Какой простор! Книга первая: Золотой шлях - Сергей Александрович Борзенко

Мальчики увидели, как рабочий, обливаясь потом, взял в руки полное ведро и стал пить не отрываясь. Поймав их удивленный взгляд, рабочий сказал:

— Цельный день пью и никак не могу напиться. Все нутро пылает, будто костер в нем разожгли.

— Купина неопалимая: горит и не сгорает, — восторженно произнес Ваня, зачарованный золотым пламенем.

— Макар, скорей тащи воду, Кучеренко опять без памяти лежит! — истошным голосом крикнули с верхней площадки.

Рабочий, только что пивший воду, побежал к крану и, набрав в ведро воды, стал карабкаться по железной лестнице наверх.

— Так вот он какой, завод! Страшно здесь. Не дай бог ночью приснится, умереть от страха можно, — сказал Ваня и попросил: — Пойдем отсюда!

— Лекаря надо позвать! — испуганно крикнули сверху.

— Лекарь теперь уже не поможет, попа надо звать на отпевание, — ответил спокойный голос. — Этот проклятый завод жрет рабочих и не давится.

Мальчики несколько минут постояли у изложниц, над которыми струился горячий воздух. Уже пробираясь к выходу, они слышали, как один сталевар сказал другому:

— Преставился наш Кучеренко… Нет рабочему человеку никакой жизни. Кучеренко с красным знаменем надо хоронить и петь не «Господи помилуй», а «Замучен тяжелой неволей».

— Хворый был. И здоровяк не выдержит такого пекла, а у него в сердце жила была надорвана. Трое ребятенков остались без отца. Смирный был рабочий, в бога верил, по церквам ходил, в Киевскую лавру собирался. На бога надеялся, да не помог ему бог.

— Слыхал? — спросил Ваня. — Кучеренко богу молился, а помер. А я думаю: если бог есть, то ему, при всем его могуществе, стыдно глядеть, как людей изводят.

— Надо бы посмотреть на этого Кучеренко. Весь цех про него говорит, — сказал Лука.

— Ой, что ты, терпеть не могу глазеть на мертвяков. Да вот, кажется, его волокут.

На брезентовых носилках пронесли человека, лицо его было прикрыто клетчатым носовым платком.

Мальчики пролезли в пролом забора и очутились на кладбище, густо заросшем бузиной, молодыми березками и тополями, шумящими на ветру. Здесь слонялись беспаспортные босяки.

Лука тоскливо огляделся вокруг и ничего не увидел, кроме длинных шеренг крестов, оплетенных увядающей повиликой. «И под каждым, — подумал мальчик, — лежит человек, который когда-то ходил по земле, мучился, смеялся, выбивался в люди».

— «Погиб во время аварии в кузнечном цеху», — вслух прочитал Ваня на жестяной табличке, гвоздями приколоченной к сосновому кресту. Он вычел из даты смерти дату рождения. — Молодой еще, всего двадцать четыре года.

Видно, не один Кучеренко загублен здесь. А завтра и для Кучеренко выроют на кладбище яму в три аршина.

— Пойдем поищем братскую могилу, — предложил Лука. — Отец говорил — в ней похованы жертвы революции тысяча девятьсот пятого года. Всех схоронили в одной яме. И мужиков, и баб, и детишек.

— Что на нее смотреть! — устало ответил Иван. — Домой пора.

Ребята прошли по аллее, посыпанной речным песком, и увидели изображение бога. Эти изображения попадались всюду. Худой и полуголый, в терновом венке, изранившем лоб, Христос был мастерски прибит гвоздями к кресту.

— Все людские страдания — в муках Христа, — сказал Ваня.

— Если бы Христос был добрый, он не допустил бы, чтобы умер Кучеренко, не осиротил бы его детей. Куда им теперь? По миру идти?.. Просто-напросто нет на свете никакого бога! — ответил Лука. — Не бог создал человека, а человек бога. Это отец говорит.

Так в ребятах шатнулась вера в бога. А сколько дорогого было связано у них с его именем: красота церковных служб, молитвы от сердца и горячие надежды!

XIV

Осенью, задолго до первых заморозков, Степан Скуратов, все еще боявшийся порвать со Змиевым и оставшийся работать на утилизационном заводе, привез в Чарусу партию рабочих-строителей. С большим трудом набрал он их где-то в Курской губернии. Среди новых рабочих преобладала молодежь, почти подростки, да старики. К ним присоединили десяток пленных мадьяр и несколько узбеков, которых называли «сартами».

Возле утилизационного завода появились штабеля досок, обожженный кирпич, бочки с цементом, поющие полосы железа. Из двенадцативершковых бревен плотники построили рядом с заводом казарму. Желтая, почти восковая на вид, она приятно золотилась на солнце; тесно, точно пчелы в сотах, разместились в ней рабочие. По вечерам, после работы, жители Качановки слышали шарканье рубанков, визг пил, тяжелый перестук топоров, чужие, непонятные, надсадные песни. Стройка обрадовала качановцев; в мертвую, застоявшуюся жизнь она внесла оживление, было похоже, будто в глухой, всеми забытый дом внесли часы — их мерный ход создавал видимость жизни.

— Раз богачи начали строиться, то, значит, конец войне. Это все равно как первый жаворонок весенний, — говорил лавочник Светличный, поглядывая на вырастающие каменные столбы.

В его замусоленной тетради появились фамилии новых должников, которым он ссужал продукты.

Всем делом строительства неутомимо ворочал Степан. Даже подрядчик ходил под его советом. Степан как будто стал шире в плечах, смотрел на людей свысока, надменно. Когда-то привычный, «свой» Степан стал чужим Гладилину, Контуженному. Они обижались на нет за то, что он, по их понятиям, прочно отвоевал себе место в жизни, хватал у нее лакомые куски, был удачлив. Они знали: Степан ловко просеивает змиевские денежки в свой карман, умеет купить, продать, выдержать цену, из никчемного, казалось бы, дела выжать доход. И действительно, Степан был бережлив, расчетлив, осторожен, как если бы деньги, которые он пускал в оборот, были его собственные. Положение, им завоеванное, нравилось ему, и он вполне был доволен своей жизнью, в уме строил дальнейшие планы, приумножал барыши, перепадавшие ему, присматривался к жирным землям, без всякого проку дымящимся за стенами завода, и жаждал наложить на них руку, копил на покупку хрустящие четвертные билеты.

Дашка, старавшаяся не попадаться ему на глаза, забылась сама собой, последняя тучка сошла с его чистого небосклона. Степан старался держать себя независимо, во всем подражал Змиеву, был в меру боек, в меру дерзок и вражды к себе не возбуждал — умел пошутить, поболтать.

Даже у неприветливых, скупых на дружбу пленных мадьяр шутки его вызывали улыбку. И только один Лука, неотрывно следивший за Степаном, чувствовал в нем все больше и больше фальши.

В конце ноября морозы сковали землю. Каждый вечер Степан уходил на пруд, добросовестно проверял крепость льда.

Однажды он сказал Лукашке:

— В воскресенье пойдем стенка на стенку. Готовься к драке.

Лука обрадовался, нетерпеливо стал ждать праздника.

Каждый год на крепком, каблуками исцарапанном льду пруда жители Золотой стороны дрались с горожанами. Редко кто из золотосторонцев не мог похвастать разбитой головой. Так они и ходили, после драки, разукрашенные шрамами и свинцовыми синяками — следами