Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

– Я слушаю, сэр.

– Мы не будем воевать с Японией. Никогда. Пусть Рузвельт управляется в одиночку, если ему очень хочется. А что касается леди Рэйчел…

– Да, сэр?

– Ума не приложу, что мы станем делать, когда она уедет.

– Уедет?! – удивился Глокстон. Удивился так, что, против обыкновения, вовсе не потрудился этого скрыть. – Прошу прощения, сэр. Уедет – куда?!

– То есть как это – «куда»? В Россию, разумеется.

– Сэр, я вас не совсем понимаю, – осторожно наклонил голову вперёд Глокстон.

– Что же тут непонятного, Артур? Вы же видите – она держится из последних сил. У меня разрывается сердце, когда я на неё смотрю. Конечно, она уедет. Что?

– Я полагал, этот молодой человек вернётся в Лондон, – поправляя и без того безупречно повязанный галстук-бабочку, проговорил Глокстон. – Леди Рэйчел – в Россию? Это просто невозможно. Если он действительно любит её, он просто обязан вернуться.

– Вы совершенно не понимаете русских, мой дорогой друг, – Эдуард, резко запрокинув голову, выпустил в потолок густое облачко желтоватого дыма и весело подмигнул Глокстону.

Сталиноморск. 28 августа 1940

Гурьев будто очнулся и снова посмотрел на девушку:

– Что?

– Почему она не с вами?

– Потому что это невозможно.

– Вы давно с ней виделись?

– Давно. Очень давно. Она не здесь, Даша. Далеко отсюда.

– Я знаю, – нетерпеливо сказала девушка, сердито сводя вместе выгоревшие на солнце брови. – Кто она? Испанка? Нет, нет, имя… Кто она, кто!?

Он чувствовал – интуицией, которая практически никогда не подводила его – до тянущей пустоты в желудке чувствовал, насколько важен его ответ. Не правильный ответ – правдивый. Честный. Как на духу. Он не знал, почему и зачем. Но ощущал необходимость этого разговора с предельной, пугающей ясностью, неотвратимой, как восход солнца. Всё зависело от того, сумеет ли он.

– Англичанка, – после недолгой паузы выговорил Гурьев. И добавил, словно извиняясь (Боже мой, перед кем?!): – Даша. Так бывает, – даже если у людей друг к другу очень сильные чувства, но у них такие разные жизни… Такие невероятно разные, что в одну их соединить никак невозможно.

– Это вы себя так уговариваете.

– Ты жестокая девочка, – улыбнулся Гурьев.

– Нет. Я честная. Хотите, я вам помогу?

– То есть?

– Я думаю, вы и сами всё знаете. Внутри – всё знаете. Просто иногда – этого недостаточно. Иногда – нужно, чтобы кто-то другой сказал это громко. Не вообще – а вам. Именно вам. Вы слышите?

– Слышу, – подтвердил еле заметным кивком Гурьев. – Слышу.

– Это – как будто болезнь, – произнесла девушка так, что у Гурьева внутри всё завибрировало в предчувствии чего-то невообразимо важного. – У многих это недолго, почти у всех. Недолго. А у таких, как вы и как я… Как она – может быть много всякого разного. А потом случается – одно навсегда. И всё. Я очень хочу, чтобы у меня случилось именно так. И как можно скорее.

Даша, не пригнувшись, встретила его взгляд, и тут Гурьев вспомнил. И едва не вскрикнул. Этого просто не могло быть. Невозможно. Немыслимо, как сказала бы Рэйчел. Он знал, что не ошибается. Он не мог ошибиться. Но этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Он не мог забыть. Или перепутать. Он никогда ничего не забывал. И не путал. Да и одно из самых ярких детских впечатлений невозможно ни забыть, ни перепутать с чем бы то ни было… Так, сказал он себе. Спокойно. Спокойненько. Очень, очень, очень спокойненько. Мы всё-всё выясним. Но не сейчас. Видит Бог, не сейчас.

– Возьмите меня к себе, – попросила Даша. – Я знаю, вы можете. Я вам пригожусь. Я много всего умею – и за маленькими ухаживать, и за больными. Я в госпитале почти всё лето проработала, санитаркой. Меня раненые слушаются. Возьмите. Пожалуйста.

Гурьеву пришлось сделать усилие, большее, чем обычно, чтобы голос его прозвучал ровно, как всегда:

– Куда – «к себе»?

– Неважно. К себе.

Она не отступит, подумал Гурьев. Конечно же, она не отступит.

– В каком качестве?

– В любом.

Я, похоже, опоздаю на обед к Завадской, подумал Гурьев. Ну, и… пёс с ним. С обедом.

– Возьмёте? У меня в табеле все-все пятёрки. Кроме географии, но это личное. А так – все. И в аттестате будут – все-все. Честное слово.

– Честное комсомольское?

– Я не комсомолка.

Да что такое происходит, перепугался Гурьев. Не может такого быть!

– Почему? – он наклонил голову набок.

– Папа сказал – не лезь. Будешь соответствовать – предложат сами. Нет – значит, не надо.

– Молодец папа.

– Я знаю.

Девушка смотрела на него, не отрываясь, ожидая ответа. Ответ может быть только один, это же очевидно, подумал Гурьев. А она ждёт. Нет. Я не могу.

– Хорошо. Но – с испытательным сроком. Согласна?

– Согласна, – кивнула Даша. И просияла. И снова сделалась вмиг серьёзной: – А она?

– Что – она?!

– Она что-нибудь умеет?

– Даша. Я не думаю, что нам стоит углубляться в эти дебри, – как можно мягче произнёс Гурьев. Со всей мягкостью, на какую был сейчас способен. – Разве можно, стоя на одной ноге, целую жизнь рассказать? Просто мы не можем быть вместе, и всё.

– Опять вы со мной, как с дурочкой? Вы обещали. Вы ведь не боитесь.

– Нет, – Гурьев улыбнулся.

– Вы думаете, у неё кто-то есть? – упавшим голосом спросила Даша. – Как страшно вы улыбаетесь. Вы думаете: да, она вас любит, но у неё кто-то есть? Нет. Нет. Я знаю, так бывает. От ужаса, от отчаяния. Но она?! Как вы можете думать так о ней?! Как… Как вам не стыдно?!

– Я так не думаю, – Гурьев прищурился, словно раздумывая, что ответить ей. Он действительно раздумывал, потому что это был не тот разговор, который обрывают на полуслове. – Это не так уж важно, как кажется многим. Но я так не думаю. Хотя мне было бы намного легче думать именно так. А ещё легче – знать: это именно так. Просто у неё есть там дело. Очень важное. А вообще-то женщине не обязательно уметь что-то особенное, – Гурьев улыбнулся, покачал головой. – Женщине вовсе необязательно участвовать в мужских делах наравне с мужчинами. Женщине очень часто – почти всегда – достаточно просто быть. А мужчине – просто знать: она есть. Я сделал когда-то опрометчивый шаг, втянув её в то, во что не должен был ни в коем случае втягивать. И я… – Гурьев опустил веки. – Всё, Даша. Действительно хватит.

– Нет. Не хватит. Там есть кто-то ещё. Кто?

Младший брат, подумал он. Младший брат.

– Один очень хороший человек. Очень важный человек. Она обязана находится с ним рядом. Он сейчас на войне, и она – она ждёт. Ты же, наверное, знаешь – там, в небе над Лондоном, сейчас война.