Псевдоправославие - Макарий Маркиш

– Когда я училась в православной школе, один батюшка считался нашим духовным отцом. Каждый вторник я должна была приходить к нему на исповедь, он закрывал железную дверь часовни – и начиналось настоящее психологическое насилие… Мои чувства трудно описать: это страх, эмоциональный плен, тревога, обида, вина – также и нынешнее чувство вины за то, что я до сих пор не могу вернуться к Богу и Его Таинствам.

– Все мы ценим медицину, уважаем труд врача и видим прекрасные результаты лечения. Но бывают ведь и врачебные ошибки, встречаются и олухи в белых халатах, и прямые шарлатаны. Прискорбно, согласен. Но будем ли мы по этой причине отворачиваться от медицины как таковой? Конечно нет. Если в поликлинике нас направят на электрошок вместо кардиограммы, мы пойдем в другую поликлинику, а с этой пускай разбирается горздрав или прокуратура.

Вот, собственно, и вся логика вопроса.

Вам поможет любой нормальный священник, по возможности опытный. А пока читайте хорошие книги, слушайте серьезные добрые проповеди и беседы. Мне лично больше всего придают уверенности и бодрости духа обращения Святейшего Патриарха, именно потому, что это Патриарх, а не просто отдельно взятый уважаемый профессор или архиерей: в его обращениях мы слышим ответственный голос Предстоятеля Русской Церкви.

Если Патриарх что-то говорит, а кто-то из духовенства продолжает гнуть свое, то пускай они исправляются с помощью Божией и священноначалия, – а нам по дороге с Церковью и Патриархом.

– Если Церковь свята, то откуда берутся такие лжепастыри, которые запугивают или «насильно благословляют» верующих, «мини-папы и мини-цезари», как назвал их приснопамятный Патриарх Алексий II?

– Церковь в самом деле свята, но люди – далеко не всегда. Церковь свята своей Главой – Христом, свята теми дарами добра и любви, которые Господь дает ей Сам и через Своих святых угодников. Когда же мы начинаем искать святости в людях вместо Христа, нас неизбежно ждут глубокие разочарования и тяжкие скорби.

Откуда в Церкви лжепастыри, лжестарцы, мини-папы и мини-цезари? Гордость – мать пороков, если не всех, то очень многих. Отсюда вырастает и примитивное стяжательство, и чванливое тщеславие, и обольщение своими прошлыми успехами, и многое-многое другое. Но особенно опасен смертельный яд властолюбия, яд наслаждения своей властью над душами верующих, рабски преданных людей, тех, кого ты из рабов Божиих превратил в своих собственных рабов, в «расходный материал» для своих прихотей и нужд. Редко кому из отравленных этим ядом удается найти противоядие – смиренное покаяние перед лицом Спасителя.

Но что самое печальное, вина за их гибель в значительной мере ложится на нас самих… Ведь порабощаемся мы не насильно, а добровольно. Кто отнимает у нас собственную свободную волю и подчиняет воле чужой, что заставляет нас быть рабами? Ничто, кроме собственного невежества, лицемерия, духовной лени и безответственности. Недаром поэтому предупреждает нас Святейший Патриарх, что «лесть и фарисейство одних развивает чванство и мнимое величие других».

О монашестве

Новый год

Я в городе сто лет не была. Правду говорю: еще с тех пор как техникум окончила. Сначала на новом месте так все было увлекательно – самостоятельность, взрослая жизнь, – а потом пошло-покатилось, и не до того уже, чтобы к своим в гости ездить. Они-то ко мне тогда приезжали, да что толку. Так бы и докатилась, но Господь не допустил. Потом уже тут жила, с мамой переписывалась. Вот на Новый год и собралась. К матушке игумении пошла, боялась – не благословит вовсе или скажет: «Давай быстро, туда и обратно». Думала, как буду ее уговаривать. А она сама спрашивает: «Сколько, думаешь, надо пробыть-то у своих? С недельку, две? Смотри, Пятую заповедь не нарушай!» Благословила меня, а потом улыбнулась, будто наперед знала, и говорит: «Ну, мол, как получится. Получится, так и поскорей возвращайся». Хотела сразу ехать, да тут сборы. Надо же с собой что-то взять. В магазин и не ходи при этих ценах. Деньги-то у меня откуда? Было из вышивок кое-что, да спасибо отец Зосима меду дал большую банку. Сколько уже платье свое голубое не надевала: стала примерять – мешок мешком. Опять время ушло. Только тридцать первого и отправилась, с первой электричкой. Помню, как мне тогда весело было. Сижу у окна, огоньки навстречу, платформа за платформой, с детства знакомые названия. Потом светать потихоньку стало: белые поля, дороги, деревни. Глаза-то отвыкли. Все представляю, как это я домой-то приеду? Но потом народу в вагоне прибавилось, стало не по себе. Сидят прямо передо мной незнакомые люди, в полутора метрах, и смотрят в глаза. Я – в сумку, за молитвословом, думаю: «Утреннее правило-то я не прочитала… Как раз время подходящее». Вокзал – нечто неописуемое. Улицы, троллейбусы, автобусы, и толпы, толпы людей. Сумки тащат, рюкзаки. Лица вроде праздничные: Новый год. Какой-то он у меня будет, этот праздник? И год какой будет?… Добралась, наконец. Обнялись, расцеловались, ну, все как полагается. Осмотрелась. Дома все непривычное, будто и не здесь я росла. С невесткой познакомилась. Старший племянник уже разговаривает, младший в пеленках. Мама с папой вроде и не постарели, а брат, пожалуй что и постарел. Морщины на лбу. И с первой же минуты началось. Папа рюмки вынимает: «Ну, со свиданьицем». Я говорю, пост сейчас, нельзя, – а его аж, бедного, перекосило, только я про пост сказала. Я сразу Пятую заповедь вспомнила: что поделаешь, думаю, придется с ним выпить. Только брат за меня вступился: оставь, говорит, отец, не нажимай на нее, вечером успеешь, мол, нагрузиться! Вот такие разговоры. Тут, впрочем, особенно и не до меня стало. Мама с невесткой рысью носятся, готовят угощение будто на полк солдат. Спрашиваю, кого ж вы наприглашали? Никого, говорят, все свои: сестра с мужем, еще кто-то. Куда ж еды-то столько? Половина ведь в ведро пойдет. Мама смотрит на меня, словно я с луны свалилась: «Ты, говорит, дочка, у меня там совсем одичала, отвыкла, бедненькая, от культурной жизни». Брата в который раз в магазин снаряжают. Можно подумать, денег у них куры не клюют, а живут-то впритык. Приходит брат, вынимает из сумки банку огурцов и говорит шепотом: «Это для тебя» – будто у нас с ним секрет какой-то. Я не поняла сперва, спасибо, говорю, почему только для меня? Потом дошло до меня: это он мне ради поста купил, чтобы мне скоромное не есть. Три литра огурцов, в самый раз Новый год встретить. Подошла, поцеловала его.

К вечеру суета улеглась. Все готово, стол накрыт, ломится, до гостей еще долго. Думаю, как раз с родителями поговорю, расспрошу их обо всем, о себе расскажу потихоньку… Куда там. Включили телевизор, да погромче: папа жалуется, что плохо слышит. Атам что смотреть, что слушать, Господь свидетель! Я заикнулась было, они на меня вдвоем и накинулись: ты, мол, со своими монастырскими замашками к нам не суйся, тебе церковники мозги-то накрутили против цивилизации, но с нами это не пройдет, мы люди интеллигентные. И вот сидят, каналами щелкают. Будто алкоголики над бутылкой.

В общем, одно расстройство. А как пришли гости, да как сели за стол, то просто хоть плачь. Телевизор-то не выключили, ни-ни. Просила хоть на минуту звук убрать, молитву прочесть перед едой, так мама такое высказала, прости ей Господь… Она совсем другая на самом деле. Простым глазом видно, как ее изнутри накручивает.

И вот сидим за столом, все вместе. Ладно бы еще телевизор, это вроде как посторонний шум. Но застольные-то разговоры ничем не лучше, сами знаете о чем, уши вянут. Родные ведь мои, я с ними выросла. Родные – и чужие. Чем им помочь? Чуть не разревелась тогда.

Как раз и двенадцать часов. Все поднялись – кто уже и с трудом, – заговорили важными голосами, стали чокаться. Я налила воды в бокал, говорю: «Господи Христе Вседержителю, помоги моим любимым, молитвами Пречистыя Твоея Матери, святителя Николая Чудотворца и меня грешной», поклонилась всем, перекрестилась и выпила. Смотрю, брат крестится украдкой.

Невестка пошла малыша кормить, и я вслед за ней, легла спать у них в комнате. Утром проснулась, вышла тихонько на улицу. Уже светать начало, а город спит: Новый год. Мороз; чуть-чуть снегу свежего выпало за ночь. Пошла кругом квартала, прочла утренние молитвы, спела акафист. Рассвело, небо розовое, снег розовеет, искрится. Я и не замерзла совсем. Возвращаюсь, думаю, может сегодня по-другому будет? Подхожу, а за дверью – точь-в-точь цепных псов в обезьянник спустили: день начинается с телевизора…

Завтракать сели с мамой вдвоем. Спрашивает: «Надолго ли к нам приехала?» Подумала секунду и говорю: «Где ж надолго, мамочка, надо быстро, туда и обратно. Теперь вы ко мне в гости приезжайте, буду ждать».

Первого и возвратилась. Народу в электричке никого. Вхожу в ворота, навстречу матушка игуменья идет, благословляет: «Ну, слава Богу, вовремя вернулась! – Почему вовремя, матушка? – Ты у нас всегда вовремя… Ступай скорее, всенощную будем служить батюшке Иоанну Кронштадтскому».