Рассказы о животных - Эрнст Сетон-томпсон

Никогда я еще не видал такой красивой волчицы, как Бланка. Ее ровная, густая шерсть была почти совершенно белого цвета.

Она повернулась к нам, чтобы вступить с нами в бой, и завыла. Это был протяжный, призывный вой. И вот издалека, над равниной, пронесся ответный вой старого Лобо. Но это был ее последний зов, потому что мы уже тесно обступили волчицу и все ее силы были направлены на борьбу с нами.

Затем последовала неизбежная трагедия, воспоминание о которой не раз заставляло меня впоследствии содрогаться. Мы набросили лассо на шею злополучной волчицы и погнали своих лошадей в противоположные стороны. У нее хлынула кровь из пасти, глаза остановились, лапы вытянулись и наконец бессильно повисли. Мы поехали назад, волоча за собой мертвую волчицу и радуясь, что нам удалось наконец нанести первый смертельный удар стае Лобо.

По временам мы слушали вой Лобо. Он, должно быть, разыскивал Бланку. Он не хотел ее покинуть, но, понимая, что уже не в состоянии ее спасти, не мог преодолеть свой страх перед огнестрельным оружием.

Весь этот день мы слышали его жалобный вой, и я сказал одному из ковбоев:

- Теперь я уже не сомневаюсь, что Бланка действительно была его подругой.

К вечеру Лобо как будто стал приближаться к нашему ущелью, так как его голос звучал все ближе и ближе. В этом голосе слышалось горе. Он выл не яростно, как прежде, а протяжно и жалобно. Он как будто звал свою подругу: "Бланка, Бланка!" В конце концов он, должно быть, напал на ее след и, когда достиг того места, где она была убита, издал душераздирающий, жалобный вой. Раньше я никогда не думал, что мне так тяжело будет слушать его. Суровые ковбои дивились этому горестному вою.

Лобо прекрасно понял, что произошло, так как видел землю, забрызганную кровью Бланки. Он двинулся по следам лошадей и дошел до самой фермы. Быть может, он надеялся найти там Бланку или хотел отомстить - я не знаю. Но мщение ему удалось: он настиг за воротами нашу злополучную сторожевую собаку и разорвал ее на мелкие части в пятидесяти шагах от фермы. Очевидно, он приходил на этот раз один, потому что утром я нашел только его след. Судя по этому следу, он скакал вокруг фермы, как обезумевший. Я рассчитывал на это и потому наставил по всему пастбищу множество добавочных капканов. Впоследствии я убедился, что Лобо попался-таки в один из них, но он был так силен, что ему удалось вырваться из капкана и отбросить его в сторону.

Я предполагал, что Лобо будет рыскать по соседству, пока не найдет труп Бланки; поэтому я употребил все старания, чтобы захватить его, прежде чем он успокоится. Тут я понял, какую сделал ошибку, умертвив Бланку, потому что я мог бы пользоваться ею как живой приманкой и захватил бы его в первую же ночь.

Я собрал все капканы, какие только были в моем распоряжении. У меня было сто тридцать крепких стальных волчьих капканов, и я расставил их по четыре на каждой тропе, ведущей к ущелью. Каждый капкан был отдельно прикреплен к бревну, и каждое бревно отдельно засыпано землей. Зарывая их, я аккуратно снимал дерн и клал на брезент так, что потом, когда дерн был положен на место и все было закончено, глаз не мог заметить никаких признаков работы человеческих рук.

Когда капканы были запрятаны, я проволок труп бедной Бланки между капканами. Потом я отрезал одну из ее лап и сделал ею линию следов поверх каждого капкана. Я принял все предосторожности, прибегнул ко всем известным мне уловкам и наконец поздно вечером удалился. Ночью мне показалось, что я услыхал голос Лобо, но я не был в этом уверен. На

следующий день я поехал верхом, но темнота наступила раньше, чем я успел объехать северное ущелье, и я вернулся ни с чем. За ужином один из ковбоев сказал:

- Сегодня утром скот в северном ущелье был очень взволнован. Уж не попался ли кто-нибудь в капкан?

Только на следующий день под вечер я наконец добрался до указанного места и, подъехав ближе, увидел, что какая-то большая серая тень поднялась с земли, напрасно пытаясь убежать. Тут я увидел, что передо мною стоит Лобо, гроза Куррумпо. Капканы крепко держали его. Бедный старый герой! Он не переставал искать свою любимицу и, когда нашел след, проложенный ее телом, безрассудно бросился по этому следу и попал в ловушку. Четыре железных тиска держали четыре его лапы. Он лежал совершенно беспомощный, и вокруг него было множество следов, указывавших, что скот собирался тут, чтобы поглумиться над павшим деспотом, не решаясь, однако, приблизиться к нему.

Два дня и две ночи он пролежал там и наконец выбился из сил, стараясь освободиться. Тем не менее, когда я приблизился к нему, он поднялся, ощетинился и в последний раз потряс стены ущелья, издав громкий, протяжный вой, призывавший на помощь стаю. Но никто не откликнулся, не ответил ему, и, покинутый в час бедствия, он рванулся, сделав отчаянное усилие, чтобы броситься на меня. Все было напрасно! Каждый капкан весил более трехсот фунтов. Стальные челюсти крепко держали лапы волка. Как скрежетали его огромные клыки, когда он хватал ими твердые цепи! А когда я попробовал прикоснуться к нему стволом ружья, он оставил на нем следы зубов, сохранившиеся и до сих пор. Его глаза потемнели от ненависти и злобы, и его челюсти щелкали, издавая странный, пустой звук, когда он старался схватить зубами меня и мою дрожавшую от страха лошадь. Но он ослабел от голода и потери крови и скоро упал в изнеможении на землю.

Раскаяние шевельнулось в моей душе, когда я собрался поступить с ним так, как он поступал с другими.

- Великий старый хищник, герой бесчисленного множества беззаконных набегов, - сказал я, обращаясь к нему, - через несколько минут ты превратишься в груду падали. Но иначе я не могу поступить с тобой!

Я взмахнул лассо, которое просвистело над его головой.

Но не тут-то было! Он далеко еще не покорился, и не успела гибкая петля упасть ему на шею, как он схватил ее зубами и сразу, одним яростным рывком разорвал ее крепкие, толстые пряди и бросил их к своим ногам.

Конечно, у меня было ружье, но мне не хотелось портить его великолепную шкуру. Поэтому я поскакал назад в лагерь и вернулся с ковбоем и новым лассо. Мы бросили своей жертве кусок дерева, который он схватил зубами, и прежде чем Лобо успел выпустить его, наши лассо просвистели в воздухе и обвились вокруг его шеи. Но когда свирепые глаза Лобо начали тускнеть, я крикнул своему помощнику:

- Погоди, не будем убивать его! Возьмем его живьем и отвезем в лагерь.

Он настолько обессилел, что нам нетрудно было просунуть ему в пасть толстую палку позади клыков и затем обвязать челюсти толстой веревкой, тоже прикрепленной к палке. Палка удерживала веревку, а веревка - палку, и, таким образом, он был совершенно безопасен для нас. Как только он почувствовал, что его челюсти крепко связаны, он уже больше не сопротивлялся и не издал ни одного звука, а лишь спокойно смотрел на нас, точно хотел сказать:

"Хорошо. Вы мною овладели наконец, так делайте со мною теперь что хотите!…"

И с этой минуты он уже больше не обращал на нас никакого внимания.

Мы крепко связали ему ноги, но он не издал при этом ни одного стона, ни разу не завыл и не повернул головы. Затем мы с большим трудом взвалили его на мою лошадь. Он дышал ровно и спокойно, как во сне, и глаза его снова стали ясными и блестящими. Но на нас они не смотрели. Взор его был устремлен вдаль, в просторную степь, по которой теперь разбрелась его знаменитая стая.

Медленно передвигаясь, мы благополучно достигли фермы. Там, надев на него ошейник с крепкой цепью, мы привязали его на нашем пастбище и освободили его ноги от веревок.

Тут я в первый раз как следует рассмотрел его и убедился, как мало можно доверять рассказам о героях. Я увидел у него на боку большой, широкий рубец, след клыков вожака волкодавов Теннерея - собаки Юноны. Это была метка, которую Юнона оставила у него на теле за минуту перед тем, как он бросил ее бездыханной на песок ущелья.

Я поставил возле него воду и мясо, но он и не взглянул на них. Он лежал спокойно на груди, устремив свои пристальные желтые глаза мимо меня, ко входу в ущелье, и дальше, в степь, где он царствовал. Он даже не шевельнулся, когда я дотронулся до него. И когда солнце опустилось к закату, он все еще продолжал пристально смотреть в степь.

Я ожидал, что ночью он станет призывать свою стаю, и даже приготовился к этой встрече. Но он уже однажды призывал ее в минуту отчаяния, и тогда никто не явился. Больше он не захотел звать.

Лев, лишившийся своей силы, орел, потерявший свободу, и голубь, разлученный с подругой, умирают, как говорят, от разбитого сердца. И разве можно было думать, что сердце этого свирепого хищника вынесет такое тройное испытание? Он потерял и силу, и свободу, и подругу. Когда настало утро, он все еще лежал спокойно, точно отдыхал. Но он уже был мертв… Я снял цепь с его шеи. Один из ковбоев помог стащить труп под навес, где лежали останки Бланки. Мы положили его рядом с ней, и ковбой проговорил: