Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун

— Спасет. И не раз. Но дышать под водой — это не относится к возможностям фигурки. Человек будет умирать тысячи и тысячи раз, но останется на дне. Это трудно представить. Но это совершенно жуткая вещь.

Я закрываю глаза и представляю, как захлебываюсь морской водой. Бьюсь в синеватой гудящей темноте. Пузыри вырываются изо рта и уносятся вверх. Булб! Бу — улб!

И так тысячи раз. Тысячи тысяч…

Значит, Луций использовал предмет неправильно?

— Я был болен, — говорит Луций. — Финикийская болезнь — неизлечима. А я столько всего не успел сделать. Поэтому я стал искать спасение… лекарство… что угодно! И нашел.

Мой умный старший брат.

Мой настойчивый старший брат.

— На самом деле мне нужна была фигурка Саламандры. Бессмертие. Но найти ее оказалось невозможно. Существует предмет, что может вылечить любую болезнь. Но — снова это слово. «Невозможно». Владелец неизвестен. И тогда они предложили мне Воробья.

«Почему?»

— Я плохо представляю, как можно вылечить кого‑либо с помощью Воробья, — говорю я.

— Я сказал примерно то же самое. Но Пасселаим… стеклянный человек…

— Сын Посейдона?

— Да. Пасселаим сказал, что можно сделать…

Неправильное использование предмета. Ловкость рук.

Фокус.

Нужно за миг до того, как отправиться в мир иной, приказать Воробью вернуть твою душу. Тогда тело и душа будут вместе, но — разъединены. Человек будет жив, но — в нестареющем, практически вечном, теле. Главное здесь: угадать момент.

Это риск, конечно, — но риск оправданный. Особенно для того, кто обречен.

Правда, тело самого Луция не годится. Он болен. Но есть варианты…

— Арминий, — говорю я.

— Да, — Луций встает, начинает ходить по комнате. — Мой друг, молодой и отважный варвар. Он учил меня верховой езде. Это было довольно болезненно, с моим‑то коленом. И моим, — он криво усмехается, — страхом перед лошадьми. Но я справился. Хотя Арминий был, между нами говоря, неважным учителем.

Я дергаю щекой.

— И как это произошло? Этот… обмен?

— Я позвал его на встречу. Мы пили вино. В вине был яд — хороший, из Парфии. Он убивает без боли. Просто засыпаешь. Арминий много выпил и умер первым. Когда я почувствовал, что начинаю засыпать, то приказал Воробью вернуть мою душу обратно. По идее, душа должна была вернуться в первое же свободное тело. В тело Арминия — молодое и здоровое. Но я опоздал. Промедлил. Вот она, сила воли!

Луций усмехается. Это больше похоже на судорогу.

— Это была ошибка, Гай. Или воля судьбы, называй, как хочешь. В результате моя душа переместилась — в тело Арминия, как было задумано, но… не сразу.

Поэтому я и говорю, что был мертв целых три дня.

Арминий умер. Херуски решили, что это ловушка. Перебили легионеров, а тело Арминия забрали с собой. Херуски собирались замести следы бойни, но тут…

Неудачное совпадение.

Нагрянул отряд римской конницы и спугнул их. Воробей остался в моей руке. В мертвой руке легата Луция.

Херуски принесли тело Арминия в родную деревню. Готовились к похоронам. Но вдруг через два дня, на третий, перед самой церемонией — Арминий очнулся. Чудо! Чудо! Видел бы ты их лица, Гай. Варвары решили, что отец богов Тиваз вернул Арминия в мир людей, чтобы тот завершил некое важное дело. Теперь они называют царя херусков, то есть, меня — Дважды — Рожденным.

Избранным.

Потом я узнал, что фигурка пропала. А дальше — что мой родной брат Гай едет легатом в Германию.

Так что встретились мы неслучайно.

А теперь, Гай, скажи мне, что ты об этом думаешь?

«Смотри, Гай. Кузнечик», крутится в голове.

Нечестно, думаю я.

Луций всегда был умнее, но теперь он к тому же выше ростом, сильнее и красивее. У Квинта, нашего младшенького, при всей его неотразимости хотя бы нет мозгов — поэтому с его достоинствами можно смириться.

А как быть тут?!

Старший брат моложе меня. Больше не хромает. И отлично ездит верхом…

Если, конечно, меня нагло не обманули.

Кровь бросается мне в лицо.

А что — если обманули?!

— Там погибло несколько хороших солдат. Римлян. Из‑за тебя. Это ты мне можешь объяснить?!

— Не кричи, — говорит Арминий.

Римская дорога. Вдоль нее — ряд крестов с распятыми германцами — светловолосыми и рыжими. Крестов — много.

Молот опускается. Бух!

Раз удар, два удар. Железный гвоздь входит в запястье человека. Крик. Из ранки вытекает тонкая струйка крови.

Голос — хриплый, привычный к командам — приказывает:

— Поднимайте.

— Осторожнее! Давай! — легионеры налегают на веревки.

Поднимается крест. На нем — измученный человек. Жилистый, с длинными светлыми волосами и бородой. Варвар. Легионеры поднимают крест на фоне рассветного неба. Они не торопятся. Зачем? Наконец крест установлен и закреплен, как положено.

Римский чиновник, холеный, толстый, в меховом плаще поверх белоснежной тоги. Редкие волосы завиты со всем тщанием и уложены.

— Это будет вам уроком, варвары! — провозглашает он.

Германец вдруг оскаливается. Плюет кровью. Красный сгусток летит по дуге вниз и размазывается по плечу римлянина.

Тот возмущенно оборачивается.

— Проклятый варвар! — у чиновника маслянистый, жирный, очень высокий голос. Легионеры переглядываются. Они терпеть не могут таких чинуш. А варвар сделал отличную вещь.

Германец смеется.

Они все смеются — на всех крестах. Чиновник оглядывается, смотрит вправо, влево. Он испуган. И, к тому же, очень обижен.

Затем варвары начинают плеваться — каждый, даже самый слабый, стремиться попасть в толстяка. Тот дергается и взмахивает пухлыми руками.

Легионеры делают серьезные лица, но чувствуется, что им смешно. Хорошая шутка. Гем — смелый парень.

Варвары презирают смерть. И презирают таких, как этот жирный.

Центурион подходит к чиновнику.

— Нам лучше уйти. Местные нас не слишком любят…

Чиновник небрежно взмахивает пухлой рукой с короткими пальцами, унизанными перстнями:

— Ерунда, центурион. Мы приведем их к покорности… — он замолкает, подыскивая слова: — Нужно лишь побольше крестов.

В стороне деревни — движение.

Центурион видит это краем глаза. Он стоит — с непокрытой головой, в одной подшлемной повязке, не раз стиранной, с неровными разлохмаченными краями. Лицо со шрамами, рубленое, впалые щеки, жесткая складка губ. Центурион смотрит, как ветер треплет остатки одежды на варварах — резкие порывы, как хлопки в ладоши.

Словно аплодисменты.

Центурион наклоняет голову набок, как большая собака. Он видит: изуродованные ноги германца, грязные, пробитые гвоздями. На них садится муха, снова взлетает.

Центурион моргает. Надевает шлем. Синий гребень, начищенный металл. Нащечные пластины свисают свободно. Центурион начинает завязывать ремни под подбородком…

Затягивает узел.

Грубые пальцы. Но достаточно ловкие, чтобы справиться с ремешками шлема. Ногти обломаны и в грязной кайме. Широкие браслеты на запястьях — из грубой кожи, потертой и старой.

Вдалеке слышны голоса.

Центурион смотрит на казненных, переводит взгляд в сторону, откуда ему послышался шум.

Центурион медлит. Разглядывает приближающихся людей.

«Проклятье». Он даже не удивлен. Рано или поздно это должно было случиться.

Поворачивается к солдатам и приказывает негромко:

— К бою.

Короткая заминка.

В следующее мгновение легионеры четко и быстро строятся. Они молчаливые и серьезные, улыбок больше нет. Но никакой паники, никакой лишней суеты. Спокойно и деловито проверяют доспехи и оружие. Щит, дротики. Гладий у правого бока, чтобы было удобно вынуть его одной рукой.

Они — профессионалы.

Толстый чиновник беспомощно смотрит на приготовления.

— Что случилось? Что?

Центурион медлит, разглядывая этого «паганца», затем кивает в сторону германской деревни.