Замки гнева - Барикко Алессандро

— А можно и мне задать вам один вопрос?

— Конечно, можно, — ответил мистер Райл, машинально поднося руку к шраму, идущему вдоль лица.

— Кому это в голову пришла идея поставить здесь памятник локомотиву?

— Это не памятник.

— Нет?

— Это настоящий локомотив, самый настоящий.

— Настоящий локомотив? А что он там делает?

Мистер Райл провел бессонную ночь, умножая горы цифр на ряды из двадцати тысяч стекол.

— Разве вы не видите? Скоро он отправится в путь.

Часть четвертая

1

«…как можно говорить — „случайно“?.. ты действительно думаешь, что что-нибудь бывает „случайно“? И я должен поверить, что моя больная нога — тоже случайность? И моя ферма, и вид из нее, и та тропинка… и то, что я терплю по ночам, вместо того чтобы спать, все ночи напролет… и та тропинка, по которой ушла Мэри… она не могла больше терпеть, и однажды она ушла, ушла по этой тропинке… она не могла больше меня выносить, это ясно… это была невозможная жизнь, и… мне нужно утешать себя мыслью, что все это было „случайно“? — что я стал невыносим и что Мэри была красивая… не красавица, но красивая… когда она танцевала на праздниках и улыбалась, мужчины думали: как она красива… так они думали… но я стал невыносим, это правда… я и сам это со временем начал замечать, но ничего не мог поделать… все началось с ноги, и постепенно что-то стало разрушаться у меня внутри… я уверен, что все началось с истории с ногой… раньше я не был таким… раньше я умел жить, а потом… что-то случилось… так мне что теперь — ненавидеть себя за это? Как должно было случиться, так и случилось… вот и все… и та история — то же самое… про нее тоже можно сказать — „случайность“, но что это значит? Это что-нибудь значит?.. Вдова Абегг это прекрасно знала… и она понимала, что это не случайность, это судьба, это совсем другое… и Пент тоже это понял… может быть, ты скажешь, что пиджак — это ерунда и глупо связывать свою судьбу с пиджаком — будет он тебе впору или нет… но одно стоит другого, пиджак, или больная нога, или взбесившийся жеребец, который отправляет тебя на тот свет… судьба разжигает огонь из тех дров, которые оказываются у нее под рукой… она разжигает огонь даже из соломинки, если нет ничего другого… и у Пента был только пиджак, ничего больше… и, думаю, она правильно все сделала, вдова Абегг… и не думай, что она не переживала… она переживала, говорю тебе… но когда пиджак стал ему впору, было ясно, что Пенту пора уезжать… Вдова Абегг разгибается над корытом, распрямляется на миг, чтобы крикнуть Пенту — где его черт носил всю ночь, но не может вымолвить ни слова, потому что когда он входит, этот мальчишка, она видит на его плечах черный пиджак. И он ему как раз. И неизвестно, в какой именно момент пиджак стал ему впору, непонятно, с чего это, бывает, картина висит себе и вдруг падает, или камень, в течение многих лет лежит неподвижно и вдруг ни с того ни с сего начинает скользить вниз. Так или иначе, но пиджак сидел идеально. И у вдовы Абегг слова застряли в горле, ее захлестнули чувства — страх, радость, удивление и еще тысяча других эмоций. Она вновь склоняется над корытом и понимает, что это — первое ее движение в новой жизни. В последней ее части. …он должен был уехать в столицу, это была его судьба… ему нужно было уехать из Квиннипака… раз и навсегда… не потому, что он ему опротивел, нет… просто это была его судьба, — он должен был уехать в столицу, и он туда уехал… я думаю, так было надо… и Пекиш тоже однажды мне сказал: „так было надо“… а уж он-то любил этого мальчика… они были все время вместе, и, ты знаешь, кое-кто начал злословить на этот счет… Пекиш и Пент, Пент и Пекиш… все эти стервы, да, правда, — все они издевались, эти гадины… но они были просто друзьями… в этом нет ничего плохого… у него, у Пента, не было даже отца… да и Пекиш тоже — у него никого не было, и никто даже не знает, откуда он появился, кто-то говорил, что он — бывший каторжник, представляешь… Пекиш — каторжник… надо же до такого додуматься… да он и мухи не обидит… он жил ради одной только музыки, и все… ради нее он был готов на все, он был гением… это — да… и знаешь, когда Пент решил, что он уедет… то есть… Пент решил уехать, и тогда Пекиш сказал ему: „Уезжай в день Святого Лоренцо“, знаешь, есть такой праздник — праздник Святого Лоренцо — „Уезжай в день Святого Лоренцо, сразу же после праздника, — сначала послушай оркестр, а потом — уезжай“ — так он ему сказал… в общем, он хотел, чтобы Пент в последний раз послушал, как играет его оркестр, понимаешь? он хотел, чтобы это было как прощание, он это здорово придумал, я знаю это, потому что сам играл в тот день… он здорово это придумал… знаешь, он ведь никогда не сочинял музыку, я имею в виду — он не писал свою собственную музыку… Пекиш знал все мелодии в мире, и он их подстраивал под нас, что-то в них менял, что-то еще… но эти мелодии писали какие-то другие композиторы, понимаешь?.. а в тот раз он сказал: это моя музыка… вот так, просто, перед самой репетицией, он сказал так тихо: „Это — моя музыка“ Пекиш закрывает дверь на засов и, сев за пианино, кладет руки на колени и смотрит на клавиатуру. Глаза его перебегают с клавиши на клавишу, как будто следят за кузнечиком, танцующим на них. И так — в течение нескольких часов. Он не касается ни одной клавиши, только смотрит на них. Ни одна нота не звучит, вся музыка — у него в голове. И так он сидит несколько часов подряд. Потом закрывает пианино, встает и выходит. Он замечает, что наступила ночь. Тогда он возвращается в комнату. И ложится спать. …а на самом деле это была не просто музыка, потому что, если быть точным, он сочинил две мелодии, и в этом-то и соль… только ему могло прийти в голову такое… он разделил оркестр на две части и прекрасно все устроил… одна часть оркестра двигалась из одного конца города, играя одну мелодию, вторая часть — шла с противоположного конца, играя совсем другую мелодию… понял? — и потом они должны были встретиться прямо посередине улицы, а затем и та и другая должны были идти дальше, каждая своим путем, никуда не сворачивая, до самых окраин города… и одна часть пришла туда, откуда вышла вторая, и наоборот… сложная штука… настоящий спектакль… и посмотреть его пришла куча народу… даже из соседних городков… все выстроились вдоль дороги, чтобы увидеть это чудо… такое не каждый день услышишь… праздник Святого Лоренцо… не скоро я его забуду… никто этого долго не забудет… даже госпожа сказала: „Это было великолепно“, она сказала… и еще она сказала: „Ты прекрасно играл, Купперт“, вот так… она пришла одна на праздник, одна с Морми, я хотел сказать, потому что мистер Райл в последний момент остался дома… у него там что-то было с его железной дорогой, ему нужно было что-то сделать… а потом он получил какую-то телеграмму, и он сказал Джун, что не сможет пойти, он должен кого-то ждать… должно быть, кого-то с железной дороги, не знаю… никто не знает, где он достал столько денег, чтобы отправить в путь Элизабет… но он говорил: „Со стеклом можно творить чудеса, и сейчас я творю одно такое чудо“… я так и не понял хорошенько… Мистер Райл получил телеграмму — одну-единственную строчку: Все решено, приезжаю завтра. Подпись: Г. Г. „Завтра будет великий день“, — сказал мистер Райл. Джун не могла решить, какое надеть платье — красное или желтое. Праздник Святого Лоренцо. Каждый год празднуют день Святого Лоренцо. Приедет мистер Горо, думает мистер Райл, глядя на большой луг, на котором идут работы — укладывают рельсы — один за другим; получаются две колеи. Странно: как близко они идут, эти две линии. И они никогда не соединятся, это точно. С каким упрямством бегут они рядом друг с другом. Ему это что-то напоминает. Но что — он не знает. …мистер Райл творил чудеса со стеклом, а Пекиш их творил с музыкой, вот так… только я один не творил никаких чудес… даже раньше, когда с ногой было все в порядке… а потом… я пустил все на самотек… и случай здесь ни при чем… в случай веришь ты, но ты — молодой, что ты об этом знаешь… все уже предначертано… в этом мистер Райл был прав… перед каждым лежат две полосы рельс, которые он или видит, или нет… мои привели меня на ярмарку в Триннитер именно в тот день… ведь в моей жизни были тысячи других дней и ярмарок… но я, в конце концов, именно в тот день я приехал в Триннитер, на ярмарку… купить себе складной нож, хороший складной нож… я хотел еще купить сундук, знаешь, такой сундук, какие стоят во многих домах, — где можно хранить всякую всячину… но я так и не нашел такой сундук, и шел со складным ножом в руке, когда в толпе заметил Мэри… она была одна… я ее уже много лет не видел, и ничего о ней не знал… а теперь увидел ее… и она не очень изменилась… да, это была Мэри… а теперь скажи мне, при чем тут случай… что вообще случайного может быть в таких делах… Все это было предрешено заранее… я с ножом в руке и Мэри, — мы случайно столкнулись столько лет спустя… Я не желал ей зла… я мог бы подойти к ней и сказать: „Привет, Мэри“, и мы бы поговорили о том о сем… может быть, даже пошли бы выпить чего-нибудь вместе… но у меня в руке был нож… никто не может это понять, но это так… что я мог поделать… может быть, если бы у меня тогда были в руке цветы, кто знает, мы бы вернулись вместе домой в тот день — я и Мэри… но это был нож… это ясней ясного… такие рельсы увидел бы даже слепой… это были мои рельсы… и они подвели меня совсем близко к Мэри, вокруг было полно народу, она едва успела меня увидеть, как мой нож вонзился в нее, как в животное… море крови… и крики, я их до сих пор слышу… таких криков я еще никогда не слышал… но и они тоже… они тоже в течение долгих лет только и делали, что поджидали меня… крик может поджидать тебя где-то долгие годы, и однажды ты приближаешься, а он уже ждет, он уже здесь, ужасающий в своей пунктуальности… все, все так происходит… все, с чем ты сталкиваешься, оно всегда ждет тебя… и у тебя то же самое, что ты думаешь? и эта отвратительная тюрьма… все это стоит на твоем пути, в ожидании, когда ты дойдешь…