Телевизор (июль 2008) - журнал Русская жизнь

И действительно, она томно поглаживала круглый розовый телефон.

Хорошо, пусть не камасутра. Кавалькада! - осенило меня. Почему кавалькада, что за кавалерийский сюжет? Но я уже не думал, а набирал номер. Ради мнимого, несуществующего на свете Мюнхена, где разносит и подает эта мнимая, хищно улыбающаяся официантка-лингвистка, я готов был на многое. В частности, угадать слово. Десять буковок за добавочные три минуточки - это лучше, чем вечность, проведенная в обнимку с русской идеей, пока на улице надрываются хаммеры с маркетологами, а за непрочной стеной бурлят жизнь, страсть и эйч-ар. Сейчас она возьмет трубку и признает мою правоту. Сейчас меня вообще все признают, и утешат, и вознаградят.

Но со мной беседовали только гудки. Потом что-то щелкнуло и начался разговор - но не с ней, а с механическим голосом, который убеждал меня оставаться на линии, так как ваш звонок очень важен для нас. Я честно ждал, а чудесненький розовый телефон не звонил. Вместо меня дозвонился кто-то другой, глухой, дубоватый, предлагал моей мюнхенской прелести слово «казарма». Она нежно, терпеливо обьясняла ему, что в казарме семь букв, а загадано десять, ну же, подумайте, миленькие, умненькие, золотые.

Наконец, я отчаялся и бросил трубку, невесть сколько потратив на платную связь с лингвистикой. Те три минуты, что были отпущены на мои долгие поиски, давно закончились, текли очередные десять, а то и пятьдесят. Мое обильное хищное счастье все так же щебетало, уговаривая додуматься и дозвониться. Ее жаркие вздохи, что твой отдел кадров за слоем желтых обоев, меня уже не прельщали. Сдавшийся, я уже знал: весь этот мир был мне чужим и враждебным, будь то буквы, псы, телефоны, бренд-менеджеры, народные депутаты или официантки. Ужас в том, что знание не ведет к чувству, оно вообще никуда не ведет: так, я теперь понимал, что лукавый, вернувшийся из Америки Гребенщиков крутил на ладони вовсе не «магический предмет для расширения сознания», а самый обычный компакт-диск, но что толку? Угадал я, наверное, и кавалькаду, но все равно никогда бы не смог дозвониться. Я не знал одного - в чем заключается русская идея. Скрюченный и беспомощный, я сидел перед телевизором, который все не выключался.

И тут я нечаянно догадался.

Катастрофа. Вот точное определение всех русских идей, в том числе и моей. Катастрофа. Слово из десяти букв, первая «к» и «последняя «а». Катастрофа - мое близорукое чтение под люстрой, в которой горит одна лампочка и еще одна подмигивала, но теперь уж потухла. Мои однообразные вздохи о том, что творится снизу на улице, за стеной, в Мюнхене, в телевизоре, где угодно, но только не у меня, не со мной - катастрофа. И хотя с ней нельзя справиться - с ней можно жить, как с сожительницей, говоря языком милицейского протокола. У нее нет розового телефона, она не кричит за обоями, но именно мне она, в сущности, подойдет. Хватит жаловаться и рваться к идеальному. Мы хорошая пара.

Я мысленно (интеллигенция!) плюнул в экран и избавился от официантки. Как минимум, на следующие пятнадцать лет.

В последний раз открыл Бердяева и прочитал:

Но изменение основ миросозерцания и новое направление нелегко даются.

Да- да. Но я все же попробую.

Подойдя к окну, чтобы закрыть ставни, я услышал в рассветной слякоти очередной женский вопль.

- Вернииись! Вернииись! А ну иди сюда, сволочь! - звала она протяжно и беспокойно.

Чего она хотела добиться, что жаждала получить? Мазерати, камасутру, в конце концов, русскую идею? Может, это та, что была за стеной, кадровичка-эйчарщица, собирает назад свои выпущенные на волю стихии? Только кто прибежит к ней - маркетологи или кабысдохи?

- Спокойной ночи! - в кои-то веки весело проорал я ей, закрыл окно и повалился спать.

Юрий Сапрыкин

ЧГК

История одной программы

Мне кажется, они были всегда - как небо, луна, деревья. Я почему-то отчетливо помню - или это кажется, что помню - как выглядела луна до того, как я узнал, что это луна. Я будто сейчас вижу, как отец показал мне в парке торчащую из земли суковатую ветку и сказал, что это корень дерева. Точно так же я помню сову, когда мне не было известно, что это сова (позже, правда, выяснилось, что это филин) - и тем более помню восходящее трезвучие, которое если не вело к сияющим вершинам духа, то уж точно обещало несколько десятков минут серебристой, разноцветной, разлетающейся серпантином радости; про то, что трезвучие имеет отношение к книге «Так говорил Заратустра» или фильму «Космическая одиссея», я тоже узнал значительно позже. Перед тем, как написать этот абзац, я, по нынешней моде, заглянул в «Википедию» - уточнить функции загадок в древнем эпосе. «Википедия» сообщила, что в древнем эпосе отгадывание загадок связано с исполнением желаний, освобождением от опасности. Точнее не скажешь. Именно этого я всегда и ждал от игры «Что? Где? Когда?», именно это в ней всякий раз и происходило - распутывались узелки, находились верные ходы, исполнялись желания, и ничего плохого в эти полтора часа просто не могло произойти.

«Что? Где? Когда?» возникло в то время, когда форматы на отечественном ТВ еще не передирали у зарубежных коллег и тем более не покупали по лицензии; самого слова «формат» еще не было. Кажется, это одна из двух доживших до 2008-го передач, которые были придуманы на здешнем ТВ; другая - это КВН, и о ней, из уважения к сединам, ни слова - достаточно того, что самая модная команда нынешнего КВН называется в честь игрока ЧГК Федора Двинятина. Как и многое хорошее в России, самый оригинальный отечественный телепродукт появился случайно и скорее вопреки, чем благодаря: основатель ЧГК Владимир Ворошилов считался человеком неблагонадежным: его предыдущую программу «Аукцион» прикрыли после шести выпусков. У «Что? Где? Когда?» изначально выходило едва ли не по одной передаче в год, и самая гениальная находка - фигура ведущего (чьего лица никто не видит, чьего имени никто не знает, то ли Гудвин, то ли Воландеморт) - связана с тем, что Ворошилова нельзя было показывать и упоминать: тогдашнее начальство Гостелерадио имело на него огромный зуб. Постепенно выстраивалась мифология: появился волчок (в самых первых играх юлы со скачущим всадником не было), термин «знаток», филин Фомка, восходяшее трезвучие из Рихарда Штрауса, музыкальная пауза, ритуал выноса черного ящика и мелодия Джеймса Ласта «Ra-Ta-Ta», этот вынос сопровождающая, и наконец, Тамара Владимировна Вишнякова - член президиума Всесоюзного общества книголюбов, бабушка с лиловыми кудрями и медовым голосом, обещающая в награду за найденную отгадку томик, скажем, Николая Рубцова - как бесценный дар, как исполнение желаний.

Игроки первых сезонов - ИТРы в джинсах и клетчатых рубашках - носили бороды и много шутили, видно было, что песни под гитару у костра - не чуждое им развлечение. Говорят, на первых передачах разрешалось курить. Эти люди не дыша смотрели, как в метре от них танцует Людмила Гурченко, вся в чем-то воздушном и полупрозрачном, под Новый год переодевались гусарами и факирами, на радостях могли спеть хором. Символ ЧГК тех времен - Александр Бялко, физик-ядерщик, внешне напоминающий финского лесоруба, настоящий герой Стругацких - немногословный, остроумный, с затаенной грустью в добрых глазах: в 82-м году он четыре раза за одну игру дал досрочный ответ, а в предновогоднем эфире при счете 5:5 на глазах у всей страны разжег огонь при помощи палочки, веревки и дощечки - чем спас все команды от вылета из клуба. Счастливое, блаженное время неведения - когда у игроков, у миллионов наблюдателей процесса было достаточно времени, чтобы просто думать, ну или, в крайнем случае, выслушивать рассуждения академика Петрянова-Соколова о том, можно ли научить человека думать. Владимир Ворошилов, чью фамилию наконец разрешили упоминать в титрах, выпустил книгу «Феномен игры» - не мемуары, не сборник анекдотов, а теоретическое осмысление телеигры: принципы постановки вопросов, механизм коллективного взаимодействия и т. д.

Новая эра, как и на остальном отечественном телевидении, началась с телемостов. Знатоки зачем-то отправились играть в Болгарию, потом в московскую студию начали наезжать бесконечные французы, шведы, поляки. Исчезла Тамара Вишнякова и книги с экслибрисами. В качестве призов начали разыгрывать акции Международной ассоциации клубов «Что? Где? Когда?». Однажды прямо в студии в качестве героев музыкальной паузы объявилась великая французская группа Les Rita Mitsouko. 8 декабря 1991 года, за несколько дней до официального объявления о распаде Союза, на игровом столе впервые возникли деньги.

В этой игре, при всем ее домашнем уюте, всегда было нечто мистическое - наверное, сам процесс отгадывания загадок, это хаотичное метание коллективного разума, будит какие-то древние архетипы; здесь постоянно проявляется что-то необъяснимое, сверхрациональное, высвечиваются тонкие нити, скрепляющие все со всем, невидимые узоры на ткани жизни. Однажды на вопросе о стихах Микеланджело: «А с кисти на лицо течет бурда, рядя меня в парчу, подобно гробу» - я испытал сильнейшее в жизни, почти психоделическое переживание собственной смертности; и, конечно же, через несколько лет за игровым столом возник одесский кулинар-затейник по фамилии Бурда, разговаривающий, как будто пленку с записью голоса прокручивают задом наперед. Один из самых красивых вопросов последних лет был пересказом набоковских «Сестер Вэйн» - как умершие девушки передают рассказчику тайные послания, зашифрованные в тающих сосульках, в тени от парковочного счетчика, в начальных буквах слов последнего абзаца, складывающихся в акростих - и, разумеется, этот вопрос был отгадан. Говорят, когда Ворошилову копали могилу, на дерево по соседству уселась сова и следила за могильщиками, пока те не закончили скорбную работу; сейчас на могиле ведущего стоит гранитный черный ящик. Так вот: по прошествии лет видится, что казавшийся в то время позорным ребрендинг ЧГК (игра на деньги, термин «интеллектуальное казино», красные пиджаки в подарок отличившимся знатокам) был свидетельством абсолютной, почти пелевинской ясности взгляда: да, мир изменился, шестеренки мироздания приводятся в движение другими механизмами, в новом мире невозможно пытаться постичь суть вещей, игнорируя мистику денег. Символом новой эпохи стал Александр Друзь - совершенно набоковский персонаж, молчаливый, ироничный, немного нескладный; его метод - не мгновенное интуитивное постижение, не перелопачивание собственной эрудиции, а трезвый, почти коммерческий расчет. Друзь продержался в клубе дольше всех - 27 лет, получил все мыслимые регалии, вырастил двух дочек-знатоков, в этом году нес по Питеру Олимпийский огонь.