Сомнамбулист - Джонатан Барнс

— Это невозможно,— возразил инспектор.

— Так сделайте, чтобы стало возможным,— рявкнул мистер Мун. — Надавите на должников. Подмаслите, если надо, чтобы колеса быстрее вращались. Встречаемся с вами обоими через час.

Царственно взмахнув рукой, он ушел. Сомнамбулист подобрал мел и нацарапал:

КУДА ИДЕМ

Мерривезер застонал. Лицо детектива как-то вдруг осунулось, а от его обычной жизнерадостности не осталось и следа.

— В Ньюгейт.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ньюгейт зиял в сердце Лондона подобно главному аванпосту ада на земле.

В ту пору, в самые последние годы своего существования, перед тем как ее снесли и заменили чем-то не столь откровенно потусторонним, тюрьма эта предназначалась лишь для приговоренных к смерти и ждущих казни преступников. Здесь томились грешники, взывать к душе которых было поздно, люди, утратившие всякую надежду, чьим единственным упованием оставался только высший суд. Любовь и милосердие обходили сие место стороной. Раковая опухоль на теле города пульсировала и трепетала всеми фибрами, исполненными смерти.

Мун, Сомнамбулист и инспектор прибыли туда вскоре после полуночи. Небо почернело от грозовых туч, и на них вновь посыпался серый, тоскливый дождь.

— И почему здесь всегда льет? — горестно пробурчал инспектор, выбираясь из экипажа.

— Я не заметил,— отрезал мистер Мун.

Он зашагал к черным воротам тюрьмы. Оба его спутника неохотно побрели следом. Великан, окинув взглядом громадину нависшего над ними строения, вздрогнул. Двое охранников со свирепыми лицами взирали на приближающихся гостей. Детектив подался вперед.

— Я инспектор Мерривезер. Это мистер Мун и Сомнамбулист. Нас ждут.

Один из охранников мрачно кивнул. Его лицо весьма удачно сочеталось с цветом мундира. После долгого громыхания ключами, скрежета щеколд и засовов вся троица получила дозволение пройти через маленькую внутреннюю дверцу в нижней части главных ворот, прорезанную наподобие кошачьего лаза. За воротами лежал пустой двор, освещенный только луной. В каждом углу и закоулке таились тени. На краю двора их поджидал человек. Вид его казался совершенно неуместным на фоне тюремных декораций. Франтоватый, хорошо одетый, он успел изрядно облысеть, и те волосы, которые сохранились, заплетал в косичку неимоверной длины. Сальная и неприглядная, словно побитый молью хвост какого-нибудь животного, непонятным образом пришпиленный к человеческой макушке, она опускалась почти до пояса. Встречавший приветственно помахал визитерам.

— Мистер Мун. — Он пожал руку иллюзионисту с такой липкой теплотой и энергией, что тот невольно поморщился.— Как приятно снова увидеть вас.— Он повернулся к остальным.— Меня зовут Мейрик Оусли. Счастлив познакомиться. Варавва ждет вас.

Он быстро зашагал через тюремный двор. Мистер Мун, поравнявшись с Оусли, принялся тихо и настойчиво что-то ему объяснять. Мерривезер с Сомнамбулистом тактично тащились сзади.

Мейрик провел их через открытое пространство и нырнул в недра лабиринтов Ньюгейта. Ему приходилось отпирать каждую дверь, каждую перегородку. И у каждой из них дежурил вооруженный до зубов охранник с каменным лицом человека, ежедневно имеющего дело с распоследними отбросами общества. Оусли вел их по коридорам и переходам, чьи грязные стены поросли слоем плесени, исходившей мокрой слизью. Путь их пролегал мимо камер, где размещали лишь по одному узнику. Плач и стенания сотрясали промозглый и спертый воздух подземелья, удушливостью и зловонием не уступавший дымовой завесе. Некоторые из заключенных смотрели на гостей сквозь прутья решеток, некоторые выли или шипели оскорбления, однако по большей части люди просто сидели в собственных испражнениях. Опустившиеся дальше некуда, они были слишком измучены, чтобы обращать внимание на кого-либо. А если их и занимали какие-то мысли, то все они вращались вокруг неизбежной петли. И повсюду, пока четверо держали путь через кишки Ньюгейта, у них из-под ног разбегались маленькие, зубастые, покрытые мехом твари.

Наверняка вы решили, будто я преувеличиваю. Что для пущего эффекта решил добавить картине мрачных цветов. Мол, даже в прошлые времена условия в наших тюрьмах не могли быть такими средневековыми. Увы. Как это ни печально, но все изложенное выше совершенно точно описывает состояние Ньюгейта в последние годы его существования. Если честно, я даже несколько сгладил некоторые детали, имея целью пощадить тонкие чувства дам, которые могут по недоразумению читать эти строки, а также тех, кто обладает нравом нервным и истерическим.

Сомнамбулист, многозначительно ткнув Мерривезера в ребра, кивнул на провожатого. Тот по-прежнему шагал впереди, и его косичка смешно подпрыгивала на ходу.

— Мейрик Оусли,— вполголоса произнес детектив,— бывший адвокат, причем неплохой. Лучший на Чансери[21] до того, как встретился с Вараввой. Теперь он, можно сказать, стал его слугой.

Оусли наверняка услышал комментарий инспектора, поскольку тут же обернулся, одарив полицейского глумливой усмешкой.

— Более того, инспектор,— произнес он с широко раскрытыми от горячности и веры глазами,— я его ученик.

Мерривезер сконфуженно кашлянул.

— Признаю свою ошибку.

В самом конце коридора они остановились возле последней камеры, маленькой, с виду пустой, едва освещенной огарком свечи. После некоторых усилий им удалось различить аморфную фигуру, черной грудой расплывшуюся в углу зарешеченной кельи. Затем они услышали не то слабый хрип, не то удушливый шепот.

— Мейрик?

Оусли коротко поклонился.

— Сэр. Я принес вам сигарету.— Он протянул что-то сквозь прутья решетки. Грязные пальцы, вынырнув из мрака, схватили подношение. Затем камеру резко осветила вспышка чиркнувшей спички.

«В зверинце день открытых дверей»,— мрачно подумал Мерривезер, глядя на тусклый огонек сигареты.

Ему припомнилось, как неделю назад вместе с женой и пятью детьми он стоял перед вольерой с бенгальским тигром, а могучий зверь беспокойно расхаживал взад-вперед по ту сторону решетки.

Вновь послышался скрежещущий, хриплый голос. Теперь он звучал немного по-другому. Без всякого сомнения, некогда его обладатель принадлежал к числу людей цивилизованных и здравомыслящих.

— Он с тобой?

— Да, сэр,— прошептал Мейрик Оусли.

«Он говорит с заключенным, как мать с ребенком,— подумал инспектор. — Или как женщина с любовником. В этом есть что-то трепетное».

Узник опять подал голос, однако слишком тихо, чтобы кто-нибудь разобрал его слова, кроме разве что Оусли.