Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

Москву с повышением и получил свою первую генеральскую звезду.

Генерал был аскет, спал на раскладной походной кровати; он отказался от шикарной служебной дачи с зеркалами в ванной в пользу скромного служебного же загородного домика в военном городке в Кратове, который нужно было топить дровами, – армейских генералов, коллег по

Генштабу, недолюбливал и жить с ними по соседству на даче не хотел.

Проезжая на своей белой Волге мимо постов ГАИ, он всегда сбрасывал скорость, объяснил как-то Пете, который полагал, что при положении тестя тот мог бы ехать с любой скоростью, они на службе, нужно проявлять уважение. Однако подчас генерал давал себе послабления.

Поскольку с женой-генеральшей у него были самые номинальные отношения, то каждую пятницу вечером он переодевался в дорогой английский костюм, облачался в пальто с бобровым воротником, коли дело бывало зимой, и убывал до вечера субботы – к любовнице. Иногда он звонил с работы днем в середине недели и предупреждал, что его три дня не будет. Это означало, что он отправился со служебной проверкой своей резидентуры куда-то на Ближний Восток, в Ливан или в

Сирию. Когда он возвращался на Чайке с водителем, встречавшим его в аэропорту, то ординарец нес из машины ящики виски, блоки сигарет и пакеты с кофе, запах которого мгновенно заволакивал большую генеральскую квартиру, – это были подношения проверявшихся подчиненных, надо полагать.

Общался Петя с ним не часто. Впервые они познакомились при весьма огорчительных для Пети обстоятельствах. Поскольку в первую же неделю своей любви он совершенно потерял голову, то встречался с Ирой ежедневно – благо та ничем не была занята. Шла весна, прошел апрель, наступил май, и подъездам молодые любовники стали предпочитать укромные места на свежем воздухе. Мы никак не могли расстаться, нас то и дело швыряло друг к другу, так описывал Петя их тогдашние отношения. Однажды они сидели на лавочке у ее дома, беспрестанно целуясь, безрезультатно пытаясь проститься и разъять руки, потому что уже светало. И после многих соединений решили соединиться в последний раз. Самым подходящим местом им показалась уютная лесенка, ведущая в подвал.

На другой день утром – дело было в субботу – Ира позвонила Пете и сказала, что сегодня вечером папа хочет тебя видеть. Этот вызов не предвещал ничего хорошего, предстоял, по-видимому, мужской разговор. Однако генерал любезно принял Петю, пригласил на широкую лоджию, где стояли столик и кресла, поставил между ними бутылку виски. Они допили бутылку до середины, сидя вдвоем в полном молчании. Наконец, генерал произнес единственную фразу: я попросил бы тебя вести себя сдержаннее. Потом выяснилось, что генеральша, озабоченная тем, что дочери нет до четырех утра, отправила мужа на поиски, и скорее всего он мог наблюдать собачью свадьбу дочери на подвальных ступеньках во всей красе. Даже сейчас ужасно стыдно вспоминать, поежился Петя и посмотрел на звезды, низко светившие на темную деревню. Мне очень нравился Ирин отец, добавил он, к тому ж у нас было нечто общее – мы оба ненавидели КГБ.

– Они только мешают работать, – брезгливо сказал как-то генерал, наверное, натерпевшийся от этой службы за границей, когда ее представители лишь путались под ногами. И я с ним был совершенно согласен, ухмыльнулся Петя. Но тут же вновь нахмурился, выпил и продолжил рассказ.

Он в подробностях рассказал об Ириной беременности, обнаружившейся сразу после их партизанской свадьбы. И как он плакал от сострадания, когда она отправилась в абортарий: о детях можно было думать только после того, как она окончит художественное училище и поступит в полиграфический. Кажется, здесь Петя несколько лукавил, он не то чтобы настаивал на аборте, но, уж во всяком случае, против этого решения жены не протестовал. И она не могла не чувствовать его, скажем, холодность, когда ему было объявлено, что у них будет ребенок. Ну, быть может, в откровенную панику он не впадал, но встретил сообщение кисло. Гордой Ире этого было достаточно, чтобы от ребенка отказаться, обставив по своему благородству дело так, что решение принадлежит ей самой. Сняв грех с его души, так сказать.

Впрочем, после истории с Альбиной Посторонних отношение Пети к деторождению было вполне определенным, о чем я уж говорил. При случае Петя цитировал Агафью Тихоновну: мальчишки народ драчливый, а там потом и девчонки пойдут.

На лето Петя снял дачу в Полушкине, по Белорусской дороге – под медовый месяц, скажем так. Но, увы, молодая жена не баловала его своим присутствием. И к тому же оказалась в быту строптивой и довольно привередливой. Она наотрез отказалась готовить ему завтраки, полагая, что с этим он может справиться и сам. В то лето, вспоминал Петя, было очень много комаров, то есть как нарочно. Ночью было невозможно заснуть. Ира сидела на постели, прислонившись спиной к стене и молча курила сигареты – одну за одной. Но густой табачный дым не производил на комаров должного впечатления. На третий день Ира сказала:

– Мне нужно готовиться к экзаменам, и завтра я поеду в мастерскую

друзей писать натюрморты.

– Когда ты вернешься?

– Не знаю. Через два дня, наверное.

Петя не верил в ее художнические таланты. Более того, он сомневался, что она сможет сдать обычные общеобразовательные экзамены: ведь пока ее возили по заграницам, она не училась и наверняка забыла то, что ей преподавали в школах при посольствах. Но, когда она говорила о поступлении в полиграфический, губы у нее сжимались, и становилось заметно, как похожа она на своего отца. При желании ее упрямство можно было называть силой характера. Как-то, вспоминал Петя, она познакомила его с благоприобретенной подругой, которая работала на

Союзмультфильме, – туда Ира решила поступить на работу, ведь учиться она будет заочно. И как-то оказалось, что совершенно необходимо поздравить эту самую подругу с днем рождения, протелеграфировав. Денег у них было мало, но телеграмма в Ирином исполнении содержала полсотни слов, причем со строгим сохранением синтаксиса. На все уговоры Пети сделать сокращения Ира отвечала возмущенным отказом. Телеграмма была отправлена, и они остались без денег. С этой подругой, простецкой девкой, откровенно Ире завидовавшей и строившей Пете куры, Ира рассталась уже через пару недель. Подобное упрямство она проявила и теперь. Я был молод, женат всего во второй раз, я не умел ничего противопоставить ее избалованности, хоть и был нетерпелив и не слишком терпим, говорил

Петя. Он забыл прибавить, что чувствовал вину за тот аборт, не то чтобы повседневно мучился, но – каялся время от времени.

Ира уехала с дачи, не оставив даже телефона друзей. Петя мучился и ревновал и уже к вечеру первого дня стал сходить с ума. Я был болен, говорил он, совсем болен. И тут же саркастически процитировал:

Машенька, я никогда не думал,

Что можно так любить и грустить!

Первые два дня Петя ходил встречать каждую электричку, но, поскольку электрички сюда, за восемьдесят километров от столицы, прибывали довольно редко, Петя в перерывах успевал добежать до единственного в округе телефона-автомата и позвонить Ире домой. Ее не было, о чем его и извещала теща. Когда он позвонил в пятый раз, то Ирина мать,

Петю откровенно недолюбливавшая, сказала не без издевки:

– Что ж это вы не знаете, Петр, где находится ваша жена?

После этого я совсем потерял голову, не без драматизма пробормотал

Петя. По его словам выходило, что, продолжая бегать от станции к телефонной будке в санаторий и обратно, по пути он всякий раз покупал в дачном магазинчике дешевого вина. Потом валялся на убитой рыжей траве под насыпью, то и дело прикладывался к горлышку бутылки, вскакивая при звуках любого приближающегося поезда, хотя уже знал расписание наизусть, и с тоской вглядывался в проходившие мимо товарные и скорые пассажирские. Он не мог ничего есть. У меня началась медвежья болезнь, вспомнил он, как случается со страху. Он перестал возвращаться на дачу, где на веранде стоял Ирин этюдник, а в комнате там и сям попадались ее вещи. На третий день он стал бегать вдоль вагонов, когда электричка все-таки приходила, заглядывая в них, вдохновленный безумной мыслью, что Ира здесь, но просто-напросто задумалась и может пропустить их станцию. Но Иры не было. Он уже так устал от одинокой муки, что хотел бы хоть как-то заглушить свое страдание, поскольку вино не помогало, он даже не хмелел, только бегал в кустики и подтирался листьями орешника. Ему необходимо было спасаться от самого себя, от своего любовного наваждения, и Петя смотрел с тоскою на проходящие поезда, особенно на один, с занавесками с синими якорями, на боках которого значилось

Москва – Калининград. В нем росла жажда побега. И в какой-то момент, сам не зная как, он оказался в вагоне электрички, идущей в

Можайск. И здесь опять сыграла роль роковая случайность: на нем были те же джинсы, в которых он весной приходил в ЦДЛ. И он обнаружил в заднем кармане, на жопе, зачем-то пояснил Петя в видах, должно быть, снижения патетики своего рассказа, адрес, что нацарапал на бумажке Муляев. Когда по радио объявили, что следующая станция