Идеальный вариант (сборник) - Лариса Райт

– Хиреешь!

– На себя посмотри! – съязвила та. Борька заплыл жирком и самомнением. – У меня все отлично.

– Сказочки!

Ирочка подавила возмущение. Не хотят верить – не надо. Все замечательно, и точка.

– Переезжаем в Канаду, – объявил Антон, получивший, наконец, место по первой специальности инженера в одной из крупных компаний Торонто.

– Здорово! – восхитилась подруга. – Борька сразу на двух языках заговорит. Я обожаю французский. Ну надо же! Просто не верится!

– Не верится и не надо, – осадила бабулечка. – Нечего тебе там делать.

– Как это? Но ведь Антон едет…

– И пусть едет. Твое дело о ребенке думать.

– Так я и думаю. Это же Канада, образование, возможности…

– Холод и мрак. Только дерни Бореньку из этого климата, и ты мне никто!

– Но ведь Антон…

– Он уже взрослый мальчик, а Боренька – маленький. Всему тебя, Ирочка, учить надо.

Она переживала и расстраивалась. Опять захотела не того, что надо. Опять стала не о том мечтать. Как же повезло, что есть бабулечка, которая всегда права и может подсказать и направить. Ну, конечно, Борюшку от моря отрывать нельзя. Естественно, он начнет болеть и растеряет весь накопленный иммунитет. И как же это она – врач – сама не сообразила? Естественно, о переезде не может быть и речи. Уж пусть Антоша сам как-нибудь. А они ничего – справятся. Подождут. Не привыкать. Это Борюнька маленький. А она – Ирочка – уже большая девочка, а Антон – права бабулечка – большой мальчик.

Девушка еще не понимала, что зачастую большим мальчикам присмотр необходим ничуть не меньше, а то и больше, чем маленьким. Почему этого не понимала бабулечка? Возможно, жизнь не научила. У самой муж погиб. У дочери ушел, хоть и был под вечной приглядкой. Так какая разница, в одной с ним квартире жить или в разных странах?

– Бросай все и приезжай! – раздался однажды ночью звонок встревоженной Ниночки. Она тоже месяц как жила в Канаде. Тренировалась в труппе цирка Дю Солей.

– Что случилось? Все живы? – испугалась Ирочка.

– Твой брак на грани смерти. У Антона роман, и серьезный.

– Да? – Девушка не думала, что можно в буквальном смысле почувствовать, как разрывается сердце. Но в груди совершенно точно что-то сжалось и разлетелось на части, чтобы впоследствии срастись, зарубцеваться, но уже никогда не стать прежним. – Ну… если роман, что уж теперь. Пусть будет счастлив.

– Ирка! Ты сумасшедшая? Сама же виновата! Отпустила мужика одного черт знает куда. Ему сложно, поддержка нужна. Да если приедешь, все еще может исправиться. Он ведь что думает? Не поехала со мной жена – не нужен я ей.

– Но и он со мной не остался!

– А ты просила?

– Нет, но…

– Без «но». Покупай билет и приезжай.

Полетела. Антон, конечно, валялся в ногах, просил прощения и обещал все исправить. Только как это можно исправить? Каким образом? Ирочка не понимала. Не изобрели ведь еще машину времени. А по-другому как? Никак. Так и не могла решить, прощать его или нет. Неслыханное единодушие проявили все:

– Прости его, Ируля, – плакала в трубку Бэла Давыдовна.

– Прости немедленно! – требовала бабулечка.

– Прости, – в несвойственной спокойной манере советовала сестра.

– Прости, – проявлял мужскую солидарность Штейн.

И даже мама, мама, которая все знала и все понимала, сказала:

– Если просят, прости.

Простила и вернулась в Израиль. А как еще? Бореньке по-прежнему нужно солнце. К тому же спустя девять месяцев родилась еще и Майка. Антон прилетал два раза в месяц, ужом вился вокруг жены и детей, но Ирочка при виде его ощущала непрестанную тошноту, с которой со временем научилась бороться, но подавить до конца так и не смогла.

– На работу тебе надо, – ворчал Борька-старший.

Только ему Ирочка и решила открыться. А кому еще? Бабулечка бы только отмахнулась, сказала: «У тебя дети, и точка. И вообще, чего жаловаться, когда такие дети?» Ниночка бы припечатала так, что потом век не отмоешься. А маму просто жалко. Один раз сама пережила такое. Зачем еще и за дочку страдать?

– Зубы тебя спасут, – настаивал Борька. – Давай поговорю с кем надо, найдем руководителя, восстановим диссертацию. Или кабинет, хочешь? Ты же всегда хотела.

– Хотела, – соглашалась Ирочка и плелась кормить Майку. Какой кабинет, когда тут такое: бронхит на бронхите (и это в израильском климате!), а еще аденоиды, которые предстоит удалять под общим наркозом (и это называется прогресс в медицине!). Отсутствие психологического стресса у ребенка – это, конечно, очень важно, но кто-нибудь подумал о родителях? Ирочка, конечно, понимала: Майкины болячки – результат состояния матери во время беременности. Но тут уж понимай не понимай, ничего не сделаешь. Болеет – лечим, на себя стараемся не пенять. Стараемся. Получается плохо. Девушка себя заплевала так, что постоянно казалась грязной и бегала мыться при первой возможности. Все равно не могла избавиться от ощущения полной и почти окончательной своей несостоятельности. Вот это самое «почти» давало надежду и позволяло как-то заниматься текущими делами, проживать каждый день и просыпаться на следующий. «Почти» существовало, но никак не хотело приобретать реальные очертания.

Весной Майке исполнилось два. Потащились к очередному врачу. Ирочка все надеялась избежать операции. Отправились вдвоем с дочкой – практически нереальная ситуация. Но случилась же. Бабулечка осталась при Борьке, а Бэлочка (теперь свекровь просила называть себя так) при свекре, у которого, как назло, расшалилось давление.

Врач забрал Майку для осмотра и попросил «нервную мамашу» погулять. Ирочка мерила шагами расстояние между колоннами у входа в больничный корпус, как вдруг:

– Ира?

Обернулась. Несколько мгновений всматривалась в осунувшееся лицо мужчины: трехдневная щетина, ввалившиеся глазницы, руки слегка дрожат, но глаза… Глаза теплые, добрые и такие родные. Спросила неуверенно:

– Папа?

Обнялись неловко. Постояли молча, не зная, с чего начать разговор. Начали с очевидного.

– Ты здесь? – спросила Ирочка. – Ты же не хотел…

– А я и сейчас не хочу. – Голос отца дрогнул. – Тем более так…

– Как?

– Рак. Вот так.

– Давно? – Ирочка взяла в ладони дрожащую руку отца.

– Не у меня. У жены – у Люды. Ей-то за что?

– А тебе есть за что?

– Тебе ли не знать?

– Значит, твой крест, – сказала и поняла, что вся копившаяся долгие годы обида на отца испарилась, как не было. На того, кто бросил и живет где-то далеко в безоблачном счастье, обижаться можно, а на того, кто стоит перед тобой, убитый горем и раздавленный судьбой, – глупо и как-то даже странно. – Пойдем присядем, – кивнула на скамейки в больничном сквере.

Выбрали ту, что в тенечке. Сели, стараясь не касаться друг друга, спросили одновременно:

– Как ты?

– Как она?

– У нас все, в общем, хорошо. Майка только – моя младшая, еще Борька есть, ему семь, – болеет все время. Но ничего страшного, так, ухо, горло, нос. Бабуля жива, тут живет, с нами, а мама в Москве. Замуж вышла, счастлива.

– Я знаю.

– Да?

– Да. Викулю помнишь?

– Рейзман? Я новую фамилию не помню.

– Ее. Людочка моя ее внука учила.

– Внука?! – Ирочка прижала ладонь ко рту.

– Ну да, Вилька женился в девятнадцать, а в двадцать уже малыш появился. Так что Викуля – бабушка со стажем.

– Как летит время.

– Безвозвратно.

Вздохнули в унисон.

– Ну, так она про замужество и доложила. Только мы не знали, живут ли, хорошо ли?

– Хорошо живут.

– Славно. А Нина как?

– Прекрасно. В цирке работает.

– Бухгалтером?

– Почему бухгалтером? Акробатом.

– Ну, надо же! А ты? Работаешь?

– Работала. Врачом. Стоматологом.

– Дантистом? Ты? Мне казалось… Хотя…

– Что? Что, пап?

– Да нет, ничего. Что было – прошло и не имеет никакого значения. Важно то, что здесь и сейчас. У тебя вот детей двое, семья хорошая, профессия замечательная.

– Да уж. – Ирочка до боли закусила губы.

– И у меня-то, дочка, тоже все хорошо. Было, по крайней мере, раньше. И очень хорошо было. Наверное, просто лимит исчерпался. Хотя здешние врачи говорят, что надеяться можно. Я верю. Пытаюсь. Главное, чтобы она надеялась, не отчаивалась, и тогда, даст бог, выкарабкается.

Девушка снова положила ладонь на холодную руку отца, слегка сжала:

– Обязательно.

Тот молчал какое-то время, задумавшись о чем-то своем, потом сказал:

– Но знаешь, дочка, самое интересное, что для глобального ощущения счастья это не имеет никакого значения.

– Как это? – Она ничего не поняла.

– Я буду горевать, но я не стану несчастным, ведь прожитых в счастье лет у меня уже никто не отнимет.

– А ты был счастлив? – Голос немного подмерз. Детская обида снова дала о себе знать. Она ждала папу, а он был счастлив где-то там, без нее.

– Всегда. – Отец не обратил никакого внимания на зазвеневший холодок в тоне дочери. – А знаешь почему?