Вольная Русь. Гетман из будущего - Анатолий Спесивцев

В дальнейшем разговор напомнил попаданцу его первые дни в прошлом, с филологическими мучениями при попытке высказать свою мысль или понять речь собеседника. Бывший янычар относительно хорошо понимал русский, скорее всего, готовился к жизни в новом мире, однако говорил на нем плохо. Сказывалось отсутствие разговорной практики, что делало его активный словарный запас очень бедным, недостаточным для беседы на сложные темы. Из-за чего он часто делал паузы, подыскивая слова, вставлял в речь османские термины, большей частью Аркадию непонятные.

В конце концов выяснилось, что так рискованно, поспешно покинул гиреевский лагерь Василий не случайно. Он еще после удушения Ибрагима Османа чудом уцелел, многие янычары – не сомневаясь в фирмане на убийство, подделка оказалась очень качественной – жаждали казнить как можно более люто человека, оборвавшего династию. Спасло его, как считал сам, чудо, а по прикидкам попаданца – защита верхушки оджака, весьма довольной огромной властью, на них свалившейся при этом. После опоясывания Ислама Гирея саблей султанов Селим постарался приблизиться к нему, надеясь на его благоволение. И неожиданно быстро достиг успеха, стал доверенным лицом нового повелителя правоверных, выполнял важнейшие и очень деликатные поручения. Такая позиция автоматически отдалила янычара от лидеров оджака, теперь жизнь казацкого агента находилась полностью в воле султана, смерть халифа вынудила искать спасения в бегстве.

Хоть в чинах Селим за это время не очень поднялся, Ислам не хотел раздражать лишний раз печальников по сгинувшей династии, уровень осведомленности о происходящем в гиреевской империи и вокруг ага янычар имел высочайший. Но прежде чем расспрашивать его о вельт-политик, Москаль-чародей счел нужным сначала уведомить старшину Созополя о случившемся.

Они вышли вдвоем и провели для атаманов блиц-конференцию. Тех смерть предводителя врагов только порадовала, возможная слава цареубийц их не смущала ни в малейшей степени. Хотя, разумеется, попади им султан в руки, они бы его убивать не стали – предпочли бы получить выкуп. Именно об этом – цене за жизнь султана – и пошла жаркая дискуссия в каземате, когда Аркадий и Василий его покидали. Наказной атаман крепости на всякий случай дал указание приготовиться к возможному вражескому приступу, но другие атаманы в немедленные атаки турок не поверили. Дальнейшие события подтвердили их мнение. Ну, а Москаль-чародей и перебежчик пошли беседовать наедине дальше.

Если энергично вмешиваться в повседневное управление войсками Аркадий опасался – не чувствовал себя для этого достаточно здоровым, то поболтать о политике не боялся совершенно. Прежде всего поинтересовался раскладами, приведшими янычар к убийству государя. Желание Василия рассказать, поделиться сведениями, а Аркадия – узнать, помогли преодолеть трудности общения.

Выяснилось, что Ислам оказался очень умным и энергичным политиком. Положение царствующего, но не правящего его категорически не устроило, и он с самого начала принялся искать пути к реальной власти. Не теряя осторожности, султан сумел найти взаимопонимание с влиятельнейшими улемами, муллами, преподавателями медресе, чье влияние в столице в последние годы росло непрерывно. Удалось Гирею внести раскол и в оджак, командный состав суваллери, грозной конницы воинов-рабов, все чаще занимал прогиреевскую позицию, резко расходясь с командованием янычар. Вернув подаренные Ахмедом Халебским персам восточные провинции, он смог наделить там землей большое число анатолийских сипахов, организовал отряды наемной пехоты, заведомо враждебные янычарам. Даже Великий визирь Зуграджи-паша, не так давно возглавлявший оджак, стал склоняться на сторону султана. Зато в оджаке пошли слухи, что Ислам-Гирей будет похуже погибшего Мурада, а его и сейчас там со страхом вспоминают. Не сами себе появились эти сплетни, группа Бекташ-баши почувствовала приближение к своим шеям шелкового шнурка или острия палаческого топора. Ощутив опасность, они не стали ждать смерти, а нанесли удар первыми. То, что для страны гибель султана может обернуться великой бедой, их волновало меньше всего. Как большинство вельмож во всех странах мира, они думали прежде всего о собственных, шкурных интересах.

С рассветом этого дня обстрел не возобновился: гиреевское войско оплакивало гибель своего повелителя. Весь день с валов крепости можно было наблюдать бурление во вражеском лагере. А на следующее утро начался отход турок на юг. Неспешный, постепенный, без особой опаски – о малочисленности гарнизона осажденной крепости начальство гиреевской армии прекрасно знало. Руководство оджака решило, что атака на север для них менее перспективна, чем попытка вернуть Египет. Ведь даже войска Валахии и Трансильвании, засевшие на перевалах, наверняка заставили бы умываться собственной кровью при штурме проходов на север, а там и казацкое войско подойдет, не менее, если не более многочисленное, чем гиреевское. Риск огромен, потери – это-то при двух мощных бунтах на юге – заведомо чрезмерные. Сидеть же под Созополем в расчете на его запасы – глупо. Для большой армии там не так уж много продовольствия, а за спиной остался густонаселенный Истамбул.

Глава 2

Будущие святые тоже люди, не считая песиглавцев, конечно

3 апреля 1644 года от Р. Х

Впрочем, в последнем утверждении – что будущие святые тоже люди – Юхим, по всеобщему мнению уже святой, странно даже, что на белом свете задержался, в данный конкретный момент крепко усомнился. По крайней мере, он сам чувствовал себя лягушкой, раздавленной чьим-то тяжелым подкованным сапогом. Или копытом. Вот такие подробности – кто и зачем вздумал его уничтожать – в голове после вчерашнего не сохранились. И почему именно лягушкой, а не мышью там или жуком-рогачом, так же внятно ответить бы не смог, но точно не зверьком или насекомым.

«Да и яка, к шайтану, разница? Раздавили и раздавили, ох, як же голова болыть, не могли, сволочи, совсем ее отрубать! А ще грудь, правую ногу и… ох, да чего мелочиться? Рубиты так рубиты – в капусту покрошить. Меленько так, меленько… ой-йой-йой, к горилочке такая хороша, на закуску. Якая же скотина цей Федько Пересериднипро. Сам-то здоровенный кабаняка, на белом свети, может, и баб-то нет, щоб его обхватить могли: пока вокруг обойдешь, так весь в поту будешь! Ясное дело, що у нього горилки за раз столько влезет, що мени, козаку нормальному, не один день пить. А я сдуру старался не отставать, ни одного «будьмо!» не пропустив. У-уу! И Васюринский, а ще ж шляхтич и знаменитость, в його честь козаки курень переименовали, а вин… друг, называется. Мало того що не остановил, минарет ходячий, так ще ж подзуживав!.. Выпьемо, друзи, бо скоро ж у бой! Ему-то тоже не так страшно, пока горилка доверху до пустой башки дойдет – я десять раз утону. Правильно Аркаша говорил: «Нет в мире справедливости». И горилки для опохмелки, наверно, тоже нема, при таких-то друзяках утром здоровья всегда поправить нечем».

Так, пребывая в совершенно минорном настроении, Срачкороб предавался прикладному философствованию, терпя при этом, как и полагается святым, неимоверные муки. Он бы и еще полежал – каждая попытка движения оборачивалась натуральной пыткой, боль вспыхивала неимоверная, да вот беда – мочевой пузырь и кишки потребовали немедленного опорожнения. Не иначе очередные козни шайтана, Юхиму приходилось слышать, что нечистый всячески изводит претендентов на святость.

«Ох, як жалко, що в жизни я не могу этого поганца изловить, як рассказывают про мене же в байках… Эх, хорошие байки Аркаша придумав, да у народи появились откуда-то свои. Ну як нечистой силе объяснить, що я-то человек мирской и на святость не претендую?»

Вопреки кличке, знаменитый шутник предпочитал сам ходить в сухих штанах и, по европейским меркам, был сумасшедшим чистоплюем – мылся, если была такая возможность, каждый день и вони испражнений на дух не переносил. Что служило лишним доказательством его знакомства с нечистой силой. Монахи-то, бывает, за всю жизнь в монастыре ни разу не моются, соблюдение чистоты духовной, как известно, превыше чистоты телесной. Это была одна из причин (второстепенных), по которой он категорически отказывался уходить в монастырь, вопреки всем уговорам и увещеваниям. Главным же было нежелание Срачкороба расставаться со ставшим ему родным и горячо любимым бандитским гнездом – Сечью. Жизни вне этого коллектива он себе уже не представлял. Именно ради жизни на Сечи он публично отрекся от ислама и принял православие, оставаясь при этом в душе если не безбожником, то как минимум пофигистом по религиозным вопросам. Кто там, в небе, заправляет – Аллах, Саваоф или Христос, – его не интересовало ни в малейшей степени. Да хоть Будда. То есть в монастыре ему пришлось бы жить в условиях постоянного лицедейства и непрерывной лжи. И епископский головной убор, светивший потенциальному обладателю нимба вскоре после принятия пострига, по словам Хмельницкого, не казался привлекательным ни в малейшей степени. Казацкая шапка из овчины ему была несравнимо милей.