Кошка в светлой комнате (сборник) - Александр Бушков

– Так, – сказала Кати прозрачным звенящим голосом. – Раскрылся все-таки… Мы недочеловеки, и ты можешь вертеть нами как хочешь, но никто из нас не смеет учить тебя – высшее существо?

Она не хотела, чтобы я видел ее слезы, рванулась к двери, но я поймал ее за локоть и прижал к себе. Осторожно погладил по щеке:

– Ну, успокойся. Какой может быть разговор о недочеловеках?

– Отпусти!

– Черта с два, – сказал я. – Я было подумал, что ты чуть ли не колдунья-телепатка, а ты, оказывается, обыкновенная глупая девчонка. Плакать и то умеешь. Ты меня не так поняла, честное слово. Видишь ли, я – взрослый человек с устоявшимися привычками, со сложившимся характером, и не двадцатилетней девчонке меня перевоспитывать. Знала бы ты, какие люди пытались меня перевоспитывать – полковники, майоры, даже один генерал, они дьявола могли перевербовать и заставить работать на бога, а со мной не справились… Так что извини, но не тебе…

– Ты еще скажи, что я гожусь тебе в дочки.

– Увы, нет. Не такой я старый, да и в нынешней ипостаси ты меня вполне устраиваешь.

– Ты так уверен, что я…

– Ты в судьбу веришь?

– А ты?

– Черт ее знает, – сказал я. – Иногда верю, иногда нет.

– Значит, ты считаешь, что мы…

– Ох, ничего я не знаю.

Мы стояли лицом к лицу в полумраке.

– Хочешь, я скажу, чего ты боишься?

– Сам знаю, – сказал я. – Я боюсь в тебя влюбиться.

– Почему?

– Потому что это многое разрушит во мне, то, во что я давно привык верить.

– Ты себе нравишься?

– Да, – сказал я сухо.

И тут же подумал: врешь, дружок. Ни от кого в наше время не требуют полного самоотречения от всего человеческого. Просто-напросто в МСБ существует группа людей, в открытую бравирующих своим холостячеством, замкнутостью от всякой лирики, и вы, капитан, к этой группе активно принадлежите. Если копнуть поглубже, выяснится, что специфика работы, на которую вы постоянно ссылаетесь как на один из главных аргументов, играет не такую уж большую роль. Просто-напросто мы – такие люди, которым никто не нужен, только мы сами. Лучше всего мы чувствуем себя наедине с собой, и невозможно представить, что другой человек, особенно женщина, окажется нам нужна так же, как мы нужны себе. Мы в это не верим. Нам и так хорошо. А если окажется, что не так уж и хорошо, мы стараемся запихнуть эту мысль поглубже в закрома памяти, похоронить без музыки и навалить сверху каменюку с соответствующей эпитафией, четко отрицающей погребенное. И мы охотно позволяем встревоженным единомышленникам бороться за нас, главное – чтобы никто не догадался, что и нам может быть плохо одним…

Не знаю, кто из нас первым шагнул к другому. Я целовал ее так, как не целовал ни одну женщину, а потом она мягко, но непреклонно высвободилась и ушла, и я знал, что удерживать ее нельзя. Ушла, оставив мне пустую комнату и темноту за окном. Я включил свет, достал из шкафчика железную кружку и смял ее в лепешку, врезав по ней ребром ладони по всем правилам ахогато. Вот это я умел, это у меня отлично выходило…

По черному небу прополз золотой треугольник и исчез в золотом цветке вспышки.

Я плюхнулся на диван – спать решительно не хотелось. Кончиком пальца потрогал шрам. Шрам как шрам, я о нем и думать забыл, как не станешь думать о своем ухе – ухо оно и есть ухо, всегда при тебе. Часть тела.

Шрам – это Бразилия, Сальвадор. Это когда мы с Кропачевым прекрасным лунным вечером ввалились в здание крохотной адвокатской конторы, которая только днем была честной адвокатской конторой. Ночью там занимались совсем другими делами. Нам предстояло побеседовать по душам с хозяином о многих важных вещах, но вместо одного хозяина мы наткнулись на пятерых молодчиков. Молодчики ужасно обрадовались, что нас только двое, а их, гадов, целых пятеро, но в течение следующих десяти минут мы аргументирование доказали им, что грубая сила и профессионализм – вовсе не одно и то же. Кропачев потом удивлялся, как много, оказывается, можно сломать в комнатке, где стояли три стула, два стола да ветхое бюро, которым я вразумил самого нахального из пятерки.

Вот это я умел – каратэ, капоэйра, ахогато, из семизарядного навскидку в гривенник за сто шагов левой ногой, на одном колесе через пропасть по жердочке…

Я никогда не любил Достоевского. Уважал, как положено уважать классика, но не любил. Бешеный, истовый самоанализ, каким занимаются его герои, выводил меня из себя. На дворе стоял двадцать первый век, и я считал, что современному человеку незачем производить внутри себя археологические раскопки. Может быть, эта неприязнь была еще одной защитной реакцией. Теперь мне приходит в голову, что кое-кто понимал это и раньше…

В прошлом году я провожал на задание Дарйна. В аэропорту, как обычно, было шумно и многолюдно, мы стояли у перил, и разговаривать было не о чем, потому что все важное мы давно обговорили, а о пустяках говорить не хотелось. Когда объявили его рейс, Дарин вынул из сервьетки толстый том – Достоевский.

Думаю, это был намек. Дарин уже тогда что-то угадал, но его не спросишь, ни о чем больше не спросишь – он не вернулся, вышел из самолета в большом далеком городе, сел в такси и исчез. Такое еще случается даже теперь.

А Достоевского я так и не прочитал. Сначала, вернувшись домой, бросил в ящик стола, позже, когда Дарин пропал без вести, извлек книгу и поставил на полку как память о друге, но прочитать так и не прочитал. Тогда мне еще не приходило в голову подступать со скальпелем к собственной душе, тогда еще не было острова сто тридцать пять дробь шестнадцать, и я полагал, что все экзамены позади, а те, которые еще предстоят, касаются только привычных задач контрразведки, входят в круг служебных обязанностей…

Глава восьмая

Меня трясли за плечо и твердили, что пора вставать. Разлепив глаза, я увидел над собой здоровяка в пятнистом комбинезоне и хотел было по привычке бежать неизвестно куда, но вовремя вспомнил, что с Командой у меня отношения наладились.

– В чем дело? – спросил я, промаргиваясь.

– Капитан Ламст вас ждет.

– А где…

– Они уже там, поторопитесь.

Я быстренько засупонился ремнями кобуры, натянул куртку и пошел за провожатым, наступив спросонья в коридоре кошке на хвост. На улице нас ждал вездеход, тот самый, на котором я удирал от карьера, и это повергло меня на недолгие философские размышления о превратностях судьбы.

Мы промчались по безлюдным утренним улицам и приехали в то здание, откуда грузовики отправлялись в карьер. Я сразу узнал это место. Во дворе меня ждали капитан Ламст и Отдел Исследований в полном составе. У ворот, на вышках, у входа в гараж стояли автоматчики, а на плоской крыше – два пулемета. Выпрыгнув из машины, я увидел странную картину – через двор автоматчики быстро провели десятка два своих связанных коллег. Мелькнула мысль, что привидевшаяся во сне стрельба вовсе не привиделась. Размолвка?