Господин Дик, или Десятая книга - Жан-Пьер Оль

— Что он замышляет, как вы думаете?

— Кто «он»?

— Ну Джаспер, разумеется! Зачем он ходил в склеп? Моя сестра думает, что он собирается убить своего племянника, но я не могу в это поверить… все-таки регент церковного хора!

— Не забывайте, что этот регент церковного хора еще и опиоман…

— Боже, это правда…

— Нам ничего не остается, кроме как терпеливо ожидать следующего нумера… Предоставим господину Диккенсу позаботиться о том, чтобы еще раз удивить нас.

— Да, вы правы, молодой человек, это мудро, но… О! смотрите направо! Будьте очень внимательны, потому что прямо сейчас за этим холмом вы увидите… Вот! Вон там! Это — Гэдсхилл-плейс…

Я в воображении своем рисовал себе что-то величественное, с готической башней или двумя, в обширном парке столетних дубов… Но то, что я увидел в глубине небольшой долины, являло собой лишь вполне заурядную постройку из черного камня в строгом обывательском вкусе среднедостаточного английского буржуа. Впрочем, что за нужда! Озноб радости пробежал у меня по спине. И, в свою очередь собрав вещи, я довольно торжественно объявил остолбеневшей мисс Майнд:

— Гэдсхилл-плейс! Туда-то я и еду!

Я ждал уже добрых полчаса, когда из станционного буфета вышел высокий худой человек с острым, как лезвие ножа, лицом. Он двигался по платформе с некоторыми уклонениями, но, завидев меня, одернул жилет, поправил шляпу и сумел преодолеть несколько метров разделявшего нас расстояния почти по прямой.

— Мистер Баррель, я полагаю?

Заплетающийся язык и акцент кокни в сочетании производили несколько комический эффект.

— Борель, с вашего позволения.

— Превосходно, месье Борель. Так и запишем. Моя фамилия — Уэллер, месье. Меня тут задержало одно важное дело, но вы не беспокойтесь: четверти часа не пройдет — и мы в Гэдсхилле.

Спустя несколько минут, усевшись в скромное тильбюри, я мог на досуге рассмотреть этот странный персонаж и обозреть его чудной наряд: кожаные сапоги, гетры, полосатый жилет и забавная шляпа.

— И… вас действительно зовут Сэм Уэллер?[20]

— Э, месье, насчет Уэллера спорить не стану, а вот с Сэмом — дело другое, потому что зовут-то меня Арчибальд… Арчи, месье, если вам так больше нравится.

— Все равно! Какое совпадение…

Уэллер иронически хмыкнул.

— Знаете, месье, что говорил по этому поводу мой папаша, вечная ему память? «Совпадение — это хитрость, которая удалась!» Когда мистер Диккенс дал объявление в «Рочестер дейли», я тотчас же смекнул, что моя фамилия может сослужить мне службу. А чтоб уж отвесить с походом, я еще приоделся — вот как сегодня — и запасся хорошо обкатанными прибаутками. Так что, когда я пришел наниматься и он меня увидел, у него сделались примерно такие же глаза, вот как только что были у вас. «Как вас зовут, друг мой?» — «Уэллер, сэр». — «Уэллер?» — «Именно, сэр. Такой уж у нас семейный обычай — откликаться на эту фамилию. И так нам это нравится, сэр, что у нас это передается от отца к сыну!» А он тогда стоял у своего стола. И вот, гляжу, он весь побелел и бряк на стул, словно пред ним явился призрак Карла II с собственной головой под мышкой! Ну, вижу, дурака свалял, и все ему рассказал: как объявление прочитал, как вырядился и язычок себе остренько подточил по фасону, с его книжки срисованному… Я боялся, ему это не понравится, — ничуть не бывало: аж зашелся от смеха. Не знаю, месье, слышали вы уже иль нет, как он смеется, но, можете мне поверить, и вам станет смешно! Он не мог остановиться! Наконец встал, положил мне руку на плечо: «Итак, Уэллер, что вы умеете?» — «Все, сэр, абсолютно все! „У этого парня пределов нет!“ — сказала моя мать, застав меня в колыбели за починкой рубашонки рыбьей костью». Мистер Диккенс снова очень громко захохотал: «Хорошо! Вы мне подходите». С тех пор мы лучшие в мире друзья. А провожая меня до двери, он повернулся ко мне и очень серьезно сказал: «Знаете, Уэллер, я ведь думал, что с ума схожу… или что уже перешел черту, не заметив…» — «Черту, сэр?» — «Да, черту, которая отделяет действительный мир от мира моих книг… и которую я рано или поздно переступлю…» Будь я проклят, если знаю, что он хотел сказать!

От природы сообщительный и не слишком сдержанный, Уэллер «расстегнулся» еще более, когда узнал, чем занимается мой отец.

— Вот так-так! А вы знаете, что и мой отец тоже торговал вином?… Да и в конце концов, что еще ему оставалось, когда он бросил пить…

И он задал мне тысячу вопросов о французских винах, о почвах, о виноградной лозе, о розливе в бутылки и об изготовлении бочек, — казалось, его чрезвычайно интересует каждая деталь. Я как мог удовлетворял его любопытство в надежде услышать еще какой-нибудь анекдот о его хозяине. [Я превозмог отвращение, которое мне всегда внушают эти темы, настолько они связаны для меня с личностью моего отца, и приобрел в награду неограниченное доверие и непреходящую привязанность Арчибальда Уэллера.]

Миновав предместья Рочестера, мы выехали на Грейвзенский тракт. Разрываемый, с одной стороны, нетерпением достигнуть до цели и, с другой — желанием получить как можно более сведений от моего, Провидением мне дарованного, проводника, я не уделял прекрасным ландшафтам этой части Кента того внимания, которого они заслуживали, хотя скорость нашего продвижения была весьма туристской: старая кобыла по имени Джойс трусила усталой рысцой.

— Ах, месье Бордель…

— Борелъ.

— Точно, Борель! Именно так я только что и записал… Ах, месье Борель, я надеюсь, вы захватили с собой в вашем багаже хорошенькую бутылочку медока или бургундского (при этих словах Уэллер скромно покосился на мой чемодан, несомненно надеясь заметить добрый знак — цилиндрическую выпуклость стенки), потому что, сдается мне, хозяину это бы сейчас очень не повредило…

— Что вы хотите сказать?

— Работа, месье, работа! Работящий он человек, как говорил мой папаша, когда видел этого рантье, мистера Криспаркла, идущего со своей удочкой… С тех пор как хозяин вернулся из Америки, он уже не тот… Эти публичные лекции его изматывают… Сегодня в Ливерпуле, завтра в Саутгемптоне… Никакого здоровья не хватит. Ну, я молчать не стал, говорю: «Отдохните, хозяин. Пошлите за себя актера». — «Актера, Сэм? (Он меня часто Сэмом называет, это у нас игра такая.) Об этом, Сэм, не может быть даже и речи! Они же хотят слушать меня! И я, Сэм, покуда жив, на свою особу скупиться никогда не буду, потому что я всем обязан им: я им принадлежу!» И надо вам еще сказать, что не все уж так розово в Гэдсхилле, особенно когда его дочерей нет, вот как сегодня, а Ворон не в духе…

— Ворон? Вы хотите сказать…

— Джорджина, свояченица… Это прозвище ей в самый раз, я так считаю… Нет, ему бы нужна настоящая женщина. И хуже-то всего то, что у него есть — и красавица, просто брильянт девушка, свеженькая, голосок как у птички, глазки-миндалинки… Но только ведь мистер Диккенс все еще женат… живет врозь, но — женат, и уж тут молодая девушка в доме не очень-то выглядела бы, вы понимаете… Но все бы ничего, если б не эта проклятая книга, которую ему надо выдавать к срокам!

Тут мне пришлось накинуть узду на мое нетерпение. У обочины дороги возник довольно сомнительного вида кабачок «Матерый лось», в котором Уэллера, по его словам, ожидала «деловая встреча».

— Не убегай, старушка, — сказал он, бросая вожжи.

Но Джойс являла такую полную готовность сохранять совершеннейший покой, что это распоряжение мне показалось излишним.

Означенная встреча продлилась каких-нибудь пять минут, в продолжение которых Уэллеру, полагаю, удалось выпить столько пива, сколько я не одолел бы за целый вечер. Взгромоздясь снова на свое седалище, он щелкнул языком и испустил вздох, повеяв густым духом хмеля и солода.

— На чем это я?… А, да, выдавать к срокам… «Хозяин, — сказал я ему, — хозяин, бросьте вы эти помесячные нумера, они вам здоровья не прибавят. Пишите себе спокойненько вашу книгу, и когда кончите, тогда и опубликуете!» А он мне: «Нет, — говорит, — Сэм, мне нужны эти нумера, Сэм… Я с ними словно бы какой-то груз с себя сбрасываю… это, примерно сказать, как вот кровь отворять от времени до времени… Иначе, — говорит, — задохнусь!.. задохнусь под тяжестью слов!» Как сейчас помню, за домом мы стояли, вот где он оранжерею построить хотел для цветов. И вот посмотрел он на меня и говорит, а глаза такие несчастные: «Вы, — говорит, — не можете себе даже вообразить, какое я сейчас чудище на свет произвожу… Бог мой! Да может ли такой ужас на самом деле существовать?.. или… он существует только во мне?»