Оно - Алексей Слаповский

— У всех по разному. Терпимо.

— То есть все-таки больно? Понимаете, я не переношу боли. Когда кровь из пальца берут, я чуть в обморок не падаю. Это — больнее?

Валько начинало понемногу сердиться. Не зная ничего о том, о чем спрашивала Люся, оно и не нуждалось этого знать, больше того, такие вот разговоры обнаруживали в глазах Валько, какая бездна идиотизма, неловкостей, несогласованностей, несуразностей в том, что называют словом секс. Вечно они не могут нормально договориться, подумало Валько о людях. И ответило наугад:

— Я думаю, побольнее будет.

— Да? Но я ведь не выдержу, я вскрикну. Это может его напугать.

— Не беспокойтесь. Мужчин женские крики только возбуждают.

— Да? И я вот еще читала, что некоторым мужчинам неприятно, когда кровь. Это правда?

— Не знаю, я не мужчина.

— А он... Вы извините за вопрос, у него много было женщин?

— Не очень. Он разборчивый.

— Это хорошо.

Люся задумалась. А потом поделилась сокровенным:

— Я иногда думаю: почему так природа устроила? Почему без этого нельзя обойтись?

— Без чего? — Валько невольно заинтересовалось словами девушки — не как собственная сестра, разумеется, как само по себе. — Без половых сношений?

Люся передернула плечиками: ее резанула грубость формулировки.

— Да нет. Хотя, и так можно сказать. Вы только не смейтесь, я вам, наверно, кажусь чудной какой-то. Но в самом деле, я с детства, то есть не с детства, конечно, лет с тринадцати, я всего этого боюсь. Мне одноклассники и другие молодые люди, и мужчины вообще всегда казались какими-то грубыми. И эти ужасные волосы на лице начинают расти... Но один раз у меня был мальчик. Очень хороший. Мне нравилось с ним обниматься, целоваться, но он был уже очень развращенный и хотел сразу большего. Я не смогла. И вот я тогда подумала: ведь цель отношений мужчины и женщины — дети, семья. Почему природа не устроила так, чтобы — нежно обниматься, целоваться, и дети — от этого?

— Через слюну? Слишком много детей получилось бы.

— Да... Я очень глупая?

— Почему же? Просто — хорошее воспитание.

— Это правда. Я тепличное растение. Мне многие люди до сих пор кажутся грубыми, неопрятными. Я ненавижу в автобусах ездить, но приходится. А ваш брат, он, знаете, он всегда хорошо пахнет, я это сразу заметила. То есть хороший одеколон, одет всегда опрятно. И кожа... — Люся умолкла и зарделась.

— Что кожа?

— Кожа гладкая, ровная, чистая, как у девушки. Как у вас. Только очень вас прошу, ничего ему передавайте.

— Я и не собиралась.

— Знаете, мне иногда почему-то кажется, что у нас все будет не так, как у других людей!

Это точно, подумало Валько. У нас будет не так, как у других людей. У нас — никак не будет.

Ему это надоело. Показывая, что хочет спать, пару раз приложило руку ко рту, скрывая зевок и извиняясь. До Люси наконец дошло, она спохватилась и начала прощаться.

— Вы такая! — сказала она. — Вы просто царственная. И вам даже, извините, косметика идет, а я считала, что девушки должны быть без косметики. Но если идет, почему нет, правда?

— Правда.

— На ресницах у вас какая тушь?

— Честно говоря, не помню.

— Ну, извините, — сказала девушка, не обратив внимания на грубую ошибку Валько: чтобы женщина (да еще в ту пору, когда тушь и прочее не покупалось просто так, а доставалось!) не помнила, какой тушью пользуется[15]! невероятно.

— А давайте дружить, ладно? — спросила Люся на прощанье.

— С удовольствием, но я завтра уже уезжаю. Мама болеет, нельзя надолго оставлять.

— Жаль. А можно я вас поцелую?

— Пожалуйста.

Люся потянулась губами к щеке, а Валько захотелось вдруг напугать ее: подставить не щеку, а губы. И — впиться. Интересно, какая будет реакция?

29.

Все шло своим чередом: любимая работа, налаженный быт, хоть и одинокий, и было только одно, что всерьез огорчало — посещения Мадзиловича.

Мадзилович отлично владел приемами тирании навязанной дружбы: хвалил ум Валько, его одиночную самостоятельность, говорил, что Валько единственный интересный собеседник, с которым он встретился за последние годы, утверждал, что нигде ему не бывает так уютно и хорошо. Как правило, он приносил бутылку водки или пару бутылок вина, приговаривая: «Не для пьянства ради, а для общения». Валько выпивало — иначе было бы совсем скучно, слушало пошлые разговоры Мадзиловича, его пошлые рассказы, в которых он был всегда лицом хоть и страдающим, но неизменно честным. «Казалось бы, — говорил он о себе, — что я такое? Чернорабочий медицины, участковый врач! Но дело не в этом! Важно уважать себя и уважать свою профессию!»

И далее в том же духе. С видом откровения изрекал: «Люди, Валентин, ищут любую возможность, чтобы поменьше работать!» Или: «Если копнуть поглубже, Валентин, в каждом из нас сидит зверь!»

Валько не понимало, чего от него хочет этот человек, единственный, знающий его тайну. На шантажиста не похож. Да и какой ему смысл шантажировать того, кто ничем особенным не может отплатить ему за сохранение тайны? А если это все-таки шантаж, то совсем мелкий: дома в одиночку человеку пить скучно, друзей у него, судя по всему, нет, а тут все-таки хоть какое гостеприимство: не гонят, слушают...

Настоящая цель посещений Эдуарда Станиславовича вскоре разъяснилась: однажды он явился с дочерью.

Дочь Александра, девица лет двадцати пяти, высокая, костлявая, с грязноватыми ногтями и желтоватыми прокуренными пальцами, мрачно молчала, без стеснения пила принесенную отцом водку и цедила одну за другой вонючие сигареты «Астра». Одета она была в дешевые «кооперативные» джинсы и в клетчатую рубаху с засученными по локоть рукавами; руки жилистые, на запястье фиолетовая закорючка: похоже, хотела сделать татуировку, да передумала.

Мадзилович коротко представил ее («Александра, единственная и любимая дочь!») и начал почему-то с живейшим интересом расспрашивать Валько о его работе, одобрительно кивая и поглядывая на дочь:

— Встречи с людьми постоянно, замечательно... Поездки... Мероприятия всякие... А, извините, зарплата ведь не самая скудная?

— Хватает, — сказало Валько, а Мадзилович откинулся к холодильнику, у которого сидел на табурете, как бы подводя итог разговору, и, обращаясь к дочери интонацией и косвенным взглядом, воскликнул:

— Вот, какая у людей жизнь! Бурлит и кипит! А не сидят целыми днями дома!

— Будешь на мозги капать, уйду, — сказала Александра. — Я согласилась прийти? Я пришла. А на мораль давить не надо.

— Да, — сказал Мадзилович. — Да, дорогой Валентин, мы, как ни странно, по делу. Девица моя — с образованием, политехникум закончила по специальности наладчик-оператор станков с числовым программным управлением, наладчица то есть, но по специальности ни дня не работала. И вообще уже пятый год на шее у папы, временно куда-то устраиваемся, но все нам не нравится, все не по душе, сидим себе в комнате целыми днями, курим и гитарку щиплем.

Закончив обвинительную часть, Мадзилович тут же перешел к оправдательной, голос его потеплел, он даже потянулся погладить Александру по голове или по плечу, дочка отстранилась, и рука Мадзиловича прошлась впустую, будто он дал знак невидимому оркестру начать играть — а оркестр молчит.

— И она ведь с головой, способностями, просто... Главное что? Мамы у нас уже восемь лет как нет. Вторую заводить не собираемся. У меня здоровье шаткое, — тут Мадзилович хлопнул водки, посчитав, наверное, что слова о шаткости здоровья это оправдывают: надо подкрепиться. — Так вот, не найдется там у вас какого-нибудь места? В комсомольской, то есть, системе? Сидеть и что-нибудь там составлять, учитывать. Она грамотная, почерк хороший. А кругом молодые люди, весело.

— Обхохочешься, — сказала Александра. — Контора и есть контора — скука смертная!

— Александра! — лицо Мадзиловича покраснело, скулы заиграли. — Я с тобой сколько раз беседы проводил? Ты согласилась, а теперь опять? Мне ведь надоест, плюну, сопьюсь и сдохну за полгода. А ты без меня тоже сдохнешь — сказать, почему? Сказать?

— Да иди ты, — вяло огрызнулась Александра.

— Так я ему скажу. Потому что ему надо знать, в чем наша проблема! Мы, Валентин, вам все откровенно. Я, когда узнал, что вы человек... особенный... Я понял: мы можем найти общий язык. Я рассказываю, Александра?

— Валяй, — равнодушно разрешила дочь, но в ее глазах, которые она в этот момент устремила в окно, была такая тоска, такая боль, что Валько этому равнодушию не поверило. А еще оно отметило, что Александра время от времени бросает на него короткие взгляды — с острым любопытством, вопросительные.

— Так вот, Александра у нас девушка по физическим параметрам, но уверяет, что мужчина по всем остальным. Я давно подозревал: что что-то не так, а года два назад она выпила крепко и призналась. Ходили к психиатру, к врачам... Узнали, что так бывает, и... И на этом, собственно, все.