Горячая тень Афгана - Андрей Дышев

Я, как оловянный солдатик, стоял в узком пенале, где не мог ни присесть, на нагнуться, ни ощупать стены вокруг себя. В первое мгновение ужас холодной волной сковал мой разум — достаточно было лишь на мгновение представить себе, что я не смогу выбраться из этой черной ловушки и останусь тут до своего последнего дня. Даже воспользоваться тросом я уже не мог, и не потому, что он был скользким, как бычьи жилы, а потому, что не было достаточного пространства для работы руками.

Холодный пот покрыл тело. Я изо всех сил зажмурил глаза, до боли прикусил губу. Никогда еще со мной не случалось, чтобы я терял самообладание.

Как внезапно нахлынуло, так и отлегло. Я встал поудобнее, нашел место, где можно было развернуть плечи и вздохнуть полной грудью. Сверху на меня посыпался песок, и я услышал голос Гурьева:

— Ну, как вы там? Мне уже можно спускаться?

— Ну да, — сквозь зубы ответил я. — Только вас здесь не хватало.

Я постучал носком ботинка по стене. Кирпичная кладка. Значит, лифтовые люки находятся не друг над другом. Постучал справа и слева. Опять кирпич. Надо было опускаться головой вниз, подумал я. Это хоть и не так удобно, но надежнее.

Не рассчитав удара, я изо всей силы врезал пяткой по стене, находящейся за спиной. Загремела металлическая дверца. Я ударил еще сильнее, надеясь выбить ее вместе с запором или замком, но она не поддалась.

— Вы с ума сошли! — зашипел сверху Гурьев. — Зачем вы так гремите?

С трудом подавляя в себе желание обложить химика матом, я стал двигать пяткой из стороны в сторону, пытаясь сдвинуть дверь, если, конечно, она была устроена по тому же принципу, что и картина наверху. Это была долгая, адская работа. Сантиметр за сантиметром я сдвигал дверцу в сторону, и когда открыл ее полностью, то ноги онемели уже настолько, что я не чувствовал их и проталкивал в проем словно два тяжелых и неповоротливых бревна.

Я выполз из шахты в какой-то уродливой, неестественной позе. Ноги не держали меня, и я тяжело сел на пол. Подо мной загремел какой-то изогнутый жестяной лист или цинковое корыто — я не разглядел. Из ниши доносился голос Гурьева.

Я подполз к нише, просунул в нее голову.

— Алло, Гурьев! — откликнулся я. — Все в порядке. Можете спускаться. Только заползайте в шахту не на животе, как я, а на спине. Это немного сложнее, зато вам будет намного проще здесь, внизу.

Гурьев минуту помолчал, оценивая, должно быть, степень риска. Потом ответил:

— Хорошо. Принимайте!

Он грохнулся о дно шахты с такой силой, что я испугался — не поломал ли он себе ноги. Проклиная вслух меня, себя, такого нерадивого, свою маму, которая произвела его на свет, Гурьев выполз из ниши, наступил на то же корыто, которое загрохотало подобно раскатам грома в июльскую ночь, и стал отряхиваться. Он занимался этим делом слишком долго, будто назло мне, и я уже начал было заводиться, как вдруг Гурьев поднял голову, посмотрел по сторонам, потом на меня, потом снова по сторонам и тихо произнес:

— Этого не может быть… Мы, собственно, сделали гигантский круг… Но этого быть не может!..

Я тоже посмотрел по сторонам, но едва различимые силуэты грузовой машины с брезентовым навесом, каких-то станков, стопок листовой фанеры или жести и высоких, под самый потолок, металлических стеллажей ни о чем мне не сказали.

— Вы знаете, куда мы с вами приползли? — спросил Гурьев и неприятно, тоненьким голосом рассмеялся. — Я вам рассказывал. Это гробовой цех.

18

Я никак не мог отделаться от чувства, что все произошедшее со мной этой ночью было одним крупным розыгрышем. Некто хитрый нарочно погнал меня по кругу, заставил ползать по трубам и шахтам, и в итоге я вернулся почти в то же место, откуда вышел. Производство порошка заканчивалось маленькой фасовочной комнатой, откуда он уходил в никуда.

Я бродил по цеху, присматриваясь к темным силуэтам станков, на которых режут цинковые листы, затем сгибают их, придавая форму гроба, и запаивают щели. Оборонный заказ. Увы, война требует не только производства техники и снарядов. Ей нужны и цинковые гробы — жуткий символ войн, катастроф, трагедий, где люди гибнут массово и очень далеко от того места, где будут захоронены.

Я подошел к грузовику, откинул брезентовый полог, заглянул в кузов. Полумрак не помешал мне увидеть несколько готовых гробов, накрытых крышками, аккуратно сложенных на полу-кузова. Страшно, подумал я. Люди еще живы, еще несут службу, сидят в окопах на границе, ходят на патрулирование, а тара для них уже приготовлена. И где-то, когда-то пути их пересекутся, и судьба уже навеки станет единой.

«Тара», мысленно повторил я, как бы прислушиваясь к звучанию этого слова. Кощунственно так думать, если речь идет о погибших. Но точнее определения не подберешь, пока эти ящики, горьковато пахнущие металлом, лежат в кузове грузовой машины.

Я вернулся к нише, рядом с которой безмолвно сидел Гурьев. Удобно, черт возьми, думал я, опускаясь рядом с нишей на корточки. Удобно, остроумно и безопасно.

Оттащил в сторону подготовленный к загрузке гроб и увидел необходимые инструменты: паяльную лампу, большой, похожий на молоток, паяльник, банку с маслянистой жидкостью, возможно, соляной кислотой, моток припоя.

— Фантазия человека безгранична, — сказал я Гурьеву, рассматривая паяльник. — Вариантов масса. Это все равно, что игра двух королей на пустом шахматном поле. Можно загонять своего противника в угол до усрачки. А он будет придумывать новые ходы и избегать нападения… Какое сегодня число? Уже двадцать второе, среда. Среда, вы слышите? А «Черный тюльпан» вылетает из Душанбе по четвергам. Значит, завтра.

— О чем вы? — не понял Гурьев.

— О том, что мафия бессмертна, дорогой Анатолий Александрович! Я нашел последнее звено, и цепочка замкнулась. Но легче от этого мне не стало. Голову распирает осознание, если хотите, чудовищного цинизма, вселенской подлости и низости… А впрочем, все разговоры о морали ныне смешны и бессмысленны.

— Вы так считаете?

— Я в этом уверен… Вы видите этот самосвал с гробами, будь он неладен? На нем мы пробьем себе путь к свободе. Надо только протаранить двое ворот — что может быть проще?

Я снова подошел к грузовику, взялся за ручку двери, и она, к счастью, поддалась, дверь раскрылась. Но встать на подножку я не успел.

— Стоять! — услышал я за своей спиной голос Гурьева и почувствовал, как к затылку прикоснулся холодный ствол. — Руки вверх!

Это было настолько неожиданно, что я даже не подумал о том, что такие команды лучше выполнять беспрекословно, хотел было повернуться, как ствол еще сильнее вжался мне в затылок. Щелкнул затвор.

— Не делайте глупостей, Кирилл, — предупредил Гурьев. — Иначе мне придется выстрелить. Снимите с плеча автомат и положите его на землю. Живо!

— Вот тебе раз! — недоуменно произнес я, опуская оружие к своим ногам. — Послушайте, Анатолий Александрович, а может быть, вы переутомились? Вы меня ни с кем не путаете?

Я услышал, как он подобрал автомат и закинул его себе на плечо.

— Повернитесь! Опустите руки!

Нет, Гурьев не был похож на человека, внезапно потерявшего рассудок. Он, держа пистолет в вытянутой руке и направив его мне в грудь, смотрел спокойным и совершенно ясным взглядом.

— Никуда мы не поедем, — сказал он.

— Разве вы решили остаться?

— Не только я. И вы останетесь.

— Нет-нет, благодарю. Но мне здесь больше нечего делать.

— На кого вы работаете?

— На Фемиду, Анатолий Александрович, на нее, родимую.

— Перестаньте паясничать. Сейчас я вызову охранку, и они легко вытянут из вас правду.

— Почему вы решили, что я говорю неправду?

— Я вам не верю, — помолчав, ответил Гурьев. — Но в любом случае вы — мой враг.

— Кажется, до недавнего времени мы с вами были союзниками.

— Это вам так казалось. Я просто контролировал ваши действия.

— Так вы вовсе не собирались бежать со мной? — искренне удивился я.

— Бежать? — усмехнулся Гурьев. — Куда?.. Сядьте. Отдохнем. Теперь уже некуда торопиться.

Он, не опуская пистолета, сел на гроб, перевернутый днищем кверху. Я лишь прислонился спиной к крылу машины.

— Значит, вы все это время просто шпионили за мной? — спросил я.

— Я назвал бы это другим словом. А вот вы как раз и шпионили.

— Гурьев, я вас не узнаю. Вы ли тот запуганный интеллигент, который летел со мной из Москвы в Душанбе и жаловался на сокращение штатов в НИИ?

— Можете не сомневаться. Но вы правы — я действительно сильно изменился.

— Короче говоря, вам здесь понравилось?

— А вам бы не понравилось. — повысил голос Гурьев, — если только за один месяц получили семь тысяч долларов, включая премиальные и подъемные? Я, наконец, почувствовал себя человеком, понимаете? После нескольких лет унижений, постоянного страха, что окажешься на улице без средств к существованию, старый, не нужный никому со своим кандидатством, со своей кафедрой, я вдруг снова почувствовал себя ученым — человеком сильным, — способным использовать свои знания и опыт во благо самому себе. И ни один человек на свете не убедит меня в том, что это плохо.