Великолепный век. Роксолана и Султан - Наталья Павлищева

– Ой, не поздоровится сейчас Хуррем… Сама напросилась! – сделал вывод кизляр-ага и решил, что проучить славянку немного стоило бы: неприятностей и волнений из-за нее случилось немало.

Но он все же поспешил, потому что оставлять Хуррем наедине со взбесившейся баш-кадиной тоже не стоило, у Махидевран сила в руках еще та…

Дверь в комнату Роксоланы распахнулась от удара, на пороге появилась разъяренная толстуха и с порога безо всяких объяснений набросилась на девушку. Острые ногти полоснули по лицу, потом вцепились в волосы, с силой вырывая клочьями. Прежде чем Роксолана успела опомниться, Махидевран умудрилась расцарапать ей щеки и вырвать целые пучки из кос. Будь волосы распущены, результат оказался бы плачевней.

– Ты, ничтожный кусок мяса, купленный на базаре, посмела тягаться со мной, баш-кадиной?! Я разорву тебя на части! – визжала Махидевран неожиданно тонким голосом. – Я выцарапаю твои мерзкие глаза!

Служанки забились по углам, и Гюль в том числе, ни одна не пришла Роксолане на помощь, напротив, смотрели в ожидании унижения, слез боли и отчаяния этой зеленоглазой колдуньи.

Когда баш-кадина вцепилась в нее, Роксолана, опешившая от неожиданности, даже не подумала сопротивляться, но уже в следующее мгновение, осознав, что защитить ее некому, вырвалась из цепких когтей взбесившейся султанши, а когда та с визгом и проклятиями снова набросилась на свою жертву, жертва… дала отпор. Роксолана не думала, что делает, просто ей вовсе не хотелось быть растерзанной бешеной черкешенкой, и девушка изо всей силы ударила ту ногой в живот, но толстуха уклонилась, и удар пришелся по коленке.

Визг Махидевран на мгновение захлебнулся, но потом перешел в рычание. Совершенно озверевшая баш-кадина бросилась на Роксолану уже с явным намерением не выпустить ту живьем из своих цепких рук. Но теперь девушка решила защищаться, даже если после того ее ждет смерть, терять больше нечего.

Неизвестно, чем бы все закончилось, однако кизляр-ага сообразил, что отвечать за свершившееся все же придется, а потому сделал знак бывшим до того мгновения буквально невидимыми евнухам, и те не позволили баш-кадине сделать больше ни одного движения.

– Ты?!.. Мерзкий червяк?! Кастрированный слизняк, смеешь мешать мне расправляться с рабыней?!

Зря баш-кадина наживала себе врага в гареме таким способом: кизляр-ага мог улыбаться, но никогда не забывал нанесенной обиды. Он позволил Махидевран потаскать за волосы Хуррем только потому, что не желал связываться со взбешенной черкешенкой и хотел немного проучить саму роксоланку, но это вовсе не означало, что он готов терпеть унижение от баш-кадины.

Не в роксоланке дело: то, что ее потрепали за волосы, даже хорошо, пусть помнит свое место, но дальнейшее опасно, потому что за испорченную внешность наложницы спросят, прежде всего, с него, кизляр-аги. Если потрепали не слишком сильно, можно отговориться, что не успел: пока, мол, шел выполнять приказ Повелителя привести Хуррем, та успела подраться с Махидевран.

Кизляр-ага не сомневался, кого обвинят в драке; едва ли вина ляжет на баш-кадину, та не раз била и даже уродовала неугодных наложниц, ей всегда сходило с рук. Значит, пострадает строптивая роксоланка. Что ж, если выбирать между ней и баш-кадиной, то кизляр-ага, конечно, выбирал Махидевран. Баш-кадине потом можно объяснить, что скрутили, просто чтобы драка не зашла слишком далеко, ведь султан предупреждал, что его гнев падет на любую женщину, затеявшую драку. Кизляр-ага знал, что Махидевран накричит, что она не любая, а мать наследника, но знал, как ответить.

Думать сейчас о том некогда, надо выполнять приказ Повелителя и доставить в его спальню Хуррем в том виде, в каком ее застанут.

Оглядев растрепанную и исцарапанную Роксолану, кизляр-ага сложил губы трубочкой, чтобы они не расплылись в усмешке. Он выполнит приказ Повелителя, пусть тот увидит роксоланку именно такой. Вот и будет оправдание перед баш-кадиной, мол, для нее же старался. Вряд ли султану понравится такая встрепанная наложница.

– Повелитель прислал меня привести тебя к нему такой, как есть…

На устах кизляр-аги мед, а в глазах насмешка. Как это смогли увидеть рабыни, непонятно, вроде стояли за его спиной, но они вдруг исчезли все, как одна, понимая, что кизляр-аге нежелательно, чтобы Хуррем приводили в порядок. Гарем не только видит и знает все, что происходит даже за закрытыми дверьми, он еще и понимает недосказанное, домысливает недодуманное, предвосхищает несвершившееся. Рабыни поняли намерения кизляр-аги даже лучше, чем он сам.

Роксолана приложила ладонь к расцарапанной щеке – на пальцах осталась кровь.

– Не пойду!

– Что? – Кизляр-ага даже не сразу понял, что она ответила. Служанки из своих углов таращили глаза, с трудом сдерживая возгласы ужаса. – Что ты сказала? Не пойдешь?!

Роксолане было уже все равно: появиться в таком виде перед Сулейманом она не могла, это сродни позавчерашней раскраске. Она больше похожа на чучело, чем на женщину.

– Не пойду! Передай Повелителю, что кусок мяса, купленный на базаре, слишком изуродован, чтобы показаться ему на глаза! И скажи, что у меня вырвано слишком много волос, чтобы теперь они могли понравиться Повелителю.

Кизляр-ага на мгновение замер. Сначала он даже не знал, как относиться к такому заявлению, но потом подумал, что, может, это и к лучшему. Никто не посмел бы отказаться выполнять приказ Повелителя, а ослушавшуюся наложницу, несомненно, ждала страшная казнь. В лучшем случае, пожалев, ее просто задушат шелковым шнурком, но Махидевран не упустит возможности насладиться видом мучений уничтоженной соперницы. Так что Хуррем вряд ли будет смеяться и дальше, ее ждет нечто страшное, и выручать строптивую наложницу, пусть даже икбал, кизляр-ага не собирался. Как и все остальные.

Евнух только пожал плечами и отправился к султану. Если человек желает сунуть голову в петлю – это его дело, зачем мешать? К тому же от этой Хуррем столько проблем. Кизляр-ага вспомнил прошлую бессонную ночь на корточках под дверью спальни Повелителя и мысленно решил, что лучше пусть туда ходит Махидевран, это спокойней.

Когда он вышел за дверь, Роксолана оглянулась. Из комнаты вслед за кизляр-агой непонятно как исчезли и все рабыни, включая Гюль и Фатиму. Девушка с горечью подумала, что ни та ни другая не заступились, а вот теперь постарались отгородиться, чтобы не быть обвиненными в соучастии в неповиновении.

Одна, она совсем одна против гарема.

Роксолана разозлилась. Ну и пусть! Что же, нужно было упасть на колени и лизать грязные пятки взбесившейся черкешенке? Ни за что! Убьют? Лучше пусть убьют, чем каждый день терпеть вот такое. С таким лицом пред Повелителем появиться невозможно, но и не появиться тоже. В любом случае это конец.

Неожиданно пришло успокоение. Она не кусок мяса, она человек, к тому же куда более умный и образованный, чем эта толстуха!

Роксолана слегка отерла кровь рукавом, при этом лишь размазав ее по лицу, попыталась собрать волосы. На ковре валялись вырванные пряди. Действительно хорошо, что волосы не были распущены, иначе Махидевран непременно вырвала бы клочья, которые потом не отрастут.

Стало вдруг смешно: когда потом? К чему теперь роскошные волосы? Уже сегодня за неповиновение и драку ждет казнь, так что о волосах можно не заботиться. Конечно, зачинщицей назовут ее, баш-кадину ни за что не накажут. А, семь бед – один ответ! Будь что будет.

Роксолана едва успела расплести косу и начать снова заплетать ее, как вернулся потрясенный кизляр-ага. Он действительно плохо соображал, что происходит, потому что услышанное от Повелителя могло кого угодно в гареме повергнуть в шок.

Дело в том, что Сулейман, молча выслушав сообщение евнуха о драке в гареме, спокойно приказал:

– Пойди и попроси, чтобы пришла.

От неожиданности кизляр-ага даже икнул и переспросил:

– Кому сказать?

– Хуррем. Я разве звал кого-то другого?

– Хур… Хуррем?..

– Пойди к Хуррем и скажи ей, что я просил прийти в таком виде, как она есть.

Не брякнуться оземь евнуху помогла только многолетняя выдержка и привычка к любым неожиданностям, но от султана он вышел на подгибающихся в коленях ногах и с полным сумбуром в голове. Почти бежал, плохо соображая, что делает, едва не пал на колени перед строптивой наложницей. Повелитель просил, не приказывал, а просил ее прийти! О, Аллах, такого в гареме не бывало никогда, ни при Сулеймане, ни при прежних султанах. Такого не бывало ни в одном гареме мира!

Гарем притих, творилось что-то, что осознать невозможно. Повелитель попросил рабыню прийти! Не приказал, не отправил ее в Босфор, не распорядился дать полсотни плетей за ослушание, а попросил прийти к себе в спальню!

К валиде метнулись докладывать о невиданном; та поднялась, невзирая на недомогание, но идти к сыну не рискнула, тоже не понимая, что происходит. Конечно, Махидевран поступила глупо, устроив расправу над наложницей вот так, могла бы выждать до завтра. Но Махидевран никогда не отличалась сдержанностью, за что ее и полюбил Сулейман – была неистовой и в жизни, и в постели.