Переселенцы - Мария Сосновских

Работников на заимке поутру нашли еле живыми, связанными и с кляпами во рту. Хватились – одного нигде не было. Когда связанных освободили от кляпов, все в один голос твердили – дескать, он убежал вместе с поджигателями.

На заимке дымились головни, тут и там валялись обгоревшие трупы животных. В одну ночь Обухов лишился всего имущества.

С той ночи староста назначил в Прядеиной ночной караул: все боялись и нос за ограду высунуть, тем более – обуховские соседи.

В тревожном ожидании прошла вся зима, потом весна. Но даже и летом грабителей и поджигателей больше никто не видел – те как в воду канули.

Северьян вдруг как-то сразу постарел, осунулся и согнулся. На заимку он ездить перестал, работников рассчитал, а мельницу снова строить и не думал.

Когда на сходе Петр Елпанов сказал, что собрался строить на Кирге новую, свою мельницу, все прядеинцы обрадовались. Тем более, что Обухов согласился бесплатно отдать мельничные жернова и все железное, что осталось после пожара. Кроме того, он обещал показать, как надо молоть разные сорта муки и крупу.

Обухов совсем присмирел. Болтали, что он боится своего прошлого. Многие прядеинцы догадывались, что раньше Обухов был связан с темными людьми, и они за что-то жестоко отомстили ему. И круглый дурак догадался бы, что это не случайные грабители, а его бывшие дружки, вместе с ним занимавшиеся разбоем на больших дорогах, а то и отбывавшие с ним каторгу.

Опять из волости приезжало начальство. "Ну, бродяг тех искать – как иголку в стоге сена!" – решил становой пристав, отправляясь в обратный путь.

…Стоял конец сентября. С хлебом убрались уже давно, а погода все стояла, как летом. Деревенские бабы вереницами шли по ягоды, брали в борах бруснику, на болотах – клюкву да морошку, а по маленьким речушкам – калину и хмель.

СТРАШНАЯ НАХОДКА НА БЕРЕГУ

Приток Кирги, маленькая речушка Кривель, берет начало от подземного ключа, не пересыхающего в самый засушливый год. Становясь чем дальше от истока, тем все полноводнее, Кривель причудливо петляет, извивается загогулинами – оттого, видно, и получила свое название. Местами она течет по глубокому оврагу, густо поросшему калиной и черемухой, где все увито хмелем так, что не вдруг и продерешься.

Неподалеку от дороги, как раз в том месте, где в водополицу* Кривель подмывает правый берег, давно образовался крутояр, и кусты черемухи и калины нависают над водой. Две бабы, самые азартные ягодницы, остановились у обрыва.

– Гляди-кось, кума Уления, сколь тут калины-то! Да только растет высоко…

Кума, продравшись через цепкие кусты и крапиву, вгляделась.

– Ну-ка, давай вдвоем пригнем калинку!

– Лучше я вот на эту, что потолще, залезу!

– Ладом лезь-то, под берег не пади, вон какая тут вышина да крутизна!

– Не упаду-у-у! – уже сверху откликнулась товарка. – Ягоды-то какие хрумкие да спелые…

– Кума, глянь – под берегом какие-то тряпки!

– Ой-е-ей! – не своим голосом завизжала та. – Да ведь это человек мертвый!

Вторая кума, белее мела, вмиг слетела с высокой калины, и, едва не забыв подхватить корзины, обе бегом припустили к дороге… Вдали от страшного места насилу отдышались.

– Да ты, поди, и не разглядела толком-то! Поди, вовсе и не мертвяк там? Откуда ему тут взяться – никто ведь ни у нас, ни в ближних деревнях в этот год не утоп, не то бы давно вся округа знала!

Но та ничего и сказать не могла: ее колотила крупная дрожь.

Вечером по всей Прядеиной разнеслась весть, что в Кривеле нашли утопленника. Назавтра несколько деревенских мужиков поехали на речку. Взяли с собой одну из ягодниц – чтоб указала место; как та ни отказывалась, чуть ли не силком бабу усадили на телегу.

И вправду – под берегом лежал труп в лаптях и в рваном армяке с опояской. Но был он… без головы! Двое небоязливых мужиков палками перевернули тело, осмотрели берег поблизости – головы не было нигде.

– Знать-то, чужой это был человек – в лаптях у нас здесь никто и не хаживал, – по пути домой говорил один из обнаруживших страшную находку.

– Считай, паря, он уж давно в Кривеле лежит: вишь, кости одни да одежа остались, и мертвечиной не наносит уж, – рассуждал другой.

– И чё с им теперь делать-то?

– Староста, видно, в волость посылать будет за становым. Смертоубийство тут, не иначе! Вот еще не было печали, дак черти накачали! Теперь в волость пошлют – станового везти, да потом обратно отвозить! И еще хоронить этого…

– Ты, кум, черта-то не поминал бы не к месту: ведь человек же все-таки был… Видно, што это не самоубивец – может, кто его ограбил да убил!

До самой Прядеиной мужики судачили – как да что. А в деревне нашлись люди, которые прошлым летом и осенью два раза видели поблизости человека в лаптях и в армяке. Первый раз он просил воды попить, во второй – спрашивал, где живет Северьян Обухов.

Приехал становой, осмотрел труп и, выслушав рассказы деревенского люда, распорядился привезти на Кривель мельника Северьяна.

– Ну, что – признаешь своего гостя прошлогоднего?! – напрямик спросил становой. – На деревне люди говорят, что видали его, и не раз, возле подворья твоего!

Обухова как громом поразило. При виде мертвого тела и словах станового он испугался еще больше, чем когда-то на своей мельнице.

– Ваше благородие… Христом-богом… Может, убили его где-нито по дороге, а я-то тут при чем? Знать ничего не знаю!

– Ты поменьше разговаривай! Вот сегодня составлю протокол, а завтра в волость поедем – разузнаем, что к чему! – отрезал полицейский.

Вся деревня видела, как назавтра от подворья Обухова тронулась телега. В телеге подремывал полицейский урядник и вовсю храпел пьяный становой, а лошадью правил Северьян…

Еще не успела осесть пыль от телеги, как по всей Прядеиной пошли разговоры:

– Отопрется от всего Обухов-то! Вишь, неспроста сам повез начальство в волость…

– Знамо дело: рука, говорят, руку моет… Да нам-то что до этого? Лишь бы к нам не привязывались! А там – кто кого убил да за что, того Бог рассудит…

А братаны Кузнецовы, старик Плюхин и, само собой, Агапиха с тех пор про этот случай молчали – как в рот воды набрали.

…Хотя своенравная и коварная в половодье Кирга уже разносила по бревнышку елпановскую плотину, Петр не отступил от своей цели – во что бы то ни стало поставить на реке свою мельницу. Помимо его давней привычки всегда и во всем добиваться задуманного, у него был хозяйский расчет: с тех пор, как сгорела обуховская мельница-ветрянка, молоть зерно стало негде. А деревня без мельницы – не деревня, поэтому за помол можно получать хорошие деньги.

На этот раз место для плотины выбрали другое – где течение Кирги спокойно и в половодье. Река после засушливого лета и сухой осени обмелела, и плотину построили быстро. Теперь елпановская усадьба с домом, кузницей, амбарами, завознями, дальним и ближним пригонами занимала не одну десятину.

Год выдался урожайным, особенно хорошо поднялась рожь. Елпановы, не дожидаясь санного пути, еще закупали рожь по сходной цене в ближних деревнях и в селе Юрмич; там же ссыпали зерно до санного первопутка у давних знакомых – хороших, надежных людей.

Петр на целый год нанял семью работников, но на заимку посылать не стал: работники нужны позарез и дома. В хозяйстве всегда работы много, да и строительство мельницы – на носу.

От каждодневных хлопот Петра отвлекло лишь несчастье: перед самым Новым годом скоропостижно скончался кум Афанасий, двоюродный брат Пелагеи Захаровны и крестный Настасьи. Пришлось ехать в Киргу с печальным известием.

Афанасий много лет мучился надсадной грыжей, ходил и работал с опасливой оглядкой, помаленьку. В последние годы стал мало сеять, из скотины держал одну лошадь и корову.

Сына Ивана он выделил сразу же, как тот женился, построил ему дом со всеми надворными постройками, но в душе с женитьбой сына не примирился, а у сватов так и не бывал с самой свадьбы. Афанасию было шестьдесят семь лет. Конечно, люди живут кто меньше, кто больше. Но его какая-то смертная хворь свалила сразу: сутки поболел – и умер. Жена Федора одна в дому оставаться не захотела и сразу ушла жить к сыну Ивану; сноха Репсемея рожала каждый год, ребят много умирало, но и живых немало осталось, так что работы в доме было полно. Иван Афанасьевич, как и отец, здоровьем не отличался, и жили они небогато.

На кладбище четыре мужика два дня долбили мерзлую землю для афанасьевой могилы, да так до талой земли и не дошли. Когда останавливались, все взмокшие от пота, отдохнуть, то осторожно шутили меж собой:

– Не тем будь помянут, а шибко занозистый был покойник-то… Второй день могилу ему копаем! Елпанов Василий Иванович – уж он ли не мастер, а гроб делал, тоже угадать не смог: доделывать пришлось…

– А это уж завсегда так – на вредного не угадаешь…

– Вот Иванко у его не в родителя пошел: добрый мужик да покладистый…