Можно ли обижать мальчиков? - "Yelis"

Мария Степановна проверила показания приборов и отошла от кровати:

— Лена, чайную ложечку сиропа валерианы нашему пациенту — пусть немного успокоится и поспит. Я по-прежнему у себя в кабинете.

— А ты, Люда, иди уже домой отдыхать. Две смены подряд на ногах провела, а тебе скоро опять заступать на дежурство. — добавила заведующая, выходя из палаты.

Меня действительно потянуло в сон после ложки ароматного сладковатого сиропа. Уже засыпая, я услышал, тихий диалог подруг:

— Пока, Ленчик, я пошла.

— Давай, Людка, пока-пока!

16:15.

— Пока, Ленчик.

— Давай, Людка, пока-пока!

Что такое? Эти фразы и этими же голосами я уже слышал. Дежавю47? Или мне снится прощание медсестёр? Я даже головой помахал. О, лепота! Не кружится совсем — значит иду на поправку.

— Проснулся наш герой! Ну, ты и горазд спать! — узнал я голос медсестры Люды. Теперь понятно, если Люда осталась, то ушла Лена. А я проспал всю её смену. — Шкодничать не будешь, пока я зову Марию Степановну?

Я снова покачал головой из стороны в сторону.

— Я быстро! — донеслось уже из коридора.

Пока Людмила бегает за Марией Степановной, я решил прислушаться к себе. Никаких негативных изменений я не ощутил. Ничего у меня не болело, голова не кружилась, самочувствие отличное, настроение бодрое. Слабость только по всему телу и ощущается оно как-то не так, как обычно. А в чём эта необычность выражается — непонятно. И пить хочется. Что я там выпил в прошлый раз — пятьдесят грамм воды и всё. А к чему отнести пять граммов сиропа — к питью или еде? В принципе неважно — кушать тоже хочется.

Впрочем, нет — изменения были. Разговор медсестёр и дальнейший монолог Людмилы уже не так сильно били по ушам. Может из-за того, что они находились не рядом со мной, а может чувствительность моя повышенная приходит в норму. Нос неприятные запахи почти не чувствует — адаптировался самым первым. Да и спина не так страдает от лежания на твёрдой кровати. Значит, права была Мария Степановна — нужно просто подождать и всё само собой образуется.

А вот и она вместе с Людочкой вошла в палату.

— Здравствуйте, Мария Степановна! Богатой будете! — первым произнёс я.

— Здравствуй, Слава! — удивлённо поздоровалась женщина, подходя ко мне. — Как ты узнал, что это я — не спрашиваю. Скорее всего, Людмила сказала, что идёт за мной. А почему буду богатой? Может я уже миллионерша?

— Думал о вас только что. Вот почему! А миллионерши в больницах даже завотделениями не работают.

— Хм — логично! И что же ты обо мне надумал?

— Правы вы были. Чувствительность моя, похоже, уменьшается. Звуки уже не такие громкие, запахи не такие противные, спина меньше чешется. А вот кушать сильнее хочется. И пить тоже.

— Настоящий мужчина! — засмеялась Мария Степановна. — Не успел проснуться, а кушать ему уже подавай. Кроме голода и жажды больше ничего не тревожит?

— Нет, больше ничего. С голосом только что-то не то. Я и не говорю толком, а то ли шепчу, то ли хриплю — сами слышите. А ко мне никто так и не пришёл?

— Слышу, слышу! — вот это у неё получилось. Прямо как в «Ну, погоди!». Даже интонации те же. — Открой рот и скажи: «А-а-а-а!» Я посмотрю.

— А-а-а-а! — просипел я.

— Так. Ну, кроме небольшого обезвоживания я ничего не вижу. Восстановишь водный баланс — и всё пройдёт. — услышал я диагноз врача после осмотра. — А чувствительность сейчас проверим. Ты, Вячеслав, крепко зажмурь глаза. Сделал?

Я кивнул головой.

— А ты, Люда, включи вон тот светильник! — указала рукой врач. — И будь готова его сразу выключить.

Послышались удаляющиеся шаги медсестры и щелчок выключателя.

— Ну как — ничего не беспокоит?

Поняв, что Мария Степановна спрашивает меня, я покачал головой.

— Хорошо! А теперь, Слава, медленно открывай глаза и говори мне, что ты видишь.

Потихоньку, как и просили, разлепив веки, я уставился в ту же темноту, что была и раньше. Опять пришли мысли о слепоте, и сердце тревожно задёргалось в груди:

— Ничего не вижу.

То ли услышав отчаяние в моём ответе, то ли, углядев что-то на моём лице или в показаниях стоящих рядом приборов, Мария Степановна поспешила меня успокоить:

— Спокойнее, спокойнее, Славик! Всё будет хорошо! Сейчас я уберу свои руки от твоих глаз. Что ты видишь теперь?

В темноте перед глазами что-то сдвинулось, и она стала не такой кромешной. Но всё равно я ничего не видел. И только я собрался об этом сообщить, и даже голову повернул к Марии Степановне для этого, как на самом краю зрения показались четыре небольшие белые полоски.

Я уставился на них, не веря своим глазам. Неужели я что-то вижу? Или это галлюцинации встревоженного возможной слепотой сознания? Меня аж затрясло всего. Руки заскребли по кровати, сжимая ладонями простынь. Сердце застучало где-то в горле. Что-то тревожно запищало у меня над головой.

Так же тревожно прозвучал и крик Марии Степановны:

— Люда, выключай!

— Не надо. Я вижу! — от моего шипения даже мне стало не по себе.

— Подожди, Люда! — судя по голосу, Мария Степановна склонилась над моим лицом. — Что и где ты видишь, Слава?

— Там, за вами, четыре белые полоски.

— Отлично! Молодец! Это самый дальний светильник на потолке палаты. Как твои глаза — не болят? А голова? Нигде не болит? Ничего не беспокоит?

Я только успевал крутить головой, отвечая на её вопросы, не сводя при этом глаз с белых линий на потолке. И тут вдруг что-то упало мне на лоб. Я даже не понял сразу что. Это было что-то мягкое, лёгкое и мокрое. И только услышав шмыганье над головой, я понял, что Мария Степановна плачет. Она что — волнуется за меня? Почему? Может она сама по себе совсем неплохой человек?

— Почему вы плачете, Мария Степановна? — спросил я. — Не плачьте, вам по должности не положено. Это вы должны меня утешать, а не я вас.

Теперь шмыганье послышалось с другого конца палаты. Наверное, Людочка тоже мне сочувствует. Впрочем, женщины могут плакать и просто так — за компанию.

— Ну, вот, теперь и Людмила заревела вслед за вами. Не поддерживаете вы, Мария Степановна, рабочую атмосферу в трудовом коллективе. А как же ваши красивые глазки? Сейчас тушь потечёт, носик покраснеет и всё — приплыли. Снова надо пудриться, краситься и что там ещё вы делаете?

— Он ещё о нашей красоте беспокоится! — возмущённо воскликнула Мария Степановна, всплеснув руками, но всё-таки прекратив плакать.

— Между прочим, я где-то читала, что слёзы — это самый весомый аргумент женской логики! Вот! — добавила непонятно к чему Людочка.

— Красиво сказано, а главное — точно! — согласился я. — Ну я тогда плакать точно не буду, а то делать это лёжа на спине нельзя — слёзы затекают в уши и становится щекотно.

— Ох, шутник! — погладила меня по голове Мария Степановна. — Мы уже успокоились. Правда, Люда?

Так как, кроме судорожного вздоха я больше ничего не услышал, то Люда, скорее всего, согласно кивнула головой.

— Продолжим дальше? — вновь повернувшись ко мне, спросила Мария Степановна.

Теперь уже я вздохнул и кивнул головой. Обед, судя по всему, откладывался на неопределённое время. Хорошо, хоть воды дали попить перед началом творящегося светопреставления.

— Люда, не расслабляемся! Включай соседний светильник!

Вот так, включая по одному светильнику, мы добрались до конца ряда выключателей. Я насчитал двадцать четыре белые полоски, группами по четыре равномерно расположенные по всему потолку. Смотреть на них долго не получилось — заслезились глаза, и заболела голова. Поэтому большую часть светильников пришлось выключить, оставив другую, как пояснила Мария Степановна, для адаптации глаз.

Кроме полосок света на потолке в конце эксперимента я смог увидеть мутные из-за слёз силуэты двух хлопочущих возле меня женщин и нечёткие контуры обстановки палаты, в которой я находился.

— Эх, — горько вздохнул я после выполнения всех процедур, — а какое у нас на сегодня расписание?