Тёмные самоцветы - Челси Ярбро

— Примерно так, да.

— Вот-вот, — закивал Борис и поморщился. — К несчастью, наш батюшка в последние дни… — Он шумно сглотнул, пытаясь сложить в мозгу оборот, не позволяющий заподозрить его в измене государеву делу, и наконец, понизив голос, сказал: — Царь Иван чрезвычайно удручен своими ночными видениями, ибо теперь к неотступному облику им убиенного сына присоединился и жезл, каким он его поразил. Государь много молится и весьма удивлен, что в ответ на столь искреннее покаяние его мучения усугубляются, а не сходят на нет.

— Это, — откликнулся Ракоци, — невыразимо печально.

— Ваши сотоварищи уже трижды пытались его навестить и каждый раз получали отказ. — Гость снова заколебался. — Ему было внушено, — осторожно продолжил он — что кое-кто скрытно вершит обряды, умножающие усилия призраков, а иезуиты известны своей суровостью и совсем не похожи на англичан. К великому сожалению, вынужден сообщить, что государь начинает верить в подобные небылицы. — Борис выжидающе глянул на собеседника и умолк.

— То есть государю нашептывают, будто иезуиты повинны в усугублении его мук? — решился уточнить Ракоци. — И кто же за этим стоит?

Борис вздохнул.

— Как это ни печально, я не могу ответить на этот вопрос, по крайней мере с какой-то уверенностью. У меня есть некие подозрения, но подозрениям при дворе грош цена. Слухи у нас плодятся, что черви на залежавшемся мясе. — Лицо его делалось все угрюмее.

— Борис Федорович, чего вы хотите от меня? — прямо спросил Ракоци. — Я вовсе не собираюсь задеть вас. Однако я прибыл сюда по велению польского короля и должен ясно себе представлять, чего от меня ожидают.

Борис чуть откинулся назад, сверля собеседника проницательным взглядом, в котором читались одобрение и приязнь.

— Надеюсь, король Стефан сознает, насколько ему повезло с эмиссаром. Будь у меня пара-тройка подобных людей, я не страшился бы при дворе никого, включая разбойников Шуйских. — Он хлопнул по столу левой ладонью, но та была все еще липкой от меда, и надлежащего звука не получилось.

Ракоци поклонился.

— Я польщен, Борис Федорович, но вы не ответили на вопрос.

— Нет, не ответил, — согласился Борис, устремляя взгляд в дальнюю стену. — Ладно, зайдем с другого конца. Обстоятельства таковы, что польскому представительству при московском дворе весьма помогло бы еще одно подношение государю. Думаю, так будет понятнее, к чему я веду.

— Царю нужны новые камни? — с оттенком недоумения спросил Ракоци, пытаясь осмыслить, на что ему пробуют намекнуть.

— Но не алмазы и не топазы, — откликнулся живо Борис, довольный, что разговор входит в нужное русло. Батюшка утверждает, что яркие самоцветы сейчас его только слепят.

— У меня есть три крупных граната: один — с небольшим изъяном, но два других безупречны, — сообщил Ракоци. — И бирюза: девять камней с ноготь большого пальца, схожих с камнями в Казанской короне царя. — Все это было изготовлено еще месяц назад — в предвосхищении такого запроса, но, к его удивлению, Борис отрицательно мотнул головой.

— Придержите их, они пригодятся, но позже. — Царедворец побарабанил пальцами по столу. — Нет ли у вас чего-либо более темного? Темнее, чем нефрит или лазурит? Того, что удерживает свет, а не отражает?

Ракоци ответил не сразу.

— У меня есть берилл, тигровый глаз, темно-золотистого цвета. Размер его примерно таков. — Он поднял руку и свел большой и указательный палец в подобие буквы «о», не уточняя, что выращивал столь крупный берилл исключительно для себя и что это ему удалось только с пятой попытки.

— Темно-золотистого цвета… — пробормотал в раздумье Борис. — Насколько темного?

— Темнее дикого меда, — сказал Ракоци, и в уголках его рта промелькнула усмешка. — Если бы не свечение, невежда счел бы его коричневым, хотя это не так.

Борис одобрительно рассмеялся.

— Да. Такой камень мог бы привлечь внимание государя. Давайте сделаем вот что. Я устрою вам встречу с ним, а вы постарайтесь, чтобы ваши иезуиты пошли на нее вместе с вами и после визита, встав на колени, поцеловали край царского одеяния. Царь Иван с благосклонностью это воспримет и перестанет внимать россказням ваших врагов. По крайней мере, на какое-то время. — Борис с неожиданным проворством встал. — Я знал, что найду в вас понимание.

Ракоци поклонился, но взгляд не опустил.

— Скажите, — спросил он почти требовательно, — что вам во мне? Баша приязнь, безусловно, лестна, но она озадачивает меня. Бояре смотрят на польскую миссию крайне недружелюбно, а вы, невзирая на то, посещаете мой дом, хотя вам ничего не стоило бы обойти его стороной.

Борис поджал губы и оглядел стол, словно раздумывая, не угоститься ли еще и орехами.

— Иными словами, вы намекаете, — заговорил медленно он, — что вам известно и о моих трениях с приближенными государя. И полагаете, что расположенность к вам может сделать мое положение еще более шатким. — Он рассмеялся, но смех в этот раз был неприятно резким. — Успокойтесь, моих кичливых недругов более беспокоит татарское происхождение моей матери, чем что-либо другое, а мне, в свою очередь, грех не воспользоваться возможностью еще раз им насолить.

— Понимаю, — сказал Ракоци, хотя ответ хитрого царедворца мало что для него прояснял. — И высоко ценю ваше доверие.

— Как и я ваше, — усмехнулся Борис. — Если через год мы сумеем повторить это друг другу, счастлива наша судьба. — Он вскинул голову и заглянул хозяину дома в глаза. — Я устрою встречу во вторник, после четвертого богослужения. Прихватите с собой свой берилл. И смотрите, не обмолвитесь кому-либо, что это я присоветовал вам поднести сей дар государю. Если начнут спрашивать, говорите, что таково желание польского короля.

— Но… — заикнулся Ракоци.

— Никаких «но», — отрезал Борис. — Это не прихоть, а необходимость. — Он, давая понять, что беседа закончена, повернулся на каблуках и вдруг замер перед фигурой с лазурными крыльями, держащей в руках изогнутый медный рог. — Почему вы избрали своим покровителем архангела Гавриила?

— День его чествования приходится на самое темное время года, как и день моего рождения, — пояснил Ракоци с полупоклоном.

— Архангел, возвещающий воскрешение, — пробормотал Борис, осеняя себя крестным знамением. — В сем прозревается многое.

— Да, — улыбнулся Ракоци, но глаза его были серьезны. — Это именно так.

Письмо отца Погнера к Ференцу Ракоци, переданное тому отцом Краббе.

«Граф, поскольку вы злоупотребляете доверием польского короля, я позволяю себе обратиться к вам без привета!