Возвращение Будды - Гайто Газданов

- Габи, - сказал гарсон.

Через полчаса после этого Габи стояла перед Прюнье. Она начала с того, что у нее все бумаги в порядке, что она ничего не скажет, что ей нечего сказать и что она знает свои права.

- Не говори глупостей, - сказал Прюнье, - и не трать времени. Откуда ты получила статуэтку?

- Это подарок.

- Хорошо. Кто тебе ее подарил?

- Это вас не касается.

- Касается, касается, - сказал он. - Ну?

- Я не скажу.

- Как хочешь, - сказал Прюнье. - Но тогда я буду вынужден тебя задержать за сообщничество и укрывание краденого.

- Вы надо мной смеетесь, - сказала Габи. - Кто будет красть медную статуэтку?

- Тот, кто понимает разницу между медью и золотом. Ну?

Это произвело на Габи необычайно сильное впечатление. На глазах ее появились слезы; она не могла себе простить, что отдала такую ценную вещь почти даром этому американцу, который был совершенно пьян или делал вид, что был пьян, и тоже не понимал, что это золото.

- Гюгюс мне сказал, что это не имеет никакой ценности.

- Можешь идти, - сказал Прюнье. - Только не особенно далеко, ты мне, может быть, будешь еще

нужна.

После этого Гюгюс, официальный покровитель Габи, был доставлен в тот же кабинет, где час тому назад была Габи. Прюнье бросил на него быстрый взгляд:

Гюгюс был таким же, как всегда, - крупные завитки волос на голове, результат длительной работы парикмахера, свирепое бритое лицо, светло-коричневый костюм и серое пальто.

- Здравствуйте, господин инспектор, - сказал он.

- Здравствуй, Гюгюс, - сказал Прюнье. - Ну, как

дела?

- Так себе, господин инспектор.

- Хочешь папиросу?

Гюгюса очень обеспокоила такая неожиданная любезность со стороны полицейского инспектора; он привык к другому обращению, и эта перемена тона не предвещала ничего доброго.

- Ты всегда был хорошим парнем, в сущности, - сказал Прюнье. - Конечно, у тебя были кое-какие недоразумения, но у кого их не бывает?

- Это правильно, господин инспектор.

- Ну вот, видишь. Ты знаешь, что мы делаем все, чтобы не доставлять тебе неприятностей: ты живешь как хочешь, работаешь как хочешь и мы тебе не мешаем, потому что мы уверены в твоей порядочности.

Прюнье посмотрел на него довольно пристально. Гюгюс отвел глаза.

- Но, с другой стороны, ты понимаешь, так как мы тебе оказываем услугу, то мы рассчитываем на твою лояльность. Мы знаем, что если бы нам понадобились некоторые справки, то ты нам их дашь. Не правда ли?

- Да, господин инспектор.

- Откуда у тебя появилась статуэтка, которую ты дал Габи?

- Я не понимаю, о чем вы говорите, господин инспектор.

- Ты видишь, тебе все-таки верить до конца нельзя. Жаль. Потому что, ты понимаешь, все благополучно только до тех пор, пока мы тебе верим. Но если бы мы захотели к тебе придраться, это было бы нетрудно. Пошли бы опять допросы, - ты знаешь, что это такое, - заинтересовались бы твоим прошлым, ты тоже знаешь, что это такое, - и так далее. Понимаешь? И тогда я бы тебя уж не мог защищать. Я бы сказал: Гюгюс, я ничего не могу для тебя сделать, потому что ты обманул мое доверие. Это ты, я надеюсь, понимаешь? Теперь я прибавлю, что у меня мало времени. Последний раз: откуда у тебя статуэтка?

- Я нашел ее в мусорном ящике, господин инспектор.

- Хорошо, - сказал Прюнье, вставая, - Я вижу, что тебе надоела спокойная жизнь. Что ж, будем действовать иначе.

- Господин инспектор, мне дал ее на хранение Амар.

- Вот это другое дело. Как раз недавно был о тебе разговор и я сказал моим коллегам: ребята, я за Гюгюса всегда готов поручиться. Я очень рад, что оказался прав. Когда он тебе ее передал?

- В ночь на двенадцатое февраля, господин инспектор.

---------

Я не знал ничего обо всем, что происходило в это время, когда я был предоставлен своим собственным размышлениям. И я думал о том, что моя судьба решается сейчас, именно в эти дни, и что ее решение не зависит от меня ни в какой степени. Меньше, чем когда бы то ни было, все, что мне предстояло в жизни, могло определяться тем, что я из себя представлял, или тем, к чему я стремился. Я вернулся к этим же размышлениям позже и констатировал лишний раз, что это действительно не имело никакого значения. Важно было то, что существовала золотая статуэтка с квадратным срезом внизу, важно было то, что старый антиквар в очках и ермолке подробно описал ее полицейскому инспектору; важно было то, что Томас Вилкинс, владелец цветочного магазина в городе Чикаго, питал слабость к спиртным напиткам и женскому полу и отличался забывчивостью в пьяном виде. Важно было то, что была на свете Габи и что она работала в районе Больших бульваров. И важно было то, что в этом неправдоподобном соединении пьянства, пристрастия к цветам, продажных женских тел и малограмотных сутенеров возникало золотое воплощение великого мудреца, об учении которого никто из его кратковременных владельцев, ни Вилкинс, ни Габи, ни Гюгюс, ничего не знали - ив возможности его вещественного приближения ко мне заключалось мое спасение. А вместе с тем что, казалось, кроме слепой и неумолимой механики случая, могло связать мою судьбу, мой длительный бред и мои блуждания с клиентурой цветочного магазина в столице одного из американских штатов, - клиентурой, существование которой позволяло Вилкинсу совершать поездки в Париж? С плохо залеченным сифилисом Габи и Гюгюса и с неизвестной мне жизнью индусского артиста, бесспорному и в какой-то мере крамольному искусству которого золотой Будда был обязан своим возникновением? Может быть, этот неведомый мастер, работая над статуэткой, надеялся, что через сотни или тысячи лет, воскресая и перевоплощаясь десятки и десятки раз, он достигнет наконец совершенства и станет почти похожим на величайшего мудреца всех времен и народов, - вместо того, чтобы, прожив обычную человеческую жизнь, не отмеченную ни одной особенной заслугой, умереть и проснуться парией и быть окруженным гениями тьмы. И я подумал, что, говоря с Павлом Александровичем о том, что и я мог бы, при известных условиях, стать буддистом, я был далек от истины, в частности, потому, что моя судьба в этой жизни слишком живо все-таки интересовала меня и я нетерпеливо ждал своего освобождения.

Этот день наступил через три недели. Меня опять привели в кабинет следователя. Он поздоровался со мной - чего раньше никогда не делал - и сказал:

- Я мог бы вас не вызывать, но мне хотелось вас видеть и у меня оказалось немного свободного времени.

Он расстегнул свой портфель - и в следующую секунду я увидел в его руках золотого Будду.

- Вот ваш спаситель, - сказал он. - Его, однако, было не так легко найти.

Он внимательно смотрел на статуэтку.

- Вещь действительно замечательная, - сказал он, - но я не нахожу в ней никакого сходства со святым Иеронимом и я боюсь, что это ваше сравнение чрезвычайно произвольно. Какую именно картину вы имеете в виду?

- Должен вам признаться, что я плохой знаток живописи, - сказал я. - Я имею в виду анонимную картину, на которую я обратил внимание в Лувре. Она приписывается, если не ошибаюсь, школе Синьорелли. Мне казалось, что в ее исполнении участвовали двое. Картина изображает святого Иеронима в религиозном экстазе. Он прижимает к голой груди камень, из-под которого течет кровь. Его лицо поднято к небу, глаза закатываются в священном исступлении, губы его старческого рта почти провалились; и в воздухе, над его головой, летит изображение Распятия. Мне казалось, что в исполнении картины участвовали двое, потому что воздушное Распятие выполнено небрежно и неубедительно по сравнению с необыкновенной силой выражения, вложенной художником в лицо святого Иеронима. Статуэтка меня поразила с первого же раза именно этим выражением экстаза, которое кажется таким неожиданным у Будды, потому что его лицо на всех его изображениях, которые мне пришлось видеть, олимпийски спокойно.

- Я надеюсь, что мы как-нибудь поговорим с вами об этом, - сказал он. Сегодня вечером вы будете спать в вашей собственной постели. Амар еще не арестован, но это, конечно, вопрос времени.

- Ордер о моем освобождении уже подписан? - спросил я. - Я хочу сказать, могу ли я теперь разговаривать с вами как частное лицо?

- Конечно.

Тогда я привел ему свои соображения по поводу Амара и повторил ему то, о чем я думал неоднократно, именно, что Амар не был способен, по-моему, нанести удар такой силы и точности.

- Я его видел, - сказал я. - Это человек физически слабый, изнуренный, по-видимому, болезнью. Стоит посмотреть на одну его походку, - он волочит ногу, - чтобы убедиться в этом.

- Мне этот пункт тоже представлялся необъяснимым сначала, - ответил он. - Но впоследствии я имел возможность оперировать данными, которыми вы, конечно, не могли располагать.

- Именно?

- Результаты вскрытия - во-первых. Досье Амара - во-вторых.

- Что показало вскрытие?

- Удар был нанесен не обыкновенным ножом, а трехгранным оружием, несколько похожим на штык. Таким ножом бьют скотину на бойнях.