Завоевание Туркестана - Константин Константинович Абаза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошла тревожная ночь, наступил рассвет. Сопротивление еще продолжалось, однако не с той уже силой; очевидно, ташкентцы потеряли веру в успех. При всей своей многочисленности они все-таки оказались слабы в каждом отдельном пункте, нападали ли, или защищались. Везде храбрость и искусство русских брали верх над численностью. В этот день Краевский еще раз прошел весь город, сбил встречные баррикады, взорвал цитадель и благополучно вернулся в отряд. Улицы были окончательно очищены.
Перед закатом солнца явились посланные от аксакалов[5] (старшин) объявить, что завтра непременно они явятся сами. Действительно, 17 июня рано утром аксакалы и почетные жители города, собравшись к Камелакским воротам, смиренно передали судьбу своего города во власть Черняева и подчинились всем его требованиям. Черняев приказал доставить всю артиллерию и ручное оружие. Город успокоился, население принялось за свои домашние дела.
В наш лагерь было доставлено 63 орудия, около 2 тыс. пудов пороха, до 10 тыс. снарядов; кроме того, множество оружия. Потери же наши, сравнительно с таким громадным успехом, по числу были ничтожны: 25 убитых да 90 раненых — что возможно только в Азии.
Черняев, один, без конвоя, в сопровождении старшин, отправился через самые населенные части города в бани. Жители были поражены смелостью русского генерала: с изумлением они глядели, как тихо и спокойно едет победитель, еще вчера державший в страхе окрестности Ташкента; теперь он раскланивается направо и налево, мирно вступает в жилище старейшего муллы Хакима-ходжи, принимает от него угощение, ласково с ним беседует. Ничего подобного с тех пор, как стоит Ташкент, они не слыхали и не видали. Возвратившись таким же порядком в лагерь, он отправил в столицу свое донесение, которое заканчивалось следующим образом: «С покорением Ташкента мы приобрели положение в Средней Азии, сообразное с достоинством империи и мощью русского народа».
Прошло 25 лет, тревоги войны давно забыты, край успокоился, русская власть утвердилась прочно на всем обширном пространстве туркестанских владений. За это короткое время точно из-под земли вырос в Ташкенте новый, русский город — обширный, богатый, нарядный. В нем более тысячи домов европейской постройки, утопающих в зелени густых садов, большие магазины, гостиницы, казармы, для прогулок — общественные сады. С раннего утра туземцы-разносчики выкрикивают свои товары уже по- русски; в праздничные и царские дни раздается торжественный звук колоколов, призывающий православных людей в храмы Божии. Когда же спадет полуденный зной, щегольские коляски снуют по широким мощеным улицам, обсаженным рядами рослых тополей… В эти времена мира и тишины возвращался как-то в Ташкент из дальней поездки один из его почтенных обывателей, переживший осаду города, помнивший старые порядки. Ночь была тихая, звездная, но безлюдная — крутом бесконечная степь. У арыка Искандер-хан ташкентец догнал женщину-единоверку, с маленькими детьми. Она несла на голове корзину с хлопком. Очевидно, это была бедная вдова. Ташкентец придержал лошадь и спросил: «Куда ты, одинокая, идешь и как ты не боишься пускаться в путь ночью по такой пустынной местности?» Бедная женщина отвечала: «Я собрала днем немного хлопка; теперь спешу на базар, чтобы купить на эти деньги муки. Я знаю, меня никто не обидит, иначе не пошла бы в эту темень». Такой ответ успокоил ташкентца. «Хвала Аллаху! — подумал он про себя. — Дождались мы времен, когда даже бедная вдова идет одинешенька по безлюдной степи! И сам я еду в ночной тишине, не боясь разбойников. Прежде не только что женщине, но и вооруженному мусульманину, на добром коне, нельзя было отважиться ехать одному, да еще ночью». Подумав это, ташкентец слез с лошади и вознес ко Всевышнему усердную молитву за государя императора, под покровом которого мусульмане наслаждаются полной безопасностью.
Так рассказывал об этом событии сам ташкентец.
Зарявшан, или Златоносная долина
Если четырехугольный стол обставить кругом двумя рядами стульев с высокими спинками, то получится нечто похожее на «крышу мира», Памир, что возвышается на границе наших владений с Китаем и Афганистаном. Это приподнятый кусок материка, который со всех четырех сторон окружен снежными кряжами высочайших гор — страна ледников, водопадов, каменистых гор, изрытых трещинами. В ее глубоких долинах шумят и брызжут реки Мургаб, Гунт и Ияндж, питающие Амударью. Тут, на Мургабе, как грозный страж нашей границы, расположен памирский пост, примерно на высоте версты. Укрепление возникло недавно, когда с одной стороны стали надвигаться на бывшие коканские владения китайцы, а с другой стороны афганцы. Стены его сложены из дерна и мешков, наполненных песком: они окружают просторный двор, где стоят офицерские флигеля, землянки с бревенчатыми крышами, лазарет, баня, мастерские. Запасы продовольствия хранятся в войлочных кибитках. Южная стена укрепления идет по краю высокой террасы, с вершины которой открывается равнина Мургаба. В угловой башне гордо развевается русский флаг. Лес и вообще необходимый для постройки материал доставляли на лошадиных вьюках из Ферганы. В ожидании его 2-я рота Туркестанского батальона ютилась в киргизских кибитках; их часто опрокидывали свирепые бураны, обдававшие будущих строителей песком и снежной пылью. Это еще было ранней осенью; большую же часть года памирцы проводят так же, как бы проводили в полярных странах. Кругом тишь, безлюдье; население русского Памира редкое, потому что в стране таких холодов и ветров подножных кормов мало и очень они скудны. Привольно живется лишь горным орлам да еще обитателям скал, архарам (горные бараны), хотя и они зачастую подвергаются опасности: степные голодные волки ждут где-нибудь под скалой, пока у архара онемеют ноги и свалится он им прямо в раскрытые пасти. Охота за архаром — опасная в этих трущобах, но вместе с тем и завлекательная — доставляет отрезанным от мира памирцам некоторое развлечение; раз в неделю они получают вести из России: одинокий всадник доставляет почту из соседней Ферганы, за 300 верст от поста. Ежегодно являются сюда кашгарские купцы с товаром, выменивают их у соседних киргизов на овец, которых
