Кривой домишко - Агата Кристи

— Я сказал бы, что это имеет весьма большое значение, — заявил Филип и поджал губы.

— Нет! — воскликнул Роджер. — Нет и еще раз нет! Разве хоть что-нибудь имеет значение по сравнению с тем фактором, что отца нет в живых? Отец умер! А мы сидим здесь и обсуждаем ничтожные финансовые вопросы.

Бледные щеки Филипа чуть заметно порозовели.

— Мы лишь пытаемся оказать помощь, — натянуто произнес он.

— Понимаю, дружище Фил, понимаю. Но никто и ничто не в состоянии изменить что-либо. Поэтому будем считать обсуждение законченным.

— Мне кажется, — произнес Филип, — что я смог бы изыскать некоторую сумму денег. Акции резко упали, а часть моего капитала связана такими условиями, что я не могу ее тронуть: доля Магды по условиям брачного контракта… но…

Магда быстро вмешалась в разговор:

— Ну, конечно, ты не сможешь найти деньги, дорогой. Бессмысленно даже пытаться… к тому же это было бы не совсем справедливо по отношению к детям.

— Ведь я сказал вам, что ничего и ни у кого не прошу! — взревел Роджер. — Я уже охрип, повторяя вам это. Меня вполне устраивает, если все пойдет своим чередом.

— Но речь идет о престиже, — возразил Филип. — Отцовском. И нашем.

— Это никогда не было семейным делом. И касается меня одного.

— Да, — согласился Филип, взглянув на него. — Это касается только тебя.

Эдит де Хэвиленд поднялась со своего места и сказала:

— Мне кажется, пора закончить обсуждение этой темы.

В ее голосе прозвучала та властная нотка, которая всегда приводит к желаемому результату.

Встали Филип и Магда. Ленивой походкой побрел из комнаты Юстас, и я обратил внимание на скованность его движений. Нельзя было сказать, что он хромал, но ходил он с напряжением.

Роджер взял Филипа под руку.

— Ну ты молодчина, Фил, что придумал все это!

Братья вместе вышли из комнаты. Магда, выходя вслед за ними, пробормотала:

— Такую суматоху подняли!

А София сказала, что должна распорядиться насчет комнаты для меня. Эдит де Хэвиленд стоя собирала свое вязание. Она взглянула на меня, и мне показалось, что она хочет поговорить со мной. В ее глазах я уловил что-то похожее на просьбу. Однако она передумала, вздохнула и вышла из комнаты вслед за остальными.

Клеменси подошла к окну и стала смотреть в сад. Я подошел к ней и встал рядом. Она повернулась ко мне вполоборота и сказала:

— Какое счастье, что все кончилось… — И добавила с явной неприязнью: — Боже, до чего же нелепа эта комната!

— Вам она не нравится?

— Я в ней задыхаюсь. Здесь всегда стоит запах увядших цветов и пыли.

Мне подумалось, что она несправедлива в оценке этой комнаты. Но я понял, что она имела в виду. Ее раздражал интерьер. Это была комната женщины, несколько экзотическая, уютная, защищенная от резких колебаний погоды за ее стенами. В такой комнате мужчине очень скоро стало бы не по себе. Здесь было невозможно расслабиться, почитать газету, выкурить трубку, положив куда-нибудь повыше ноги, чтобы дать им отдохнуть. И несмотря на это, я отдавал предпочтение этой комнате перед комнатой наверху, абстрактно отражающей индивидуальность самой Клеменси. Короче говоря, я отдавал предпочтение будуару перед операционной.

Она сказала, оглядываясь вокруг:

— Это всего лишь сцена. Декорации, на фоне которых Магда может разыгрывать свои роли. — Она посмотрела мне в лицо. — Не знаю, догадались ли вы, что здесь только что происходило? Акт второй: большой семейный совет. Все организовала Магда. И все это ровным счетом ничего не значит. Не о чем было говорить и нечего обсуждать. Все уже решено… окончательно и бесповоротно.

В ее голосе не было грусти. В нем скорее чувствовалось удовлетворение. Она поймала мой устремленный на нее взгляд.

— Разве это не понятно? — нетерпеливо спросила она. — Мы свободны… наконец-то свободны! Разве вы не поняли, что Роджер долгие годы чувствовал себя несчастным… глубоко несчастным человеком? У него никогда не было способностей к коммерции. Ему нравилось совсем другое — лошади и коровы да долгие прогулки за городом. Но он боготворил своего отца… как и все они. Самое скверное в этом доме то, что здесь переплелось слишком много семейных связей. Я вовсе не хочу сказать, что старик был тираном, оказывал на них давление или терроризировал их. Совсем наоборот. Он давал им деньги и свободу. Он был преданным отцом. И каждый из них сохранял преданность по отношению к нему.

— Разве в этом есть что-нибудь плохое?

— Думаю, что есть. Я считаю, что, когда дети вырастают, от них следует отделиться, стушеваться, незаметно исчезнуть из их жизни, заставить их забыть о себе.

— Заставить? Не слишком ли круто? Принуждение, с какой стороны к нему ни подходи, все равно является злом.

— Если бы только он не стал такой сильной личностью…

— Едва ли личностью можно стать, — сказал я. — Он был личностью.

— Для Роджера он был слишком сильной личностью. Роджер его боготворил. Он стремился сделать все, что от него хотел отец, стремился стать таким сыном, каким его хотел видеть отец. Но не мог. Отец передал ему управление Объединенной компанией, которая была особой гордостью и любимым детищем старика, и Роджер пытался изо всех сил идти по стопам отца. Но у него не было к этому способностей. В коммерческих делах Роджер, скажу вам прямо, полный глупец. И это приводило его в отчаяние. Он был несчастным в течение многих лет, боролся, видел, как на его глазах все дела предприятия катятся под откос; у него возникали иногда неожиданные «идеи» и «планы», которые неизменно терпели фиаско и только ухудшали положение. Страшно год за годом убеждаться в том, что ты неудачник. Вы и представить себе не можете, как он был несчастен. А я это знаю.

Она повернулась и посмотрела мне прямо в лицо.

— А вы подумали… вы даже подкинули такую мысль полиции… что Роджер мог убить своего отца… ради денег! Разве вы не понимаете, насколько… смехотворна такая мысль!

— Теперь я это понимаю, — смиренно согласился я.

— Когда Роджер понял, что ему уже не удастся предотвратить банкротство, что крах неминуем, он даже испытал облегчение. Да, да. Он беспокоился только о том, как все это воспримет отец, и ни о чем больше. Он так мечтал, что мы с ним заживем по-новому! — Лицо ее было взволнованным, а в голосе чувствовалась нежность.

— Куда вы собирались уехать? — спросил я.

— В Барбадос. Недавно там умер мой дальний родственник, который завещал мне крошечное имение в тех краях — совсем маленькое, и говорить-то не о чем. Но все-таки у нас есть место, куда можно уехать. Конечно, нам пришлось бы отчаянно бедствовать, но мы справились бы с трудностями… ведь на то, чтобы просто прожить, больших расходов не требуется. Мы были бы вместе… без тревог, вдали от всех. — Она вздохнула. — Роджер такой нелепый человек. Его беспокоило бы, что я живу в бедности. Мне кажется, что у него в голове слишком крепко засело отношение Леонидисов к деньгам. Когда был жив мой первый муж, мы были ужасно бедны… и Роджер считает, что я держалась храбро и вообще проявила изумительную стойкость! Он никак не может понять, что я была счастлива… по-настоящему счастлива! Так счастлива я уже никогда больше не была. Однако… я никогда не любила Ричарда так, как люблю Роджера, — добавила она, полузакрыв глаза.

Я понял тогда, насколько глубокое чувство владело ею.

Клеменси взглянула на меня и сказала:

— Ну вот, теперь вам ясно, что я никого не могла бы убить ради денег. Я не люблю деньги.

Я был совершенно уверен в том, что она говорит правду. Клеменси Леонидис принадлежала к числу тех редко встречающихся людей, для которых деньги лишены притягательной силы. Они презирают роскошь, предпочитают аскетизм и с подозрением относятся к любому виду собственности.

И все же некоторые из тех, для кого в личном плане деньги не представляют интереса, могут тем не менее соблазниться их всемогуществом.

— Лично вам деньги, возможно, и не нужны, но, если ими разумно распорядиться, они могли бы позволить осуществить массу интересных начинаний. С их помощью, например, можно было бы финансировать научные эксперименты, — сказал я.

— Сомневаюсь, что вложение финансовых средств могло бы принести большую пользу. Обычно их тратят не по назначению. По-настоящему ценные результаты, как правило, достигаются каким-нибудь энтузиастом своего дела, обладающим энергией и… врожденным даром предвидения. Дорогостоящие оборудование, подготовка и эксперименты никогда не оправдывают надежд, которые на них возлагаются. Расходование средств обычно поручается не тому, кому следовало бы.

— Вам будет жаль расстаться со своей работой, когда вы поедете в Барбадос? — спросил я. — Ведь вы не отказались от своего намерения туда уехать?

— Нет, нет, что вы! Мы уедем, как только полиция нам позволит. И мне ничуть не будет жаль расстаться со своей работой. У меня нет причин жалеть о ней. Естественно, мне не хотелось бы оставаться без дела, но в Барбадосе мне не придется бездельничать. Лишь бы поскорее завершилась вся эта история и мы могли бы уехать отсюда! — добавила она терпеливо.