Мир приключений 1956 (полная версия) - Г. Цирулис

Матрос думал о своем. Поморы говорили: на севере — ленивцев меньше, на юге — счастливцев больше. Да какие они счастливцы? То, что северным в тяготу, им — смерть. И разве потерпел бы северный житель, вольный помор, город такой, как здешний: продажу людей, улицы, похожие на помойки: с верхних этажей сор выбрасывают вниз прямо из окон. Еще вчера был у него разговор с Киселевым. Никогда еще так не томили матросов мысли о воле. И вид этого корабля из Швейцарии с колонистами пробудил с новой силой эти же чувства.

С товарищами держал себя Анохин умышленно скромнее, как бы жалея их: он ведь не крепостной и не из рекрутов, он — помор, потомственный мореходец.

Анохин молчал, задумался. Ему вспомнились дворы с живорыбными садками, рябиновые грозди на оснеженных ветвях, колодцы, пахнущие озерами, плоскодонные рыбацкие баркасы в море и чистые крашеные половицы в кондовых архангелогородских домах… Вспомнилась Двина, суровые сказы стариков о воле и счастье!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

“Мирный” и “Восток” вышли из Рио-де-Жанейро в конце ноября. Корабли Северной экспедиции уходили после “южан”.

Михаил Петрович, разлучаясь с братом, старался не замечать его печали, не высказывать своей. Он знал места, которые будут брату в новинку: и Новая Калифорния, и Уналашка. Плавая на “Суворове”, ему довелось видеть этот новооткрытый мир: и чукчей и северных индейцев.

— Увидишь земли Компании. А будешь на Камчатке, к Рикорду явись. Помнишь, лицеист рассказывал?

Братья обнялись, простились, не сказав друг другу обычных в таких случаях слов: “Побереги себя, будь осторожен!”

Корабли отсалютовали.

“Мирный” шел в семи милях от “Востока”. Отдаленность шлюпов друг от друга разрешала им, как писалось в инструкции, “обозревать большее пространство моря”.

Наступало время туманов, призрачной зимней мглы, как бы нависающей с неба. Первыми землями в этих малоизвестных широтах должны были показаться острова Южного Георгия. Ночью море было белым, сливаясь с туманом и бледно-серым небом. Пингвины подплывали к кораблю, истошно кричали. Низко, почти задевая за мачты, пролетали альбатросы, голубые пиндары, стремительные, похожие на ястребов.

— Кажется, мы проходим не Южное полярное море, а морской заповедник, — шутил Лазарев.

Теперь уже кругом подстерегала неизвестность. В Южном Ледовитом океане этим путем еще никто не проходил. Лейтенант Игнатьев заговорил в кают-компании о том, что в конце концов открытие земли — дело случая. Лазарев поправил его:

— Случай надо создать, следовательно, это уже не случай.

— История говорит, что многие открытия случайны, — упорствовал лейтенант.

Он уже томился плаванием, бесконечные белесые туманы и ожидание появления льдов вселяли в него уныние.

Стараясь смягчить впечатление от высказанного им упования на случай, Игнатьев добавил:

— Можем набрести на Южную землю легче, чем сами того ждем.

Отец Дионисий поддержал его:

— Все от бога. Если в этом разумении понимать сказанное, не отвергаю.

Михаил Петрович резко ответил:

— Разговора этого прошу не передавать матросам. Не случай, а уменье должно помогать нам, а стоит положиться на случай — все рухнет!

Игнатьев, устало глядя на низкое небо, сказал:

— Не пеняйте, Михаил Петрович, но ощущения мои столь естественны. Поглядите на море, разве оно не привораживает к себе бездомностью и обреченностью? Именно привораживает! Я ведь не жалуюсь, не взываю к Нептуну.

И опять отец Дионисий изрек:

— Взывать можно к богу! Не люблю шуток!

Заговорили о чудесах. Игнатьев — о различных случаях в море, о путешествиях на лодках после кораблекрушений, отец Дионисий — о том, как спаслись недавно монахи-испанцы, застигнутые бурей.

Лазарев не прерывал; и что, собственно, скажешь Игнатьеву, если не дано ему видеть непристойность этих разговоров. Но Игнатьев, как бы доверившись Лазареву, продолжал:

— Вы-то сами, Михаил Петрович, неужто убеждены в успехе нашего плаванья? Слова лишнего от вас не услышишь, но ведь не каменный вы…

— Все — люди, все — человеки! — вздохнул священник.

— Цель-то одна у нас! — не отставал Игнатьев, все более возбуждаясь. — И конец может быть один — на дне, в высоких широтах. Так пристало ли нам прятаться друг от друга?

— Во взаимном участии обретешь крепость, истинно говорю! — подсказал отец Дионисий.

Лазарев терял терпение. Он раздраженно комкал салфетку и поправлял сползавшие на левой руке манжеты.

— Цель у нас с вами не одна, — сказал он наконец. — Моя, если хотите знать, — быть достойным того открытия, которое поручено совершить экспедиции… А тогда уже и другая цель яснее, доступнее! Вы поняли меня?

— Ну, что ж, вы более достойны. А откроют-то Южную землю после нас и не столь достойные люди, — побагровев, с унылой злостью заметил Игнатьев. — Эх, Михаил Петрович!.. Честь дворянина мешает мне быть только вашим исполнительным подчиненным и утаивать свои мысли. Хотите, однако, знать, как я гляжу на наше плаванье? Да как на обычное патрулирование судов в чужих водах! Пройти положенным маршрутом, и только!..

— Не уйти ли мне? — забеспокоился священник.

— Сидите, отец Дионисий, — холодно остановил его Лазарев. — Спор наш с лейтенантом не дисциплинарным и не божеским воздействием может быть решен, а всем ходом нашего путешествия. Люди не поддержат вас, лейтенант! Более того: будете одиноки, и другим позавидуете, тем, кто не патруль несет…

Сказав так, он поднялся и ушел к себе. Игнатьев растерянно проводил его взглядом. Священник, испытывал неловкость, исподлобья и участливо поглядывал на офицера.

— Вот она — служба на море! — сказал он. — Откровенностью вашей заронили вы сомненье в малом своем старанье, а меж тем, хорошо ли христианину не поделиться сомнениями своими со старшим?

Сутуловатый, горбоносый, с лицом холодным и немного надменным, Игнатьев не скрывал своих мыслей ни о плаванье, ни о морской службе.

— Скучно нам всем, и от скуки никуда не денешься, — говорил он иеромонаху. — От скуки иные из офицеров вольности с матросами позволяют. Да ведь это в море, а вернемся — все по-старому будет! Я же и тут, и везде, прежде всего, дворянин, один перед богом, не так ли батюшка?

И устало рассказывал о себе:

— Спросите, почему пошел в плаванье? Мог бы ведь отказаться. Причина простая: офицер, сделавший такую кампанию, как наша, скорее чин получит, а с чином и деньги. Я не веду романтических разговоров, не услаждаю себя бреднями, служу из долга и знаю, что долг мой тяжек, чего скрывать?