Мастерская пряток - Вера Морозова

Репродукций было семь. И это не удивило Марию Петровну. Конечно, невозможно не купить такие вещи. Тут и Гойя, и Леонардо да Винчи, и Мурильо, и Рембрандт, и Брюллов, которого Василий Семенович величал Великим Карлом…

Мария Петровна долго держала портрет матери Гойи, картины совершенно незнакомой, и удивлялась, сколько тревоги, обыкновенной материнской тревоги было в ее глазах.

И Эссен притихла и долго смотрела на цветную репродукцию. Осторожно взяла ее из рук Марии Петровны и опустила в таз с водой. От неожиданности Мария Петровна вскрикнула:

— Что ты делаешь!.. С ума сошла!

Эссен тихо засмеялась.

— Не горюй… Репродукцию получишь на память… Проследи-ка лучше за паспарту.

И только теперь Мария Петровна стала вглядываться в паспарту, на которые наклеивались репродукции. Все одинакового размера, напоминавшие размер газеты «Искра», и довольно плотные. Она покрутила картинки и ничего подозрительного не нашла.

Эссен продолжала священнодействовать — в таз положила и Гойю, и Рембрандта, и Брюллова… Прекрасная наездница в красном одеянии и огромном газовом шарфе медленно погружалась в теплую воду.

Потом она сняла со спинки стула полотенце и прикрыла таз, заметив не без грусти:

— Зрелище не для слабонервных… Подождем с часок…

— Нет, ты объясни толком, что все это значит… Почему красоту, от которой глаз невозможно оторвать, ты запихнула в таз с водой?! Я все просмотрела, только на зуб не попробовала, и ничего подозрительного… — Мария Петровна вопросительно подняла глаза.

— Скажу твое любимое: «поживем — увидим». Запри-ка меня на часок. Очень хочется соснуть… — Эссен сладко потянулась и стала зевать. — Усталость делает свое черное дело. Спать… Спать… Спать… — И, увидев, что Мария Петровна уходит, жалобно попросила: — Не больше часа, а то натворим дел — не расхлебаем.

Когда Мария Петровна вновь вошла в комнату, Эссен уже проснулась и стояла у стола. Рукава засучила и что-то осторожно переворачивала в тазу.

— Пришла… Вот и славно… Запри дверь, чтобы никто не ворвался. Будем репродукции, которые заставили тебя замирать от счастья, раздирать на части в буквальном смысле этого слова. Ну, не беспокойся. — Эссен радовалась возможности заинтриговать подругу. — Вот задала задачку с двумя неизвестными… Только ларчик-то просто открывается. В подполье изобрели чудо-клей. Им осторожно смазывают экземпляры газеты «Искра», потом накладывают один на другой… Смазали и наложили… Опять смазали и опять наложили… И так много раз. Паспарту из склеенных газет получается плотным и достаточно толстым. Тут важно чувство разумности не потерять и не жадничать. Примерно экземпляров двадцать… Не больше, чтобы невероятной толщиной не привлечь внимание таможенников. Сверху на паспарту приклеивают любые репродукции… В самой идее ничего странного нет. Русский интеллигент завсегда везет в Россию репродукции с картин великих художников. И это не вызывает вопросов на границе. Конечно, их не повезет купец… Но вещи купцов таможенники, как правило, и не обыскивают. У господ таможенников чутье на нелегальщину.

— Здорово, Маша… Здорово… И места мало занимает, и опасности нет. — Голубева восхищенно крутила головой. — Конечно, таможенники не будут при проверке хватать репродукции и совать их в тазы с водой. И ничего не увидят и не простучат. Время такое тяжелое: и шляпные коробки, и чемоданы с двойным дном, и многое другое — все провалилось…

— Да, провалы на границах страшные. Таможенники поднаторели в досмотре. — Эссен говорила с грустью и, вздохнув, закончила: — Обыски ужесточились. На помощь таможенникам приданы чиновники из Петербурга. Каким-то образом в Охранном отделении узнают о прибытии транспорта с нелегальщиной… Кто-то им поставляет информацию. Плохие дела…

— Не думай так, — попыталась утешить подругу Мария Петровна. — Дело не в информации, хотя и такого обстоятельства исключать нельзя, а в том, что раньше обыскивали выборочно — теперь каждого… У генералов и то вещи досматривают… Курьез?! Что ж?! Но примеры такие есть.

Мария Петровна не отрывала глаз от таза. Репродукции плавали сверху. Зато паспарту разбухли и лежали на дне. Бумага пожелтела, и газетный шрифт проступал отчетливо. Она посмотрела, как делает Эссен, и тоже принялась отделять газетные листы от паспарту. Листы, мокрые от воды, провисали от тяжести, и их осторожно клали на кровать.

Залепили они мокрыми газетами и кушетку, и стол, и стулья, и креслице красного бархата. А газеты все расползались по комнате, все гуще прикрывали вещи.

В Саратов пришел «малый транспорт» «Искры».

К утру газеты просохнут. «Искру» свернут в квадратики, сложат в пачки и старательно распределят по партийным организациям города. А пока газеты нужно сушить да следить, чтобы никто ненароком не попал в комнату, отведенную для гостей.

ПОЧЕМУ НА ЛЕЛЮ НАДЕЛИ СТАРОЕ ПАЛЬТО И СТОПТАННЫЕ БАШМАКИ

Однажды мама позвала Лелю побродить по городу. День был теплый. Солнце ярко светило. С Волги доносился легкий ветерок, и жаркое дыхание западного ветра разливалось по улицам.

Мама оделась в парусиновое пальто с большими карманами. Это пальто Леля не любила — мама становилась сразу старой и неприметной. Голову повязала черной кружевной косынкой, словно мама была кухаркой. Взяла в руки кошелку, с которой Марфуша в субботние дни ходила на толкун. Так в городе называли базар.

Леля видела, как потемнела лицом Марфуша, когда мама сказала, что с ней на прогулку отправится и Леля.

— Хоть девочку-то пожалейте! Не дай бог беда приключится, — сказала Марфуша загадочные слова, которые обычно произносил папа в подобных случаях.

Сегодня, как поняла Леля, случай был именно такой. Мама попросила и Лелю одеть попроще. Пойдут они далеко, на самую окраину города, и будет нехорошо, если девочка станет привлекать внимание. Леля к нарядам была безучастна и против маминых слов возражений не имела. Марфуша поджала губы, пообещала пожаловаться Василию Семеновичу.

На Лелю напялили старенькое пальтишко, из которого она давно выросла. Голову повязали ситцевым платком и дали туфельки, стоптанные на правый бок. Леля покосилась на пальто и ничего не сказала. Мама знает, что делает. Это было глубокое Лелино убеждение.

Мария Петровна выбросила из кошелки покупки Марфуши на стол и занялась странными делами. На дно положила свертки в ситцевых платках. Сверху пучки редиски, стараясь, чтобы свертки стали невидимыми. Подумала и прибавила пучок лука. С крупными перьями, темно-зеленый от спелости. Седые ниточки корней свешивались через плетеные ручки. И еще морковь. Красную. С резной зеленью и белыми черточками. Оглядела и осталась довольная.

Марфуша все с тем же недовольным лицом проводила их через черный ход. Каждый раз Леля удивлялась, как парадный ход отличался от черного. На парадном — на лестнице лежали ковры, а по стенам висели газовые рожки. Между рожками в медальонах были огромные яблоки и груши, нарисованные, как говорил папа, неплохим художником. Натюрморты — слово, которое очень смешило Катю. Сверху на яблоках и грушах возвышались какие-то заморские фрукты, которые любили рисовать в Саратове.

На парадной лестнице было скучно и неинтересно, и Леля любила черный ход. На узкой лестнице, плохо освещенной, дети обычно играли в разбойников. Из Кати делали купца, купец ехал по глухому лесу, деревьями служили веники и метлы, сложенные заботливой Марфушей. На купца Леля совершала набеги, спрятавшись за метлами. Она кричала разбойничьим голосом, а Катя плакала от страха настоящими слезами.

По черному ходу ходили мало. Только дворник Степан приносил охапками дрова и зимой и летом. Зимой побольше, а летом лишь для плиты на кухню, на которой царствовала Марфуша. Черный ход имел несколько выбитых ступенек, на них можно легко упасть и поломать ноги. Леле, как и Кате, настрого запрещалось прыгать и скакать по лестнице. Черный ход выходил во двор с чахлыми липами и тополями, обсыпанными пухом. Пух залетал в квартиру и очень сердил Марфушу.

Во дворе торчали две скамьи, покосившиеся от времени. На скамьях по вечерам сидели кухарки и няньки соседних домов. Бывал тут и дворник Степан. Он играл на балалайке и громко пел песни, под которые Леле хотелось танцевать.

Господам, как называл дворник жильцов дома, пользоваться черным ходом было неприлично. Леля спрашивала Марфушу, почему, та делала страшные глаза и качала головой, возмущенная ее непонятливостью.

К радости Лели, сегодня они с мамой спустились по черному ходу. Леля перескочила через разбитые ступеньки и попросила маму не упасть. Мама улыбнулась и поблагодарила дочку. Со дворика, против обыкновения, пошли не вверх на Дворянскую улицу, застроенную большими и нарядными домами, а спустились вниз. Там были узкие улочки с кривыми переулками и проулочками. Дома деревянные, скособочившиеся и почерневшие от времени. Окошечки маленькие, с кривыми ставенками, которые закрывались на ночь от лихих людей на железные болты. Что брать лихим людям в этих домах, напоминавших игрушечные, непонятно, но тем не менее о лихих людях часто говорила Марфуша. Вдоль домиков глухие заборы, за которыми виднелись шапки сирени да желтой акации. В воротах калитки с железным кольцом. Этим кольцом и стучали по доскам вместо колокольчика. И сразу раздавался лай собак. Заливистый или басовитый. Грозный или визгливый. Отрывистый или долгий.