Дело Варнавинского маньяка - Николай Свечин

— Глупости и про пень, и про нож. Слыхал про это и я… Нету в Бочкарихе никакого волколака.

— А кто есть?

Оденцов замолчал, настороженно глядя на сыщика.

— Трефил Осипович, а еще говорят, что у вас там люди пропадают.

— Вот это правда.

— Чем вы это объясняете?

— Не знаю.

— Я спрошу тогда без обиняков. Есть в Бочкарихе такие люди, которые укрывают беглых преступников?

Оденцов окончательно смешался и отвел взгляд. Евлампий Рафаилович тронул его за плечо:

— Скажи ему правду. Очень надо. Господину Лыкову можно верить, он порядочный человек.

— Ить эта… В самой-то Бочкарихе нету.

— А где есть?

— Выселок стоит в трех верстах, прямо в лесу. Выродовский починок.

— Чей-чей?

— Это фамилия у него такая. Подходит она к нему, правильная фамилия. Антип Выродов на общество обиделся, да и отделился. В лес ушел жить.

— Один он там?

— Како один! Жена, сын с невесткой да внук со внучкою.

— Правильная, говорите, у него фамилия?

— Подлинный дудор[46].

— Он, этот Антип Выродов, и содержит притон, так?

Крестьянин вдохнул, словно собирался прыгать в холодную воду, и подтвердил:

— Точно так. Сами кобели, да еще собак завели.

— Что за люди, сколько их, как часто приезжают и уезжают?

Сказав главное, Оденцов словно успокоился и начал теперь рассказывать более подробно.

— Двор у Выродова большой, выстроен «покоем»[47]. Што там делается, ниоткель не видать. Да и не ходит туда никто, боятся.

— Давно началось?

— С того году.

— А люди когда начали пропадать?

— Тогда и начали. Сначала Митяй-пастух о прошлом августе. И еще двое проходящих об эту весну.

— Много он их там укрывает?

— Да кто ж их считал? Приходят и уходят они завсегда ночью, обходной дорогой, через лес. Слышно, две брички у них.

— Ага. От шести до восьми человек, значит. Так. Пора ваших непрошеных гостей выкурить. Вы сами-то что-нибудь сделали для этого?

— А што мы могем? Становому пожалиться? Так он у Выродова с ладони ест. Только себе на голову испытание нашлешь. Подопрут ночью избу да спалят соплошь всю семью за один длинный язык. Шугается народ…

— Ладно, скоро это кончится. Но, чтобы все удалось, я должен к вам приехать и своими глазами выселок осмотреть. Далеко ли лес, какой забор, есть ли сторожевые собаки, и много чего еще.

— У нас место глухое, чужих не бывает. Заподозрит он…

— А мы ему сказку придумаем. Бочкариха старообрядческая деревня?

— А то как же! Австрийского согласия[48]. Все по старой вере живем.

— Когда вернетесь сегодня к себе, скажите мужикам, что познакомились на базаре с торговцем по фамилии Лыков. Тертый парень и скупщик. Выменивает[49] по деревням иконы дониконианского письма и старинные божественные книги. Рукописные. Платит за них хорошие деньги. Лыков угостил вас чаем и расспрашивал, имеются ли такие в Бочкарихе. Обещал приехать. Пойдет тогда по избам и станет те книги и иконы торговать. Запомнили?

— Ага.

— Еще Лыков говорил, что в продаже старых икон ничего дурного нету, потому что он сам старообрядец и покупки свои отвозит на Рогожское кладбище, единоверцам. Так что они попадут в хорошие руки, а можно изрядную деньгу заработать. Скажите, а на самом-то деле древлеправославные иконы в Бочкарихе есть? А то, может, я глупость придумал?

— Иконы-то? Да почитай в каждой избе. У меня у самого их полное тябло[50].

— Тогда все правдоподобно.

— А ведь ловко придумано! — впервые за всю беседу улыбнулся Оденцов. — Такие скупщики взаправду бывают, ажно я о них слыхал. До нас-то, правда, они еще не доходили…

— Теперь дойдут. А у Выродова иконы имеются?

— У него больше всех. Фальшивый человек: стыда во лбу нет. Грешит, грешит, много ему приходится молиться. Вот и запасся.

— Все сходится. Давайте решим так. Я приеду к вам завтра перед обедом. Потолкаюсь по деревне, торговлю разверну. Буду сильно цену занижать. Потом дойду до Выродовского выселка и попробую зайти в дом. Скатаюсь в соседние деревни. Так и протолкаюсь до вечера. Переночую у вас и утром чуть свет уеду. Будет уже пятница. Нападать на выселок в субботу или воскресенье опасно. Его обитатели могут уехать на разбой, и мы тогда их только спугнем. Заявимся к вам утром в понедельник, когда они точно будут отдыхать от неправедных трудов.

Оденцов встал, подошел к иконе в углу и перекрестился:

— Хосподи Есусе Христе сыне Божие… ниспошли удачу в делах наших… надоело в своем доме дрожать!

— Ну, Трефил Осипович, теперь уходите. Только не в общую дверь, а через двор. И чешите нынче как следует на деревне языком, готовьте Бочкариху к моему появлению!

Крестьянин ушел, а Лыков обратился к Рукавицыну:

— Вот вам, Евлампий Рафаилович, и ваш волколак. Нет никого страшнее человека!

— Да… Спасибо за науку…

— Вам спасибо, что помогли разговорить Оденцова. На их выселке прячется банда. Я договорился вчера с исправником, что мы банду эту разгоним. Скоро в Бочкарихе опять будет спокойная жизнь, перестанут пропадать люди. К вам же еще одна просьба. Мы сейчас расстанемся, я обещал жене походить с ней по базару. Где ваш Тимофей?

— У выхода стоит, меня дожидается. Молод он еще по чайным сидеть.

— Он мне нужен. За мной в последние сутки кто-то следит. Не могу сам выяснить, кто. Пусть сейчас, когда я буду шляться по базару, Тимофей ходит за мной. Но обязательно в значительном удалении и не шарит по толпе глазами!

— Передам.

— На площади теперь людно, и, скорее всего, в толпе парень никого не обнаружит. Главное, чтобы его не обнаружили… С базара мы с Варварой Александровной пойдем в гости к Смецким. Это где-то посередине Костромской улицы.

— Знаю их дом.

— Нас ждут там к двенадцати часам. Пусть Тимофей в это же время фланирует нам навстречу. Тот, кто следит за мной, должен быть позади нас саженях в пятидесяти. Неброский, самый обычный, идет тем же шагом, что и мы. Ваш сын должен очень осторожно взглянуть на него мельком, ничем не выражая интереса. И пусть тут же уходит и до вечера мне не показывается. В восемь часов я жду его дома с отчетом. И вы тоже приходите.

— Все понял.

— Для Тимофея тут никакой опасности нет, даже если его расшифруют. Просто тот человек сделается более осторожен.

— И это понимаю. Но вот когда вы поедете в Бочкариху, для вас там будет большая опасность. Особливо на выселке. Место глухое, лес кругом. Может, мне при вас быть? Вдвоем не так страшно.

— Евлампий Рафаилович. Во-первых, я нанял вас на службу помощником управляющего, а не сыщика. И рисковать вашей жизнью не намерен. Во-вторых, в случае, не дай бог, сшибки, вы будете мне только мешать. Уж не обижайтесь. Один я на крайний случай хоть в лес прорвусь. Ловить же Лыкова в лесу… себе дороже. А так придется вас прикрывать — тут-то нас обоих и прикончат. Поэтому спасибо и до вечера.

Когда Лыков пришел к телеграфу, Варенька со Степаном были уже там. Окуньков держал две огромные корзины, причем в одной уже лежала завернутая в синюю бумагу заурея[51]. Втроем они принялись шататься по площади. Уезд в этот день предъявил свои лучшие продукты. Было много щепного и лубяного товара. Солидно стояли бондари с кадушками. Высились стопки выделанных овечьих шкур, рядами красовались готовые сапоги. Очень обильно был представлен гончарный ряд: в окрестностях имелись хорошие вязкие глины. В длинную шеренгу вытянулись продавцы хомутов, дуг, подков и прочего подобного товара. За ними шла скотина. Блеяли овцы, мычали коровы, кудахтали нервные куры; в конце ряда торговали даже двух лошадей. Замыкали этот конец возы с овсом и соломой.

Алексей с Варенькой толкались преимущественно по рядам с провизией. Здесь цепь холщовых палаток была самой длинной. Молоко и молочные скопы, мороженая клюква, домашние окороки, яйца, битая птица, сушеный шиповник, первая зелень и многое другое радовало глаз. Все стоило баснословно дешево, а при небольшом нажиме отдавалось за сущие копейки. Здесь не знали столичного «при фикса»[52] и торговались охотно и с душой. Постепенно корзины Окунькова наполнились покупками: вареным сахаром (любимое лакомство Николки Чунеева), первым рябиновым и черничным медом, парой кряковых уток и пятнадцативершковой стерлядью. За гривенник Лыков купил у крестьянских девочек букет полевых цветов и подарил супруге. Пора уже было идти на чаепитие. Вдруг Алексей увидел идущего ему навстречу с рассеянным видом Фороскова. Пропустив Петра мимо, сыщик тихо сказал Окунькову:

— Ступай незаметно за этим человеком, выясни, где он живет, и договорись, как ему лучше прийти вечером к нам в дом. Он мой товарищ, но для всех это секрет.

Нагруженный покупками Степан послушно направился следом за Форосковым, а Лыковы пошли в гости. Дом Смецких относился к числу лучших на Костромской улице. Длинный, одноэтажный, с пристроенными по бокам флигелями, уходящими в сад. На каменном цоколе! Далеко на тротуар выдавалось крыльцо с чугунным козырьком и двумя керосино-калильными фонарями. Самый тротуар и улица перед домом были выложены плиточником.