1937: Не верьте лжи о «сталинских репрессиях»! - Александр Елисеев

Некоторые русофилы склонны поругивать Сталина за эту речь, считая ее «поношением» русской истории. Действительно, слова Сталина звучат обидно. Тем более обидно, что в них есть большая доля правды. Ведь и в самом деле все вышеперечисленные «персонажи» наносили нам поражения. И некоторая отсталость нам была присуща, чего уж там греха таить. Другое дело, что сводить всю русскую историю к поражениям нельзя, как нельзя и преувеличивать масштабы нашей отсталости. И Сталин, внимательно изучавший русскую историю, любивший ее, это отлично знал. Но ему нужно было спровоцировать людей — в хорошем смысле слова, вызвать у них чувство здоровой досады, которая ведет не к капитуляции, а к наступлению. «Русофильствующим» критикам Сталина стоило бы обратить внимание, что Сталин апеллировал не к марксистским догмам, не к «светлому коммунистическому будущему», а к образу сильной России, которая теперь не хочет отставать и которая отныне никому не даст себя бить.

Подход Сталина очень сильно напоминает подход немецких «национал-большевиков» или, как их еще называли, «правых большевиков» (Э. Никиш, Э. фон Саломон, Г. Эрхард, Э. Юнгер). Они восхищались не социальными целями большевизма, а тем, что он давал в руки нации сильнейшие рычаги — монолитную партию, плановую экономику, героическую этику. Но если немецкие национал-большевики могли излагать свои взгляды открыто, то русские вынуждены были маскироваться, используя марксистскую терминологию. Однако на практике именно они реализовали национал-большевистские идеалы, превратив Россию в сверхдержаву.

Если бы Сталин увлекся социальным конструированием, сосредоточил бы свое внимание на обществе, то он, несомненно, проиграл бы страну. И даже не обязательно в военном плане. Нас могли бы сломить как политически, так и экономически. В горбачевско-ельцинскую эпоху так и сделали. Но вождь сосредоточился именно на государственной сфере, которая эффективнее всего защищает независимость страны. А социальные технологии использовались им постольку, поскольку они укрепляли государство.

Многим это кажется бесчеловечным. Сразу вспоминаются слова историка В.О. Ключевского о государстве, которое пухнет, когда народ хиреет. В самом деле, жизненный уровень народа при Сталине был не очень-то высок. Исключение составляли высококвалифицированные рабочие, чья роль казалась особенно важной в связи с необходимостью проводить промышленную модернизацию в сжатые сроки. Хотя, конечно же, нельзя забывать и о бесплатной медицине, бесплатном образовании, пособиях нуждающимся и тому подобных элементах активной социальной политики, которая все же проводилась при Сталине, хотя и не так интенсивно, как того хотелось бы его критикам.

Сталин отлично понимал, что без достижения реальной национальной независимости нельзя думать и о достижении материального благосостояния. Независимость должна была предшествовать благосостоянию, являясь базой, на которой происходит повышение жизненного уровня нации.

И он оказался прав. Без сталинского государства мы не смогли бы победить в войне и восстановить свою экономику после войны. В этом плане Сталин был гораздо более «правым», чем другой социалист немарксистского толка — Гитлер. Даже в 1943 году, после сокрушительного разгрома под Сталинградом, фюрер отказался сворачивать широкомасштабные социальные программы. Вплоть до самого окончания войны немецкая женщина-мать могла не работать и жить на весьма щедрое пособие.

Кое-кто из современных неонацистов тихонько восхищается такой вот «добротой» фюрера. Однако это дурная доброта, которая исходила из некоего левачества, присущего Гитлеру в ряде моментов (в основном связанных с внешней политикой, хотя и не только). Германия проиграла в немалой степени благодаря популизму нацистского руководства, стремящегося вести грандиозное военно-политическое противостояние и одновременно строить социализм.

Отстаивая национальную независимость, Сталин имел в виду, прежде всего, интересы русской нации. Нет, он вовсе не был шовинистом, пытающимся угнетать другие народы. Но он отлично знал, что русские являются политическим ядром, вокруг которого объединяется вся страна. Поэтому в кадровом отношении именно русские должны пользоваться преимуществом.

В конце 30-х годов такое преимущество было русским предоставлено. И в ЦК, и в правительстве, и на местах русские составляли большинство. До этого ситуация была абсурдной. Представители иных, нерусских этносов стояли во главе — правящей партии (Сталин), тяжелой промышленности (Орджоникидзе), транспорта (Л.М. Каганович), госбезопасности (Ягода), внешней политики (Литвинов), торговли (А.И. Микоян), сельского хозяйства (Я.А. Яковлев-Эпштейн). Согласитесь, это ненормально. И Сталин добился того, чтобы кадровая политика была гораздо более справедливой и учитывала интересы самого многочисленного народа СССР — русского народа. С конца 30-х годов русские, а также родственные им украинцы и белорусы доминируют во властных структурах. На первые роли в государстве выдвинулись молодые сталинские выдвиженцы — А.А. Жданов, Г.М. Маленков, Н.А. Вознесенский, А.Н. Косыгин, В.В. Вахрушев, И.А. Бенедиктов, Н.М. Рычков, А.П. Завенягин, М.Г. Первухин, А.Г. Зверев, Б.Л. Ванников. Это были русские люди, славяне.

Достичь такого перелома можно было только после длительной пропагандистской подготовки. В 20-е годы с «легкой руки» Ленина было принято считать, что уклон в русский «великодержавный шовинизм» гораздо более опасен, чем местный национализм, присущий отдельным представителям национальных меньшинств (распад СССР в 1991 году на практике показал, что это не так). На этой почве сходились и «левые» (Троцкий, Зиновьев), и «правые» (Бухарин). Сталин же придерживался совершенно иной позиции. Из съезда в съезд он вбивал в головы партийцев мысль о том, что «русский шовинизм» не так уж и опасен.

Кроме того, Сталин категорически возражал против идеи поставить великорусский пролетариат в положение «данника» национальных окраин. «Говорят нам, что нельзя обижать националов. Это совершенно правильно… Но создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного… — это значит сказать несообразность». Здесь налицо полемика с самим Лениным, который называл русских нацией, «великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда». Поэтому, отмечал Ленин, интернационализм со стороны такой нации должен состоять не только в обеспечении равенства. Нужно еще и неравенство, которое «возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактической…».

В 1925–1929 годах тема национальных уклонов в партии почти не поднималась. Все силы были отданы внутрипартийной борьбе. Лишь в 1930 году, на XVI съезде было дано определение обоих уклонов как «вялых» и «ползучих». Единственно опасным уклоном признавали лишь внутрипартийный, который мог быть либо «правым», либо «левым». А уже на XVII съезде Сталин вообще не коснулся темы «русского уклона». Зато он говорил об уклоне местном. Тогда уже велась борьба с национальным нигилизмом в культуре и общественных науках. Готовился разгром школы М.Н. Покровского, который сводил всю русскую историю к деспотизму. Реабилитировались выдающиеся государственные деятели России, в том числе и цари. К развитию исторической науки привлекались ученые-патриоты, представители старой школы, такие, как С.О. Платонов.

Апелляция к славному историческому прошлому России была одним из самых сильных орудий сталинского национал-большевизма. Она воспитывала русских людей в духе гордости за свою нацию. Прошлое воплощалось в настоящее и устремлялось в будущее.

Сильная государственность — сильное народоправство

Обычно под государственным патриотизмом Сталина понимается лишь стремление к централизму, сильной армии и активной роли на международной арене. Бесспорно, это были одни из самых приоритетных задач его государственной политики. Но они отнюдь ее не исчерпывают.

В соответствии с рядом новейших исторических реконструкций Сталин выступал за гибкую модель государственного устройства. В ее рамках сильная исполнительная власть (правительство) сочеталась бы с довольно-таки сильной вертикалью Советов, представляющей власть законодательную. Партии же отводилась роль некоей концептуальной власти, занимающейся прежде всего идейно-политическим воспитанием масс. Вождь в такой системе был бы важным связующим звеном, центром, объединяющим все ветви власти воедино.

Сталин пытался отделить государство, точнее, его исполнительный аппарат от партии. В руках первого должны были сосредоточиться управленческие функции, в руках второго — идеологические и кадровые.