Он велел извозчику ехать медленно и окольной дорогой.

На Четвертой линии Клим Кириллович издали заметил слабый свет в знакомом окне. Отпустив извозчика, доктор, не сводя глаз с парадных дверей, постоял на противоположной стороне от дома – из дверей выскользнула мужская фигура. Разглядеть незнакомца не удалось, но сомнений не оставалось – на голове его была фуражка. Незнакомец быстро свернул за угол.

Доктор Коровкин перевел дыхание и на заплетающихся ногах решительно двинулся к парадным дверям дома, в котором за несколько лет знакомства с профессорским семейством пережил, может быть, самые радостные, самые светлые минуты своей жизни. Теперь этот уголок чести, достоинства, благородства, чистоты и духовной целомудренности осквернен, испачкан, разрушен. Свет померк в его глазах. Он не обратил внимания на бессонного дворника, будто ожидавшего ночного визита доктора.