Колесо судьбы. Канон равновесия (СИ) - Александра Плотникова

Крылатый продолжал смотреть в никуда, лишь слабо вздрагивая через слово. Каждое первое припечатывало Силой не хуже увесистых оплеух, каждое второе ножом резало по сердцу. С крыльев соскользнуло несколько перьев, бесшумно опустились на пол мертвыми бабочками.

— Кетарэ, я… — но слова застряли в горле, рассыпавшись бессмысленным бормотанием.

— Что ты? Ну что ты? Преподал мне прекрасный урок доверия и «всеобщего блага», спасибо. Я его усвою. Или скажешь, будто не знал, что у химерологов не сработал наркоз?

Голос Владыки внезапно сел и с басовитого рыка скатился в зловещее сипение. Гнев спадал, уступая место страшной ледяной пустоте. Он оглянулся, ища за что бы уцепиться, но так и остался стоять посреди комнаты, истекая тускнеющим Светом. Наркоз тогда действительно сработал не полностью. Он лежал под слепящими лампами, неспособный двинуть и пальцем, но видел и ощущал абсолютно все. А крылатые рептилии с человеческими лицами полосовали и переделывали его тело… По живому. Хотя, честно старались облегчить страдания хотя бы наркотиком.

— Неужели ты с высоты своей нынешней мудрости не осознаешь, что так было нужно… — прошелестел Янос уже почти беззвучно.

— Для чего нужно? Из-за этой дряни внутри я больше не могу исполнять работу Хранителя, не могу взойти на Колесо. Она меня давит, разрывает изнутри. Или вы что, специально ждете, когда я взорвусь, как бомба?

Кот снова начал метаться туда-сюда. Хотелось по перышку ощипать вемпари перья, вцепиться когтями в лицо и глаза, рвать на части, выплескивая внезапную обиду и боль… Но даже сейчас он не мог себе такого позволить, оставаясь… кем? Хранителем? Эль-Тару? Или другом этому вот… Кетар и слова-то подходящего найти не мог.

— Есть и другие пути оказаться единым с Колесом… — туманно бросил Янос, поднимая взгляд на кхаэля. Взгляд этот, впрочем, оставался по-птичьи стеклянным.

— Объясни мне, идиоту кошачьему, для чего ты ввязался в это сам. И для чего заложил в меня камень? Я, хоть убей, не вижу в вероятностях ничего, кроме взрыва, ставящего под угрозу всю Хэйву!

Кхаэль отвернулся и отошел к окну, махнув лапой. На душе стало мерзко. Как будто нырнул по уши в помои или канализацию.

— Мог хотя бы свои руки не пачкать… друг.

«В чужие я бы тебя не доверил…» — донеслось обрывком мыслей. Говорить крылатый уже не мог. Казалось, еще чуть, и он просто перестанет быть, раздавленный грузом собственной вины.

Кетар прислонился лбом к холодной лирофанитовой пластине в раме окна. Метель утихала. Было больно и пусто. За спиной дрожал сжавшийся комок страдания в хрупкой оболочке из мяса, костей, кожи и перьев. Птица, с которой он играл в том, человеческом детстве, ушедшем из памяти, и «детстве» новом, через которое пришлось пройти после скальпеля. Птица, не раз латавшая его раны после тяжелых боев.

Злодейка-память подбрасывала картины.

Тусклый свет, заливающий ничего не различающие глаза. Древесный запах. Боль во всем теле, неподвижном, чужом, горячем.

Какие-то голоса.

Страшно. Кто они?

— Янос, ты понимаешь, что ты натворил?! — взбешенный хриплый полушепот. Кто-то очень сильно переживает за него. — Если бы не я, он умер бы там! Как ты вообще посмел меня отослать?

— Не умер бы. Вероятности не указывали на смерть. Хотя возможность была высока, да.

Спокойный, усталый голос. И теплые добрые руки, от которых боль в страхе бежит. Надо сказать. Надо поблагодарить… Надо? Что такое «надо»? Как это делается? Кто он? Сиплый мяв из глотки. Все слова разбежались. А что такое слова?.. Как больно…

— Мяу…

— Тише, тише, хороший котик. Пройдет. Скоро все пройдет.

Руки. Крепкие, жилистые, хоть и тонкие, с синей кожей. Какая-то невкусная гадость на ложке, но от рук никак не увернуться. Шелест перьев, черных как уголь…

Кетар в бессильной ярости ударил лапой по пластине минерала. Лирофанит выдержал. Зачем, зачем все это? Зачем он сам, руководствуясь «всеобщим благом», играет судьбами не простых смертных — своих же детей?

— Эх ты… Чучело пернатое.

И снова несколько перьев, враз поседев, опустились на пол серыми клочьями пепла. Янос сейчас больше походил на старую помятую игрушку — забытую и сломанную, но, возможно, дорогую как память. Кетар тихо подошел, подплыл на сильных лапах. Мягко положил руки на жилистые тонкие плечи, придержал.

— Ты моя птица, — шепнул он в самое ухо вождю. — Слышишь?

Вемпари вздрогнул и затих, на мгновение подняв взгляд на друга. То ли не знал, что сказать, то ли все еще не верил, что его не пытаются придушить или ударить. Он молчал, нервно дрожа крыльями.

— Кетарэ, разве… — но снова голос предательски дрогнул и вырвался слабым кашлем.

— Разве мы люди или дети, чтобы рассориться из-за того, что было тысячи лет назад, и за что давно заплачено? А если мне когда-нибудь придется проделать то же самое — кто возненавидит меня?

Янос странно встрепенулся, быстро дернув взглядом в сторону, помотал головой:

— Это все… слишком неоднозначно… Может быть… И я… Когда…

Казалось, крылатый пытается говорить о нескольких вещах сразу и путается между ними.

— Ты говори яснее, — Кетар убрал руки и отстранился, зная, что друг не любит лишних нежностей. — Невмешательство — хорошая штука, но иногда излишне вредная. Если что-то видишь — скажи, прекрати молчать!

— А… кажется, мне не показалось… — в красновато-карих глазах вспыхнул белесый огонек, но тут же исчез. — Рейдан…

Кхаэль вздрогнул. Удушливый страх подкатил к горлу, сердце снова ударилось о ребра. Его Первый князь. Его опора? Что с ним? Порой вытягивать из Яноса правду было все равно, что гнутый гвоздь клещами драть. И за это точно стоило перья выщипать!

— Что ты видишь? — снова навис он над пернатым.

— Рей, он… с ним что-то не так, и потом… будет… — Янос зажмурился, отступил назад, пытаясь ухватиться за стену и начиная медленно сползать на пол.

Кетар прыгнул. Поймал, отнес в кресло. Присев на колено рядом с полуобморочным вемпари, пару раз легонько хлопнул по щекам, досадуя на капризный дар — чем сильнее и ярче вождя накрывало предвидением, тем меньше он успевал сказать перед обмороком. А потом, к несчастью, не помнил ничего из того, что говорил.

Черные крылья вяло скребущие по полу, вдруг резко выгнулись вверх, заостряясь сталью броневых перьев — лязгнул металл, поднялся удушливый и непривычно едкий запах грозы и пепла с серно-чешуйным послевкусием. Янос трепыхнулся, едва не вывалившись из кресла: