Искры под пеплом - Андрей Дугинец

Вскоре и речка осталась позади, так же как и остров, и болото с немцами на берегу, которые в конце концов подняли ураганную стрельбу. Партизаны вошли в сухой смешанный лес, где было тихо и, казалось, даже тепло. Посмотрели друг на друга и молча обнялись. Гулко билось сердце. Одно сильное, мужественное сердце партизанского отряда. Стародуб посмотрел на своих друзей и пальцем подозвал их всех.

— Спасибо. Всем выношу благодарность от имени командования сто семьдесят шестого полка, — тихо и торжественно сказал он.

Миша недоуменно посмотрел на командира.

— Не думай, Миша, что у меня жар и бред, нет, — продолжал Стародуб. — Вы сейчас спасли и себя, и меня, и знамя нашего полка. — Он повернул голову и умоляюще посмотрел на Михаила. — Прости Миша, что я не сказал тебе сразу, но нам с тобой было не до того. А теперь скажу всем: знамя моего полка спрятано в окопах Быхова, где перед войной стоял наш полк.

— Мы найдем его, соберем людей, и полк снова начнет действовать! — горячо подхватил Михаил.

— В тылу врага такой полк может творить еще больше, чем на фронте! — крепко сжав свой увесистый кулак, добавил Ефим.

И партизаны тут же стали обсуждать план похода к Быхову.

Здесь, во вражеском окружении, они особенно остро почувствовали, как много значило само понятие «знамя полка».

Знамя для этой горстки блуждающих по лесам воинов было теперь не только символом воинской чести и доблести. За этим словом стояла Родина, зовущая, словно мать, попавшая в беду.

Стрельба позади все усиливалась. Над лесом просвистело несколько мин. Взорвались они в разных местах, далеко от цели. Немцы, видно, открыли обман, прорвались на остров и стреляли через болото наобум.

Лодка подплывала к знакомому месту. Михаил сидел на носу и внимательно смотрел на деревья по правому берегу, искал то единственное, за которым нужно повернуть направо, чтобы причалить против лагеря. По мере приближения к нему Михаил чувствовал, что сердце бьется все сильней, а во рту сохнет, как в жаркий день, и думает он больше всего о воспитательнице, оставшейся в этой глуши с осиротевшими детьми. Бледная, очень красивая, стоит она на берегу и ждет его.

«Черт возьми! — выругался Михаил про себя. — Неужели влюбился? Нашел время!»

Вот и старая, наклонившаяся к воде ольшина с зеленой бородой мха под нижней веткой. По знаку Михаила лодка круто завернула вправо и, прошуршав по чахлому камышу, уткнулась в торфянистый берег.

Михаил выскочил на берег и тут же услышал над самым ухом:

— Стой! Кто идет? Пароль!

И хотя голос был явно детский, Михаил невольно схватился за пистолет. Но тут же узнал Адамчика, стоявшего в дупле старой огромной вербы. Мальчишка весело улыбался.

Лагеря Михаил не узнал. Слева, по ходу от реки, было повалено еще несколько огромных берез и елей, создававших довольно надежный барьер, А справа одна за другой бойко выглядывали из земли оконцами три землянки, сделанные по всем правилам строительства таких жилищ. Крыша каждой землянки была обложена дерном и сливалась с землей, покрытой травой. То, что это землянки, выдавали только оконца, поставленные прямо над землей, да двери, тоже до половины скрытые под землей. Даже дымоходы были замаскированы сверху корявыми березовыми ветвями.

— Да когда ж это вы успели построить? — удивленно спросил Михаил.

— Одну еще до прихода ваших. А две уже вместе, — гордо, словно был главным в этом деле, ответил Адамчик. — Дерн носили мы сами, ребята.

— А окна, двери откуда?

— Когда лили сильные дожди, товарищ комиссар плавал куда-то на лодке и привез. Даже кирпичей достал для печки. Наверно, из заброшенного дома.

«Да-а. Батальонный комиссар превратился в начальника хозяйственной части этого детдома», — подумал Михаил и вдруг остановился в растерянности.

Из ближней землянки выскочила Эля в сопровождении троих ребятишек.

Мальчишки ухватились за Михаила, как за родного. А Эля остановилась на почтительном расстоянии и, вытирая пальцем слезы, смотрела на него с нескрываемым восторгом. На несмелое приветствие Михаила она одними губами прошептала:

— Хорошо. Ой, как хорошо, что вернулись…

Не находя, что ответить, Михаил виновато оглянулся и тихо промолвил:

— У нас тяжелораненый там, в лодке.

Эля тут же побежала к речке.

А из землянки уже выходили знакомые и незнакомые партизаны.

Наступили холода. Лужицы по утрам покрывались прозрачным хрусталем. И Стародуб стал опасаться, что затепло не успеют забрать знамя, а когда земля промерзнет, да еще и снегом покроется, искать будет труднее.

И вот в одно холодное утро, когда дыхание приближающейся зимы стало особенно явственным, он сказал Михаилу, что надо готовиться к походу.

— Правильно! — обрадовался Михаил. — Вы нарисуете карту, а мы сами найдем. — Да, клад графа Монте-Кристо был вон в каком тайнике, и то нашли. А уж на своей земле-то не отыскать, — уверенно заметил Володя Кравчук.

— Сокровища графа Монте-Кристо охранялись только морскими прибоями да чайками, — задумавшись, возразил Стародуб. — А наш клад, может быть, теперь под гусеницами фашистских танков. Знамя спрятано в окопе, недалеко от наших казарм. Немцы могут воспользоваться нашими казармами…

— Это верно, — согласился Дмитрий Артемьевич, — И все-таки мы пойдем без вас, дайте только подробный план.

— Нет, я сам буду искать.

— Тогда это будет не скоро, а зима на носу.

— Мы поплывем на лодках. За неделю доберемся, и я за это время на ноги встану.

— Это рискованно, — заметил Чугуев, — рана у вас серьезная, так скоро не заживет.

— Поверьте мне, — умоляюще глядя в глаза батальонного комиссара, говорил Стародуб, — я чувствую, что скоро начну ходить. В лодке я поправлюсь. Ведь плыть целую неделю.

Но на стороне Чугуева оказался весь отряд, и пришлось Стародубу чертить план места последнего боя да рассказывать все, что помнил о местности…

В этот же день отряд на трех лодках отправился вниз по течению. Элю взяли в качестве санитарки. А Чугуев, Стародуб и доктор с тремя бойцами остались хозяйничать в лагере.

По опушке леса мела колючая стремительная поземка. В лесу было тише, но все равно руки и ноги мерзли. Приходилось пританцовывать, переминаться с ноги на ногу и дуть на руки. А командир и комиссар с рассвета стояли в ольшанике, рассматривали в бинокль село, казармы в километре от села и развороченную землю чуть в стороне от казарм — место, где были окопы. Были. Но где они начинались и где кончались, попробуй теперь узнать. На месте боя взорвалось не меньше десятка бомб, которые все разворотили, все перековеркали. И тем не менее Михаил надеялся, что командирский окопчик цел. Стародуб ушел с поля боя последним. Знаменосец закапывал знамя уже будучи тяжело раненным. В полночь немцы прекратили артиллерийский обстрел, и Стародуб ушел из окопа в лес. А утром едва ли немцы еще стреляли. Ведь казармы и окопы вокруг них не проявляли никаких признаков жизни. Так рассуждал Михаил, вспоминая рассказ Стародуба. И все же тревога не покидала его. Казармы действительно оказались занятыми фашистами. За полдня Михаил насчитал двенадцать немецких солдат, которые крутились, в основном, возле крайней казармы. А ровно в час дня из села показался целый взвод, с бравой песней шедший по проселочной дороге к казармам. По форме Михаил никак не мог определить, какого рода войск эти солдаты. Вооружены они были автоматами. Только командир шел с пистолетом на боку.

Взвод еще был далеко, а обе двери крайней казармы раскрылись нараспашку.

— Непонятно, — только и сказал Михаил, передавая бинокль комиссару.

Но долго комиссару не пришлось пользоваться биноклем. Немцы на ходу разделились на две группы и вошли в открытые двери казармы. А минуты через три они стали выводить оседланных коней.

— Кавалеристы! — вскрикнул Михаил и, выхватив бинокль, прилип к окулярам.

Дмитрий Артемьевич с доброй улыбкой сказал:

— Ты смотришь на них голодным волком!

— Сейчас бы вскочить вон на того вороного с белыми копытами и ускакать в степь, — отвечал Михаил, глотая слюну. — Ветер в ушах поет. Крылья вырастают.

— Да-а, представляю, что бы ты творил, если б тебя в степь во главе кавалерийского отряда пустить по тем местам, где Щорс водил свои полки! — явно любуясь другом, промолвил Дмитрий Артемьевич.

— Не было бы фашистам покоя ни днем на ночью! — услышали оба у себя за спиной и резко обернулись.

Рядом стояла Эля с солдатским котелком в руках.

— Меня послали к вам с чаем. Вот хлеб и сало, поешьте, ведь вы с самого утра…

— Что за чай! — сердито и встревоженно спросил комиссар. — Вы что там, костер развели?