Моя Тора - Борис Гасс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Йосеф нарядился в пёструю рубашку, подаренную недавно его отцом, и бодрым шагом пошел в сторону Шхема.
Завидев издали весело, словно пританцовывая идущего Иосифа, братья натравили на него собак. Но волкодавы учуяли своего и завиляли хвостами. Тогда братья сказали друг другу: «Вот сновидец тот подходит, убьем его и бросим в одну из ям, а отцу скажем, что хищный зверь съел мальчика. Вот и увидим, сбудутся ли сны его».
Только Реувен воспротивился их замыслу, стал уговаривать братьев не проливать крови ближнего, ибо грех братоубийства самый тяжкий из всех грехов.
– Не лишим его жизни. Бросьте его в яму, а руки не налагайте на него, – предложил Реувен, решив про себя, ночью тайком вызволить Йосефа и отправить к отцу.
Братья нехотя согласились. Реувен сказался больным и ушел полежать в тени шалаша.
Йосеф беззаботно с раскрытыми для объятий руками подошел к братьям. Вместо приветствия те окружили его, сорвали разноцветную рубашку, поволокли к яме. Сбросив отрока в глубокую бездну, братья сели есть хлеб. И только теперь увидели караван странствующих купцов. Йе́гуду осенила спасительная мысль, которой он поделился с братьями:
– Что пользы, если мы уморим сновидца, лучше продадим его купцам, а рука наша да не будет на нем, ибо он брат наш, плоть наша.
Все согласно закивали головами. И когда купеческий караван подошел на близкое расстояние, они вытащили Йосефа и продали за двадцать сребреников. Караван продолжил путь в сторону Египта.
Вечером Реувен прокрался к яме, чтобы вызволить брата. Но как тает воск перед огнем, так растаяло его сердце при виде пустой ямы. И разорвал он одежды свои, и пошел к братьям и сказал: «Мальчика нет, а я куда денусь?». Те признались старшему брату в содеянном.
– Но как мы оправдаемся перед отцом? – воздел руки к небу Реувен.
– Давайте вымараем кровью козленка рубашку отрока и отнесем отцу. Он узнает пеструю рубашку и поверит, что Йосефа растерзал хищный зверь, – нашел выход Йе́гуда.
Горе Исраэля нельзя было передать человеческим языком. «И разорвал он одежды свои, и наложил вретище на чресла свои, и оплакивал сына многие годы». Сколько ни утешали его жены и дети, Яаков все причитал: «Горюя, сойду к сыну моему в могилу. Растерзан, растерзан Йосеф»…
Смотреть на глубоко скорбящего отца особенно тяжело было Йе́гуде, который придумал затею с продажей Йосефа. Да и братья в разговорах на пастбище старались свалить на него всю вину. Вконец истерзанный угрызениями совести, Йе́гуда решил покинуть отчий кров, ибо невыносимо стало ему общаться с братьями, видеть страдания отца.
Йе́гуда долго бесцельно брел по пустыне, наконец ноги привели его к Хире. Тот сжалился над исхудалым, кожа да кости, странником, на время приютил у себя. А вскоре и сосватал с дочерью купца, живущего по соседству.
Жена родила Йе́гуде трех сыновей – Эра, Онана и Шела.
Когда дети подросли, Йе́гуда женил старшего сына на девушке по имени Тамар. Но иегудин первенец «был неугоден в глазах Господа, и умертвил его Господь». По заведенному обычаю, брат умершего был обязан жениться на его бездетной жене, чтобы восстановить род первенца. Йе́гуда приказал второму сыну, Онану, взять в жены вдову покойного Эра. Онан отказался наотрез, заявив, что хочет иметь свое потомство, а не продлевать род брата. Однако отец настоял на своем. Онан придумал изощренную месть: «Когда входил к жене брата своего, ронял семя на землю», то есть перед половым актом прибегал к рукоблудию.
От имени его и пошло название этого блуда – онанизм.
Йе́гуда не догадывался о причине бесплодия невестки, но Бог все видел. «И было неугодно в глазах Господа то, что делал Онан, и умертвил Он также и его».
Йе́гуда посчитал Тамар причиной смерти двух сыновей и решил не рисковать жизнью третьего – Шема. Поэтому под разными предлогами отослал вдову к ее родителям.
Прошло много дней, и умерла жена Йе́гуды. Дом опустел, ничто не радовало глаз вдовца. Но тут подоспел праздник стрижки овец, на который для веселого времяпрепровождения собирались овцеводы всего округа. Йе́гуда решил развеять печаль, людей посмотреть и себя показать. Путь его проходил через город, где жила отверженная Тамар. Одна из ее подруг увидела Йе́гуду и помчалась к вдове со сногсшибательной новостью:
Твой свекор расхаживает по городу, разглядывает в лавках товары, развлекается. Сын его младший давно повзрослел, а ты зябнешь в холодной постели. Пойди, предъяви свои права, иначе так и состаришься бездетной.
Тамар быстро сменила одежду скорби на пестрое платье, покрыла голову покрывалом обольстительницы, уселась на перекрестке. Увидев женщину с закрытым лицом на бойком месте, Йе́гуда принял ее за придорожную блудницу и решил поразвлечься. Жрица любви потребовала деньги вперед.
– Как ты расплатишься, если войдешь ко мне?
– Я пошло тебе козленка из моего стада.
– Знаем мы вашего брата, одними обещаниями кормите. Оставь залог.
– Какой еще залог?
– Кольцо с печаткой, плащ и посох.
Йе́гуда вошел к мнимой блуднице, и зачала она.
Через несколько дней, возвращаясь с праздника стрижки овец, Йе́гуда не нашел той женщины на прежнем месте. Принялся расспрашивать людей, все руками разводили, мол, здесь никогда не водилось продажных женщин. Йе́гуда взвалил козленка на плечи и поплелся домой, кляня себя за доверчивость – первой встречной отдал кольцо с печаткой, плащ и посох.
По прошествии нескольких месяцев доброжелатели донесли Йе́гуде, что сноха Тамар потеряла всякий стыд, развратничает с кем попало, даже забрюхатела от блуда.
– Выведите ее из дома и сожгите на костре! – взбеленился Йе́гуда. Добровольцы-палачи во всю прыть побежали привести в исполнение приговор. Однако вскоре вернулись с растерянными лицами.
– Тамар утверждает, – сказали они, выкладывая перед Йе́гудой кольцо, плащ и посох, – что от человека, которому принадлежат эти вещи, она забеременела. И требует найти по этим приметам отца её будущего ребенка. Увидев вещественные доказательства своего отцовства, Йе́гуда долго не мог выйти из тупого оцепенения.
– Получается, от меня, снохача, она понесла, – произнес он наконец громким шепотом, – и все в отместку, что не дал ей в мужья младшего сына моего.
Йе́гуда при всем честном народе признал свою вину и попросил Тамар вернуться под его кров.
Ко времени родов оказалось, что Тамар носила во чреве своем близнецов. Один из двойняшек высунул наружу руку. Расторопная повитуха повязала краской нитью, чтобы обозначить первенца. Но тот неожиданно забрал руку внутрь, и первым на свет появился другой младенец.
– Вот пострел, – ласково шлепнув по попке, воскликнула повивальная бабка, – прорвался напролом.
