Угол атаки - Андрей Таманцев

Проклятый идиот! Проклятая сука!

Поступок, который был предметом гордости, стал поводом для отвращения и жгучей ненависти к самому себе. И ко всему, что имело отношение к этой проклятой суке.

В том числе — и к сыну.

В такие минуты Ермакова все раздражало в нем: и материнская худоба, и застенчивость, и даже щенячья преданность, с которой Юрий относился к отцу. Он понимал, что это несправедливо, но сдержаться не мог.

* * *

И теперь, когда Юрий вошел в палату, нелепый в слишком длинном для него больничном халате, с большим, не по его росту, кейсом в руке, Ермаков встретил его недружелюбным:

— Явился. Раньше не мог?

— Я же не знал. Дежурил. А там у нас нет городского телефона. Не положен… Ну как ты?

— Нормально. Хочешь спросить, кто в меня стрелял? Восемь ревнивых мужей. Восемь.

Понял? Эта… так следователю и сказала.

— Где она? Дед сказал, что она здесь.

— Отправил домой, — неохотно объяснил Ермаков. И добавил, не в силах сдержаться:

— Даже здесь умудрилась набраться. Ночью, в ЦКБ!.. Там, в той комнате, холодильник. Налей мне коньяку.

— Это же больница, откуда здесь коньяк? — удивился Юрий.

— Это не городская больница. Юрий принес из приемной пузатую бутылку «Отборного». Она была наполовину пуста.

— Налей и себе, — сказал Ермаков.

— Я за рулем. А ночью дежурить. И я не люблю коньяк.

— Сколько отговорок, чтобы не выпить. Хватило бы и одной. — Ермаков выпил и вернул стакан сыну. — Не обращай на меня внимания. Нервы. А ты тоже. Сопишь. Нет бы гавкнуть. Ты же, черт возьми, офицер! Ну вот, опять засопел. Ты нормальный парень, Юрка. Но все твои достоинства начинаются с «не». Не пьешь, не куришь, не ширяешься. Не мало этого?

— Ты не все перечислил, — каким-то странным, напряженным голосом ответил сын.

— Вот как? — переспросил Ермаков. — Что еще?

— Еще я не граблю государство, которому служу.

Вывернув голову и неловким движением потревожив швы на ране, Ермаков пристально посмотрел на сына. Юрий сидел поодаль от кровати на краешке стула, зажав между коленями руки.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не нужно, батя. Я все знаю. Не мне катить на тебя. Сам жирую на твои бабки.

Только никогда больше не говори, что ты служишь России. Никогда! Понял? Это очень противно. Это подло. Как у нас говорят: в лом.

— Продолжай, — кивнул Ермаков.

— А чего продолжать? Сколько бабок на твоем счету в Дойче-банке?

— Откуда ты знаешь про этот счет?

— Я задал вопрос. Не хочешь — не отвечай. Я и так знаю.

— Почему, отвечу. Мне нечего скрывать. Около ста тысяч марок. Хочешь знать, откуда они? Это валютные премии за контракты. Абсолютно законные.

— Не ври. Это недостойно тебя. На твоем счету шесть миллионов долларов. Они поступили три дня назад из Каирского национального банка. Они, может, и законные. Но закон этот — воровской.

— Шесть миллионов?! — Ермаков даже засмеялся. — Что за херню ты несешь? Какие шесть миллионов?

Юрий встал.

— Я, пожалуй, пойду. Выздоравливай, батя. Если что будет нужно, позвони.

— Сядь! — приказал Ермаков. — И переставь стул. Чтобы я мог тебя видеть.

Рассказывай все, что знаешь. Все!

Юрий придвинул вплотную к кровати стул, достал из кейса «ноутбук» и раскрыл перед отцом.

Потом включил его и сунул в приемное устройство дискету.

— Смотри сам. Я скачал это сегодня ночью из нашей базы данных.

— Ты с ума сошел! — поразился Ермаков. — Тебя же посадят!

— Посадят — буду сидеть. Смотри.

* * *

Генерал-лейтенант Нифонтов остановил запись, сделанную по заданию УПСМ опергруппой ФАПСИ, и вопросительно взглянул на полковника Голубкова:

— Ты знал?

— Да. Вчера вечером доложил Зотов.

— Почему сразу не подняли тревогу?

— Дежурил сам Ермаков.

— Он арестован?

— Нет. Я приказал делать вид, что никто ничего не заметил.

— Почему? Как вообще могло случиться, что в наши данные может заходить всякий кому не лень?

— Лейтенант Ермаков не всякий.

— Не имеет значения! И вообще! Этот разговор, как я понимаю, был вчера?

— Да, около десяти утра, — подтвердил Голубков.

— А почему мы слушаем его только сейчас?

— Это ты у меня спрашиваешь? Нифонтов вызвал помощника:

— Когда доставили пленку?

— Только что. Я сразу вам ее передал.

— Почему доставили не вчера — не спросил?

— Спросил.

— И что?

— Спецкурьера не было. Один в отпуске, другой уволился, а у дежурного жену увезли в роддом; Начальник его отпустил.

— Очень хорошо, очень, — покивал Нифонтов. — Не отпустить дежурного спецкурьера к рожающей жене — это было бы негуманно. Дети — наше будущее. И кто родился?

— Мальчик.

— Поздравь папашу от моего имени.

— Ему будет приятно это услышать.

— Надеюсь, — сказал генерал-лейтенант Нифонтов.

Помощник вышел.

— Да когда же это кончится? — спросил Нифонтов. — А, Константин Дмитриевич?

Сутки лежит оперативная запись! Сутки! Ну как можно так работать?

— Можно, как видишь. Работаем.

— Так и работаем! — загремел Нифонтов. — Тащимся за событиями, как баба за ишаком! Ползем, как ман… Как… Голубков с интересом выслушал сравнения, которые с минуту перечислял начальник управления, мирно заметил:

— У нас есть чем утешиться.

— Ну, чем?

— Наши контрагенты работают в таких же условиях.

— Тогда, конечно, все в порядке, — буркнул Нифонтов. — Лейтенанта Ермакова немедленно арестовать. Назначить служебное расследование. С этим нужно покончить раз и навсегда! Начальника охраны ко мне! — бросил он в интерком.

— Не спеши, Александр Николаевич, — остановил его Голубков. — То, что есть в нашей базе данных по «Госвооружению» и «Фениксу», Ермаков-старший и без нас знал.

— Там есть и то. чего он не знал. И не должен знать. Он вообще не должен знать, что мы занимаемся этим делом.

— И о предупреждении ЦРУ он наверняка не знал, — добавил Голубков. — Теперь знает.

— И что?

— Ты видел шифровку от Пастуха. О том, что в Потапово прибыла «Мрия». Есть и другая информация. Из Улан-Удэ вышел железнодорожный состав с модулями Су-39. Не нужно объяснять, что это значит?

— Не разговаривай со мной как с идиотом! Это значит, что готовится отправка новой партии истребителей.

— О том и речь. Вспомни, что тебе куратор сказал. «Мы не поставляем самолеты талибам». Значит, запретить загрузку и отправку «Мрии» ты не можешь. Не можешь даже приостановить. При всех твоих полномочиях. Как ты можешь вмешаться в то, чего нет? Не можешь, правильно? — Голубков помолчал и закончил:

— А Ермаков может.

— Если захочет, — сказал Нифонтов.

— Новость об операции ЦРУ заставит его очень серьезно об этом задуматься.

— Выходит, ты предполагал, что этот чертов лейтенант сразу побежит с дискетой к отцу?

— Нет, конечно. Но что случилось, то случилось. Глупо не попытаться извлечь из этого пользу. Включай.

Но вместо того чтобы пустить продолжение записи, Нифонтов отмотал пленку назад.

В динамике вновь прозвучал голос Ермакова-старшего:

« — Шесть миллионов?! Что за херню ты несешь? Какие шесть миллионов?»

Нифонтов снова вернул пленку, еще раз прогнал эти слова.

— У тебя нет ощущения, что он действительно об этих миллионах не знал?

— Как он мог не знать? — удивился Голубков. — Шесть миллионов долларов. Пустяк?

Просто лапшу на уши вешает сыну.

— Нужно будет показать пленку психологам, — отметил Нифонтов и нажал клавишу «Play».

В динамике зашуршало. Фон. Но запись шла. Высокочувствительная пленка фиксировала легкий гул работающего «ноутбука», шелест компьютерной клавиатуры, другие неясные шумы, выдававшие присутствие в зоне действия микрофона какой-то жизни. Потом щелкнуло, все стихло.

Минута.

Вторая.

— Молчит? — спросил Нифонтов.

Голубков приник ухом к динамику; послушал.

Подтвердил:

— Молчит.

* * *

Ермаков молчал. Угрюмо смотрел на пустой темный экран «ноутбука». В экране отражались сосульки волос на его низком лбу. Лицо было неподвижное, каменное.

Юрий понял, что отец ошеломлен и раздавлен тем, что узнал. Так же, как был ошеломлен и раздавлен он сам.

Ермаков действительно был ошеломлен. Но не тем, о чем думал сын. Он чувствовал себя, как человек, который вдруг, в миг, оказался не в темноте, а на ярко освещенной сцене перед сотнями глаз. И понял, что все время, когда он был — как казалось ему — в темноте, на самом деле находился на этой же сцене.

Значит, оперативникам управления известен каждый его шаг. Сколько времени они его ведут? Не день и не два. Как минимум — две недели. После возвращения полковника Голубкова из Будапешта. Верней, после того, как по фотороботу была установлена его личность. Что еще они сумели узнать, кроме того, что Юрий вытащил из их базы данных?

И тут Ермакова прошиб пот. Если он взят в оперативную разработку, то и здесь, в этой палате, наверняка запрятана пара чипов. Наверняка. Эти матерые лисы из УПСМ свое дело знают. Но кто дал им санкцию на слежку за ним? Никто не мог. Даже сам президент. Да, даже он. Любая огласка катастрофична. Проявили инициативу?