Андроид 2.0 - Сергей Горбачев

Вернее, это у «рядового Райана», у Бена то бишь, было утро, у неё же – полночь, всё-таки восемь часов разницы во времени. И вот теперь весь день он думал над этим. Лизка правильно ухватила суть – нюх на рекламу у неё всегда был на высоте – тема годится для Америки. А если ещё и попсы добавить – если правда то, что Толмачёв о Дегтярске рассказывал, о президенте Никсоне, который якобы бабку Лёшки разыскивал, сбитого Пауэрса приплести как лыко в строку, – то тема Лёхи-Американца, пропавшего в Чечне, действительно зазвучит. И уродцам своим, что из редакции его выперли, он уж точно нос утрёт. И полководцев великих, что отряд погубили, прославит. Этакое решение всех проблем разом. И делов-то всего – уехать в Америку. Вот только солдатика своего ему там точно не найти…

– Лёш, ты только не сердись на меня, но я со своим боссом только что говорила на твою тему, – Лиза позвонила снова уже вечером.

Он ехал к Толмачёву в санаторий и как раз сворачивал с шоссе на Истру.

– Мистер Мэйли в восторге. Сразу затребовал у аналитического отдела всю информацию по Никсону довоенного периода. Я её тебе тоже постараюсь сбросить. Ещё он сказал, что если всё так, как я рассказала, то тема соберёт прессу американскую даже самотёком. А теперь самое главное… Если хотя бы косвенно подтвердится то, что Никсон в детстве был в СССР, босс готов тебе контракт предложить на сопровождение своим агентством, под процент от будущих гонораров. Я растерялась, а он уверяет, что гонорары гарантированы. В Америке, говорит, Elizabeth, большие деньги за информацию платят, а здесь эксклюзива вагон и маленькая тележка. Ну про вагон с тележкой это уже я добавила. Он на обоих побережьях со всеми медиабоссами на «ты», ну специфика бизнеса такая, и реально может свести тебя с кем угодно, с любым изданием или каналом. А рекомендации здесь, знаешь, какую важную роль играют… Лёшка, ты же меня не ругаешь? – вдруг спросила она, хотя он, обалдевший, не успел проронить ни слова. – Под этот контракт ты рабочую визу в Штаты быстро оформишь. Ну даже если не захочешь остаться, то просто отдохнёшь, здорово ведь всё складывается…

Нахлобученный думками про «здорово складывается», он и въехал на территорию военного санатория.

Последний раз они встречались с Толмачёвым за пару дней до увольнения, когда ничего не получалось, но ещё была надежда. Потом общались только по телефону. Военком всё порывался приехать, но Алексей тогда никого не хотел видеть и ссылался на какую-то придуманную занятость. И вот приехал сам.

– Привет, Михалыч! – забрав из машины пакеты с едой, он шёл навстречу военкому, который встречал его у шлагбаума автостоянки.

– Здравствуй, Лёша, – улыбнулся Толмачёв. – Рад, что ты приехал. Переживал я за тебя. Но ты молодцом, я смотрю. Ну пойдём-пойдём, – дружески похлопав по плечу, он повёл его по аллее к корпусу санатория.

Они сидели в номере военкома и за разговором сервировали журнальный столик. Алексей доставал из пластиковых туесков привезённые салатики и закуски, выкладывал их на тарелки, Толмачёв резал хлеб, сухую колбасу, сыр. Он как-то деликатно касался в разговоре факта увольнения. И Алексей был благодарен ему, ведь хоть и прошёл уже первый надрыв, всё равно тема была болезненная.

– Ну что, начнём, пожалуй, с вискаря? – сделал он широкий жест вдоль ряда бутылок, часть которых привёз сам, а часть достал военком.

– Наливай, только обратно я тебя не отпущу, у меня заночуешь, – Толмачёв поднял свой стакан. – Идёт?

– Идёт, Михалыч, – они чокнулись, – будем пить, пока не выгонишь. Куда мне сейчас торопиться, на тот свет я всегда успею. Кстати, тут о Новом Свете мысль появилась… – нечаянно родился каламбур.

И он стал рассказывать про Лизкину идею, которая уже начала претворяться в жизнь. Военком никак не комментировал. По его невозмутимому лицу было не понять, как вообще ему эта идея – ехать в Америку и оттуда бороться за правду. Лишь когда Алексей говорил, что американцев зацепит романтическая история между их 37-м президентом и бабкой Лёхи-Американца, Толмачёв отвёл в сторону глаза, и стало понятно, что ему это не понравилось. Но вслух он ничего не произнёс, внимательно дослушал и сам наполнил в очередной раз стаканы.

– Это твоя война, Лёша… – тихо начал он и, прокашлявшись, повторил: – Это твоя война. А на войне все средства хороши. Тебе решать, тем более что во многом права твоя Лизавета. Этим увольнением они всё здесь смешали. Я не очень разбираюсь, но звучит убедительно, что тема в Америке пойдёт. Особенно с бабкой лихой сюжет… Ну давай выпьем, чего греть-то, – и военком снова отвёл взгляд.

Они молча закусывали. Алексей чувствовал недосказанность и терпеливо ждал, не торопил.

– Третий тост… Солдатский, не чокаясь, – отодвинув виски, Толмачёв открыл бутылку водки и разлил. – Вспомним их. Ребят, что остались на той высоте… Вообще всех солдат невернувшихся.

Он выпил, немного помолчал и снова налил.

– А теперь за живых. За Лёшку, дай-то бог… Это быстрый тост должен быть. Жизнь-то продолжается, вот и надо быстро выпить за всех живых, за их здоровье. У меня друг был в Афгане, осетин, Мишкой звали, всё учил, как пить правильно, по-кавказски.

– Погиб? – зачем-то спросил Алексей.

– Да нет, живой, слава богу. Жизнь только разбросала. Но четвёртый тост теперь всегда быстро пью, – сказал военком и выпил. – Понимаешь, какая штука, Лёша… – Толмачёв и раньше говорил неспешно, а сейчас и вовсе основательно притирал слова. – Только ты меня правильно пойми, пожалуйста. Я вот почему в Дегтярске служу, хотя мог бы и потеплее местечко выхлопотать? Однокашники-то мои, вон, до генералов дослужились, ну ты видел. В Екатеринбурге квартира есть, дочка её сейчас сдаёт, так что нет проблем переехать. Но знаешь, мне кажется, в Дегтярске жизнь правильнее, чем в вашей Москве, да и в Ёбурге том же. Понимаешь, когда Лёшка Барышев пропал, там, в маленьком Дегтярске, для всех горе было. Это стало главным, а не то, что его бабка могла с Никсоном дружить или что прозвище у него на улице Американец… Я согласен, про Америку ты убедительно говоришь, но… как-то не так в этой жизни что-то. Шоу важнее горя. Нет шоу – и ничего нет… А если бы не было у него такой бабки? Или она бы с китайцем дружила? Что, в Китай бы махнули волну поднимать? Или в Китай смысла нет ехать?

– А в чём он вообще, смысл этот, Михалыч? Ну вот смотри, что получается. Мы за что бьёмся-то? Чтобы человека найти. За справедливость, правильно? А зачем? Ну подумай сам, кому нужна сейчас справедливость, кроме матери да братишки его малого?

– Мне нужна, Лёша, – Толмачёв будто решился на что-то. – Я не рассказывал ещё никому. Первым будешь… Примерно та же история со мной случилась. В Афгане. Во время второй командировки. Только с точностью до наоборот. Не меня стирали с земли, а я. Моя, блин, батарея. Такой же приказ – и я, такой же служака, как тот лётчик, сровнял с землей колонну моджахедов. Только не их колонна это оказалась. Наша десантура возвращалась. А я, блин, всех смёл. Всех, понимаешь… – Толмачёв шумно втянул воздух, словно говорил на одном дыхании. – Обычная штабная неразбериха, Лёша. Мне говорят потом: ты не виноват, комбат, ты приказ выполнял. Служи, говорят, дальше, комбат. А что случилось так, съезди в отпуск, говорят… Я в том отпуске двадцать дней подряд пил. Не отпускало. Досрочно вернулся в часть, решил найти урода этого. И нашёл. Но пристрелить не смог, слабину дал, а кулаками махать – много ль толку после драки… Скандал никому был не нужен, меня в Союз тихо отправили с нервным срывом, его в госпиталь, мол, со штабной машины упал неловко, лицом вниз. А всю вину за погибший десант на десант же и возложили: не тем маршрутом, мол, возвращались… В общем, кончился на том бравый служака Толмачёв. По Союзу ещё несколько лет помыкался, но уже не шла служба, в каждом штабисте негодяя видел. А тут и Союз накрылся. Друзья помогли, чтоб не спился совсем, военным комиссаром в глухомань пристроили. И ты знаешь, только там, в Дегтярске, отпустило меня. И водка отпустила, и чувство вины, – военком скупо улыбнулся. – Так что я сейчас по старым долгам, можно сказать, плачу.

– Вот это да! – опешил Алексей. – Вот так история…

– У каждого своя история, свои тараканы в голове, свои скелеты в шкафу. Не в этом дело, – перебил его Толмачёв. – Я так тебе скажу, Лёша, справедливость всем здесь нужна, просто за неё бороться надо, а не все могут. Всегда так было, но сейчас особенно. Теперь ведь чаще франклину овальному присягают, чем родине. А бороться край как надо.

– С кем бороться, Михалыч, уточни, с родиной, про которую ты вспомнил?

– А что, для тебя родина – те, кто отряд погубил, кто тебя увольнял, или тот, кто мне приказ отдавал? – сердито бросил Толмачёв. – Это не родина, а уроды. И вот это ты, парень, крепко заруби себе, если в Америку поедешь. Будешь оттуда по уродам целить, а в кого попадёшь? Я как артиллерист скажу тебе: чем дальше дистанция до цели, тем больший калибр нужен, при этом точность падает, а зона поражения возрастает. Я ведь всё-таки остался офицером, Лёша, и для меня слова про родину не пустой звук, хотя как помочь тебе с уродами справиться, я не знаю.