Хочешь, я буду твоей мамой? - Олеся Лихунова

Очень важно не делать никаких резких движений. У детей не должно быть ощущения, что им досталась злобная мать. Наоборот, они должны чувствовать справедливость ситуации. Обычно я даже голос в таких случаях не повышаю.

Если ребёнок протестует, не хочет смиряться с наказанием, то я всегда с ним спокойно разговариваю о том, что он тоже станет родителем. Спрашиваю, как бы он поступил в этой ситуации на месте мамы или папы. Мы говорим о том, что если я сейчас не накажу его, как обещала, то другие дети тоже станут делать всё наоборот и тогда мама уже перестанет быть мамой, а будет просто какой-то тётенькой, которую никто не слушает. Как правило, дети соглашаются, что всё верно и по-другому нельзя было поступить.

Если отношения между родителями складываются не только из условий и наказаний, а хватает времени и на то, чтобы подурачиться, и поваляться в обнимку, и потанцевать, и почитать сказки или смешные стихи, то постепенно дети привыкают их слышать и понимают с полуслова. И уже не приходится повторять два раза, а тем более кого-то наказывать.

Конечно, бывают дети, с которыми любые правила слабо работают. У меня из семи таких двое. С ними приходится быть строже, когда-то и зубами щёлкнуть, чтобы привести в чувство. Но пока большую часть времени мне удаётся быть главным дирижёром в этом оркестре.

Когда я только привезла Нину домой, она, на попытки ей помочь, то и дело грозно кричала: «Я вам не малышка!»

А теперь, когда я выношу её из ванны, Нина просит: «Мама, заверни меня как малышку!» Это значит нужно одно полотенце как платочек замотать на голову, а вторым большим всю Нину запеленать.

Заверну её так, покачаю, разговариваю с ней как с маленькой Кристинкой.

Сначала Нина хохотала. Резко разворачивалась, мол, хватит тут устраивать цирк. А потом всё дольше и дольше так оставалась. А сегодня уже разворачиваться не хотела, просила ещё её качать.

Вообще, чем ближе узнаю Нину, тем больше поражаюсь, какая она ранимая и тонко организованная девочка. Тем страшнее мне представить, как эта крошка пережила такое количество операций.

Очень трогает, как внимательно она ко мне относится. Всегда обратит внимание на новую одежду, на перемену в причёске, похвалит духи.

И я часто думаю о том, как угадала я с дочкой. Просто невероятно!

Долго думала, стоит ли писать об этом.

Решила, что нужно написать.

Только сейчас, когда Нина уже дома и ясно, что это совершенно наша девочка, я могу признаться в том, насколько страшно было принять решение, взять её в нашу семью.

Потому что признайся мы раньше — нас стали бы отговаривать изо всех сил.

Я даже мужу боялась признаться насколько мне страшно, чтобы не пошатнуть его робкую уверенность в том, что меня никакими Нинами не испугать.

Ведь кажется, что страх — это неуверенность в собственных силах. Так оно и есть. Но как можно рассчитать силы при принятии такого решения? Никак. Это большой риск. И я никому никогда не смогу сказать — да ладно, чего там, мы тоже боялись сначала, а теперь всё отлично!

Тут не угадаешь.

Единственной поддержкой для меня в то сложное время, были беседы с родителями детей-инвалидов, которые уже решились на этот шаг. И они тоже были очень осторожны и не уверены во мне. Но разговаривая с ними, я внутренне успокаивалась. Обычные люди. Да, бывает непросто, но не мучаются, а просто живут. Значит и я смогу.

И всё-таки был момент, когда нужно было окончательно принять решение. И я от ужаса не могла спать. Было так мучительно и невыносимо страшно — до тошноты, до слёз. «Отстаньте от меня, я не могу больше думать про это!»

Принять решение помогло понимание, что как бы нам ни было страшно, нас двое и у нас всё хорошо. А вот насколько страшно маленькой беспомощной девочке — даже представить невозможно! Что впереди у неё? Чего мы боимся? Сами себя?

Тогда мы ещё раз спросили друг у друга: Ну, что, берём? Берём.

И после этого стало так спокойно и хорошо! Решение принято, можно выдохнуть.

Решение было принято перед знакомством с Ниной.

Мы всегда принимали решение перед знакомством с ребёнком, основываясь на известной информации о нём и фотографиях. Иначе от страха и волнения я бы не решилась подписать согласие ни на кого из наших детей. Кроме Кристинки.

Накануне знакомства с Ниной я тоже очень сильно волновалась. Но как только увидела и услышала Нину, сразу успокоилась и больше уже не сомневалась, что это наша дочка.

Сходили с Вадимом к невропатологу.

Ставит ему теперь к гиперактивности и дефициту внимания аутичные черты.

Врач задавала ему вопросы, Вадим опять нёс околесицу, просто смесь своих впечатлений.

«Вадим, с кем ты сегодня пришёл?»

Вадим: «Я поеду на автобусе к бабушке, самокат фиолетовый, можно прыгать на фонтане и промокнуть…»

То есть, если сын не заинтересован в беседе, он просто отвечает что-то его интересующее, какие-то яркие впечатления. Не обращая внимания на то, что спрашивают не об этом.

Но если Вадим сам что-то спросил, он внимательно слушает ответ и дальше нормально строит диалог. Он воспринимает, только то, что его интересует, а если ему пытаются навязать что-то неинтересное, просто выключается.

С папой Вадим почти всегда разговаривает нормально, слышит его и отвечает как человек. Но папа — самая значимая фигура для Вадима с давних пор.

Ещё Вадим обожает возиться с пластилином, конструктором и рисовать, но не реагирует на схемы или попытки показать, как слепить что-то или нарисовать. Иногда Вадим сам строит большие, строго симметричные, очень логичные башни или дома, мы удивляемся. Но часто, если садимся с ним что-то строить или показать, он начинает всё ломать и корчить дурака. В последнее время у него привычка издавать звук, будто его рвёт — таким образом выражает удивление или просто веселится.

Назначили на месяц Глиатилин. В сентябре будет повтор Фенибута. Наблюдаем.

Несмотря ни на что, нам всё время кажется, что прогресс есть, развитие происходит. Не теряем надежды, что Вадим перерастёт эту гиперактивность. Дозреет до понимания каких-то вещей, внимательнее будет относиться к объяснениям.

А пока он самый сложный ребёнок их наших. В поездках, магазинах, гостях и на всяких мероприятиях всегда неизвестно как поведёт себя Вадим, не начнёт ли истерить и кататься по полу. Повода, обычно для этого никакого не надо и предотвратить такое поведение тоже пока не получается. Но также случается, что мы берём его куда-то готовясь к худшему, а сын ведёт себя спокойно, как обычный мальчик.

Вечером мирно разговариваю на кухне с мужем и вдруг слышу из соседней комнаты диалог между Ниной и Кириллом (старшие ушли гулять).

Нина подползла к закрытой двери в комнату мальчиков и просит Кирилла открыть ей. Кирилл из коридора небрежно отвечает: «А «пожалуйста» где?…», «А по имени ты меня не назвала». Нина и так, и эдак просит, но Кирилл придумывает всё новые требования и не двигается с места.

Я слушала и закипала. В конце концов, что называется, забрало упало, и я влетела в комнату и стала орать.

Да, в гневе я вот так ору, даже голос садится. Потом я сожалею и придумываю, как можно было умнее поступить, но это потом.

Кирилл долго не понимал, чего я разошлась. А я попросила залезть с пола как Нина на стул, на кровать и главное, подползти к двери и открыть её. Кирилл отказывался ползать, а ревел и говорил, что он больше так не будет.

Пришлось выйти из комнаты, дождаться, когда он успокоится, а минут через десять вернуться в человеческом обличье и провести беседу уже спокойным голосом.

Вроде разобрались, но после таких душевных разговоров я как выжатый лимон.

Кирилл, наоборот, активно прибирается в своей комнате, льнёт ко мне и говорит, как меня любит.

Интересно, что когда я забирала Галю и Кирилла, вместе с их вещами мне выдали толстенные папки с их рисунками и аппликациями за всю долгую жизнь с детском доме.

Но интересно, что все эти работы, вне всякого сомнения, выполнял кто-то другой, может воспитательницы, не знаю.

Галя и Кирилл с гордостью листают эти папки и показывают мне: «Смотри, это я нарисовала кошачью семью!», «А это я нарисовал ёжика, который несёт яблоко и гриб!» Очень трогательно.

Жалко только, что Галя и Кирилл не умеют рисовать ни кошек, ни ёжиков. Даже человечка примитивного не могут, даже цветочек.

И когда я говорила год назад Гале, а теперь Кириллу: «Ага, красиво, но ведь это не ты рисовал». Они кричат до посинения, что это они, вон тут подписано же! Я говорю: ну садись, нарисуй такого ёжика. Они хватают лист, пытаются срисовать. Не получается вообще ничего, даже отдалённо похожего. Они мнут листы, рвут, выбрасывают, берут ещё — не выходит. И тогда они роняют голову на руки и плачут. А потом подходят ко мне и признаются, что это рисовали не они.