Защитник - Конн Иггульден

Ксеркс велел ему подчинить греков, заставить их преклонить колени и признать империю, и Мардоний ринулся преданно выполнять царский приказ. Со временем он осознал, что ему это нравится. Перед ним стояла задача, для решения которой требовались смекалка и опыт. В каком-то смысле это напоминало поднятие тяжестей, и даже больше. Он так долго находился под пристальным взглядом Ксеркса, что почти забыл об очевидном: власть – это не только ответственность, но и возможность.

Ощутив на лице дуновение ветерка, Мардоний испытал душевный покой. Под его началом состояла вся засевшая в Греции армия. Он был свободен: мог потерпеть неудачу и умереть с голоду – да, но также мог одержать победу и знать, что именно он ее единственный творец. Под его началом собрались самые сильные, самые надежные! Для такого боевого коня, как он, бремя, возложенное Ксерксом, было не столь уж тяжело.

Всадники впереди протрубили в рога, возвращая его мысли к насущному. Прищурившись, Мардоний всмотрелся в даль и увидел на западе темно-синюю дымку, а за ней длинную линию – стену поперек знаменитого перешейка. Кисловатый вкус вдруг появился во рту, когда полководец понял, что цветные пятнышки на сером – это спартанцы в красных плащах и они не спускают глаз с его войска. Послав им сквозь зубы проклятие, он сплюнул на землю.

Он не предполагал, что его армия пройдет так близко к перешейку, отделяющему Пелопоннес от остальной Греции. Кажется, Артабаз говорил что-то об этом, но реальность неприятно удивила. Все персидские командиры знали о стене, построенной спартанцами. Мардоний нахмурился, вспомнив, как рассмеялся, впервые услышав о ней. Стена вряд ли помогла бы, ведь персидский флот мог высадиться где угодно на их скалистом побережье. Правда, теперь этот флот лежал на дне Саламинского пролива или колыхался, как плавник, у берегов Эгейского моря. Спартанцы сделали большую глупость, построив стену, но волей судьбы неудачное решение обернулось гениальным ходом. Как тут не поверить в их богов…

Зная, что враг наблюдает, Мардоний пожалел, что не изменил походный строй. По незнакомой местности армия шла колонной, напоминавшей издалека огромную змею, но это выглядело не так устрашающе, как хотелось бы. Тем не менее персам потребовалось несколько часов, чтобы пройти мимо спартанской стены. Пусть смотрят! Вдоль колонны проносились полки всадников, и густая пыль целых полдня висела в воздухе.

Мардоний не заметил на стене никакого движения. Помня о сражении в Фермопильском проходе, он почти ожидал, что ворота вот-вот распахнутся и спартанцы бросятся в атаку.

Он снова сплюнул в пыль, злясь на себя за нахлынувшее облегчение. Будь они прокляты за все, что натворили. Он уже не раз задавался вопросом, сможет ли когда-нибудь встретиться лицом к лицу с этими воинами в красных плащах и не испытать глубокого животного страха.

Мардоний напомнил себе о том, что у спартанцев не более десяти тысяч воинов, – так под клятвой сказали фиванцы. Если следовать примеру Фермопил, Мардоний мог окружить их и сокрушить копьями, стрелами и камнями из пращей. В конце концов, они всего лишь люди. У них фальшивые боги. Когда он повторял себе это, в животе заурчало, словно оттуда донесся предостерегающий голос.

Агариста снова спустилась в порт. Она понимала, что Афины уже не будут прежними, но принять действительность было трудно. Берег был усеян сломанными балками и корабельными остовами, напоминавшими туши китов. Тут и там в обломки тыкались мертвецы, причем некоторые дрожали как живые. Она знала, что их едят рыбы, понемногу откусывая плоть. У нее на глазах одного беднягу вытащили с объеденным почти начисто лицом. Другие пока оставались там, куда их принесло. Настоящая, обычная жизнь не вернулась.

Вместе со своими детьми Агариста стояла на каменном причале. Лошади, на которых они приехали из поместья, конечно, давно исчезли – либо их увели, либо они убежали. Было понятно, что идти домой придется пешком. К Агаристе подскочила молодая женщина из прислуги, следом подошли еще две. Все они принялись извиняться, что оставили ее. Агариста мельком видела их во время недолгого изгнания, и одна из них тоже видела ее. Однако хозяйка не стала их окликать из опасения, что они не подойдут. Но теперь с каждым часом законы и принятые нормы жизни укреплялись с прежней силой. В конце концов, рабам больше некуда было идти, кроме как к своим владельцам. Момент обиды или недовольства, если он и был, миновал.

Сердце подпрыгнуло, когда Агариста заметила в проходящей толпе до боли знакомое лицо. Весь город через порт направлялся домой, к тому, что люди могли найти в Афинах. Вдалеке, как будто ничего не изменилось, высился Акрополь. Если бы не запах дыма и ворочающиеся в прибое тела, день был бы почти обычный.

– Маний! – позвала она.

Ее голос оказался тем самым крючком, что вытаскивает рыбину из косяка. Она испытала невероятное облегчение, когда Маний подошел к ней. На его лице появилось странное выражение неловкости, причину которой быстро смыла накатившая на Агаристу волна воодушевления.

– Я так рада видеть тебя живым!

Маний выглядел усталым, но воспользовался моментом, чтобы похлопать Перикла по плечу.

– Мы потеряли многих… – сказал он и после короткой заминки добавил уважительное слово, обращение человека низкого положения к вышестоящему: – Курия.

По тому, как напряглись его бледные губы, Агариста все поняла и невольно вскинула руку:

– О! Ты свободен, Маний! Клянусь тебе словом моего мужа.

– Если это слово будет соблюдено, – сказал он, глядя мимо нее на людей, сходящих с галер на причалы.

На набережной царила понятная суета, но никакого ликования заметно не было. Стратеги объявили город безопасным и свободным от вражеских воинов, по крайней мере в тот день. Каждая вернувшаяся с Саламина семья просто хотела побыстрее попасть в Афины и посмотреть, что можно спасти, – желательно до того, как в руинах покопаются соседи.

Маний служил гребцом, сражался за Афины – но также и за обещанную свободу. В тот момент Агариста не была уверена, что власть ее мужа действительно простирается так далеко. Вопрос должно было обсудить собрание, после чего оно же могло принять соответствующее решение. Мысли потекли в сторону. А есть ли еще экклесия и совет? Ее дядя Клисфен представить себе не мог, что чужая армия вторгнется в город и сожжет его. Но, как сказал Ксантипп, собрание – это люди, и сейчас эти люди торопливо направлялись из порта в город. Здесь, на набережной, воссоединялись семьи. Тысячи людей спешили вернуться к тому, что знали, подальше от воспоминаний о страхе и отчаянии.