Искусный рыболов, или Досуг созерцателя - Исаак Уолтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как чудно просыпаться на рассвете,
Весенний день немыслимо хорош,
Но горько плачут росы на закате,
Ведь ты умрешь.
Цветы прекрасны, что приносит милый,
Тебя светло и искренне любя,
Но знают розы, вросшие в могилы,
Что ждет тебя.
Пусть солнце в твоем облике сияет,
И каждый день как праздник настает,
И музыка так радостно играет,
Но все пройдет.
Но знаю я – душа твоя святая
Переживет весь этот прах земной,
Ты будешь жить в блаженных кущах рая,
И я с тобой.
Венатор. Я благодарю вас, мой добрый учитель, за ваши добрые советы и за все удовольствия этого прекрасного дня, который мы прожили, не прогневав ни Бога, ни человека. Я также благодарю вас за приятное завершение вашей лекции стихами мистера Герберта, который, как я слышал, любил рыбалку. Судя по стихам, он обладал душой истинного рыболова, похожей надуши первых христиан, которых вы так любите и так часто приводите в пример.
Пискатор. Дорогой мой ученик, мне приятно слышать, что вам так понравились мои советы. А теперь, я думаю, самое время проверить удочки, которые мы оставили в воде для того, чтобы они сами ловили рыбу. Прошу выбирать, которая будет вашей, и позвольте мне сказать вам, что ловить таким способом, то есть на «мертвую» удочку, как и на ночную донку, это все равно что пускать деньги в оборот: и донка, и деньги, пущенные в оборот, работают сами, а их хозяева могут только есть, спать и веселиться, что мы и делали весь последний час, то есть сидели беззаботно под платаном, как вергилиевский Титир с его Мелибеем под их любимым деревом, росшим на берегу. Мой дорогой ученик, нет более счастливой и приятной жизни, чем жизнь добродетельного рыболова. Ибо в то самое время, когда юрист поглощен своими делами, а политик плетет интриги или распутывает их, мы сидим на берегу, покрытом цветущей примулой, слушаем пение птиц, смотрим на серебряные струи, бесшумно скользящие рядом с нами, и не зависим ни от кого. Мы можем сказать о рыбалке то же, что доктор Ботелер сказал о землянике: «Нет сомнения, что Бог мог создать и лучшую ягоду, чем эта, но также несомненно, что Он этого делать не стал». Я мог бы выразиться подобным же образом: «Бог никогда не создавал более мирного, спокойного и невинного времяпровождения, нежели рыбалка». Недавно я сидел на берегу и смотрел на эти луга, думая о них так же, как император Карл о Флоренции: «Она очень приятна для глаз, но только в дни отдыха», и мне в голову пришли следующие строки.
Предел желаний рыболова
Я жить хочу среди лугов
И просыпаться с петухами,
Внимать журчанью ручейков
И умываться родниками.
Я б вечно с удочкой сидел
И наблюдал с безмерным счастьем,
Как голубь милую зовет
Предаться играм нежной страсти.
Я б ветер западный вдохнул,
Апрельским утром наслаждаясь,
И в ароматы трав нырнул,
Весенним ветром упиваясь.
Здесь Кенна песенку поет,
Скворец несет стрекоз скворчатам,
И соловей рулады шлет
Всем сразу – бедным и богатым.
Взлечу над грешною землей,
Страсть на любовь сменю без муки,
Махну рукой на шум пустой
В гостиной принца – царстве скуки.
И с добрым Брайаном моим
Мы будем целый день скитаться
У Шауфордского ручья,
Где лучше б навсегда остаться.
Заметим тысячи примет,
Дождемся солнечной погоды,
Встречая с удочкой рассвет,
Мы проведем все эти годы.
Когда же время подойдет,
Я прошепчу: «О Боже, милый!
Даруй мне тихий переход
В гостеприимную могилу».
Записав это стихотворение, я пошел дальше и увидел рыболова, сидящего под зеленой изгородью. В надежде на приятное знакомство я присел рядом, и в тот же момент мы стали свидетелями неожиданной сцены, о которой я и расскажу вам, так как наш дождь пошел вновь. По другую сторону изгороди сидела шайка цыган, а недалеко от них расположилась компания нищих. Цыгане делили деньги, вырученные на прошедшей неделе от продажи ворованной одежды и домашней птицы, от предсказаний судьбы, мошенничества и других трюков, известных только их непостижимому сообществу. Сумма, которую они получили за неделю, была не больше двадцати с небольшим шиллингов. Мелочь было решено распределить между бедными цыганами, а оставшиеся двадцать шиллингов были разделены между четырьмя главными цыганами, в соответствии с их рангом в таборе. Первый и самый главный цыган должен был по уговору получить третью часть из двадцати шиллингов, то есть шесть