Мемуары. Избранные главы. Книга 2 - Анри Сен-Симон

После столь странного и неожиданного для короля происшествия у г-жи де Ментенон появились сильные козыри против министра. Другой столь же похвальный поступок завершил его падение. Зимой 1691/92 года Лувуа разработал план взятия Бергена[78] в начале весны, а то и раньше. Поскольку все познается в сравнении, скажем, что состояние финансов тогда было куда лучшим, чем впоследствии, но продолжалось это крайне недолго из-за взятой недавно привычки безжалостно транжирить их; и такое положение побудило Лувуа предложить королю отправиться в Берген, не беря туда дам. Шанле, посвященный во все военные секреты, посоветовал Лувуа поостеречься с предложением, которое может раздражить г-жу де Ментенон; та и без того терпеть его не может и обладает достаточным влиянием, чтобы его погубить. Лувуа же, предвидя, каковы будут расходы и сколько затруднений принесет участие дам в походе, предпочел благо государства и славу короля собственной безопасности, и в результате тот сам провел осаду, взял крепость, а дамы оставались в Версале, куда король вернулся сразу после взятия Бергена. Но так же, как последняя капля переполняет чашу, совершеннейший пустяк, случившийся во время этой осады, довершил падение Лувуа. Король, тщеславившийся тем, что лучше всех знает военное дело до самых последних мелочей, объезжая как-то вокруг лагеря, нашел, что один кавалерийский дозор выставлен не там, где следует, и сам переставил его на другое место. В тот же день после обеда король опять совершал прогулку вокруг лагеря и получилось так, что он снова наткнулся на тот же дозор, стоящий не там, куда он его поставил. Король был поражен и возмущен. Он спросил у капитана, кто его поставил здесь, и тот ответил, что Лувуа, проезжавший мимо. «А вы ему сказали, что это я вас переставил?»- поинтересовался король. «Да, государь», — ответил капитан. Уязвленный король обернулся к свите и бросил: «Ну, как вам нравится этот Лувуа? Он мнит себя великим полководцем, который никогда не ошибается», после чего переставил капитана с караулом туда же, куда утром.

Поступок Лувуа был глупым и дерзким, и король совершенно справедливо оценил его. Однако он был настолько уязвлен, что так и не смог простить, и уже после смерти Лувуа, вновь призвав Помпонна в государственный совет, вспоминал тому об этом происшествии, все еще досадуя на бывшего министра за его самонадеянность. Об этом мне рассказал сам аббат Помпонн.

После возвращения из Бергена холодность короля к Лувуа лишь усилилась, причем до такой степени, что надменный министр, считавший, что во время такой большой войны он совершенно незаменим, стал всего опасаться. Супруга маршала де Рошфора, бывшая с ним в большой дружбе, как-то вместе со своей дочерью г-жой де Бланзак приехала к Лувуа в Медон на обед, и он повез их на прогулку, о чем они мне обе и рассказывали. Они ехали в маленькой легкой коляске, которой правил сам Лувуа. И они слышали, как он, глубоко задумавшись, говорил сам с собой: «Решится ли он?.. Но, может, его вынудят это сделать?.. Нет… И все-таки… Нет, он не отважится…» Пока продолжался этот монолог, коляска катилась, а мать и дочь молча подталкивали друг друга локтями, как вдруг г-жа де Рошфор увидела, что лошади на самом берегу у воды, и едва успела, наклонясь вперед, схватиться за вожжи и дернуть их, крича Лувуа, что сейчас он всех утопит. От крика Лувуа словно пробудился из глубокого сна, остановил лошадей, повернул их и. признался, что он вправду задумался и совсем забыл о коляске. Пребывая в подобном замешательстве, он стал пить по утрам воды в Трианоне.[79] 16 июля я был в Версале по одному достаточно неприятному делу: мой отец, находившийся с моей матушкой в Блае, судился с Сурди, командующим войсками в Гиени, которого безуспешно поддерживал Лувуа, а король соблаговолил решить дело в пользу моего отца. Несмотря ни на что, мне посоветовали пойти поблагодарить Лувуа, и он был так обходителен, так поздравлял меня, словно все время старался ради моего отца. Таковы нравы при дворе. Прежде я никогда с ним не говорил. Выйдя в тот же день после обеда короля, я встретил Лувуа в одной из комнаток, расположенных между кордегардией и большой залой, смежной с двориком принцев; он о чем-то беседовал с г-ном де Марсаном, направляясь в покои г-жи де Ментенон, чтобы заняться делами с королем, который после этого собирался прогуляться пешком по Версальскому парку, причем придворные могли сопровождать его во время этой прогулки. В тот же день около четырех часов пополудни я пришел к г-ну де Шатонефу и узнал, что у г-жи де Менте-нон Лувуа почувствовал себя нехорошо и король отослал его домой; он пешком вернулся к себе, и там министру сразу стало настолько хуже, что ему сделали клизму, которая тут же подействовала; сразу после этого он скончался, призывая своего сына Барбезье, который так и не успел повидаться с ним, хотя немедленно прибежал к нему. Можно представить, как поражен был двор. Хоть мне было всего пятнадцать лет, я решил посмотреть, как станет вести себя король после столь серьезного события. Я дождался его и сопровождал в продолжение всей прогулки. Мне показалось, что король держится со своей обычной величественностью, но в то же время в нем ощущаются некое облегчение и раскованность, что меня изрядно удивило, чтоб, не сказать больше; в ту пору и долго еще после того я не знал всех тех обстоятельств, о которых сейчас повествую. И еще я обратил внимание, что вместо того, чтобы пойти полюбоваться фонтанами и вообще, как обычно, прогуливаться по парку, король ходил туда-сюда по балюстраде оранжереи, откуда, когда он шел в сторону дворца, видно помещение суперинтендантства, где только что скончался Лу-вуа; оно замыкало старое крыло дворца сбоку от оранжереи, и король все время обращал к нему взоры. Имя Лувуа не было ни разу произнесено, никто словом не обмолвился об этой неожиданной, скоропостижной смерти, пока от короля Английского из Сен-Жермена не прибыл посланец, который, найдя его величество на террасе, передал ему соболезнования по случаю постигшей его утраты. «Сударь, — ничуть не огорченно отвечал ему король, — передайте королю и королеве Англии мои изъявления почтения и благодарность, а также скажите им, что ни мои, ни их дела от этого не пойдут хуже». Посланец отдал поклон и удалился, лицо его и весь вид свидетельствовали о крайнем изумлении. Я с любопытством наблюдал и за этим, и за тем, как вельможи, сопровождавшие короля на прогулке, молча переглядывались между собой.

Барбезье получил право наследовать Лувуа в должности государственного секретаря в 1685 году, когда ему еще не исполнилось восемнадцати и отец его отнял это право у своего старшего сына Куртанво, сочтя его неспособным. Таким образом, Барбезье в течение шести лет состоял при Лувуа до самой его смерти в качестве ученика, и ему было двадцать четыре года, когда тот умер в самое время, чтобы избежать величайшей беды. К моменту смерти низвержение Лувуа было предрешено, и на следующий день его должны были арестовать и заключить в Бастилию. Какие последствия проистекли бы из этого? Смерть Лувуа сокрыла их во мраке, однако то, что король принял решение арестовать его, несомненно; я впоследствии узнал об этом от весьма осведомленных людей, самым же главным доказательством является то, что король сам сказал это Шамийару, а тот уже потом рассказал мне. Этим-то, я думаю, и объясняется хорошее настроение короля в день смерти министра: он испытал облегчение, что не придется завтра исполнять принятое решение и тем самым он избавлялся от всяких неприятных последствий.

Король, возвратясь к себе после прогулки, послал за Шанле; он собирался отдать ему пост государственного секретаря, управляющего военным ведомством, который занимал Лувуа. Шанле поблагодарил и решительно отказался. Он сказал королю, что слишком обязан Лувуа, его дружбе, его доверию, чтобы обойти его сына и отнять место, на которое у того наследственное право. Он изо всех сил стоял за Барбезье, предложил исполнять под началом Барбезье все, что ему соблаговолят поручить, обещал передать ему весь накопленный опыт, а в заключение сказал, что он предпочтет, чтобы на него назначили кого угодно, только не его, и что он никогда не согласится занять должность, принадлежащую Лувуа и его сыну.

Шанле был толст, белокур, невысок ростом, имел вид грубого и даже неотесанного мужика, каким и был по происхождению, однако обладал умом, хорошими манерами, и ему свойственно было великое и важное умение жить в ладу со всеми; к тому же он был добр, мягок, приветлив, при-дупредителен, бескорыстен, здравомыслящ, имел поразительный топографический дар и доподлинно помнил местоположение самых крохотных селений, течение и истоки ничтожнейших ручейков. Он долго служил в разных армиях генерал-квартирмейстером, был ценим генералами и всеми любим. Весьма похвально характеризует его то, что- г-н де Тюренн до самой смерти не мог, да и не хотел, обходиться без него, равно как и то, что, хоть он и сохранил преданность памяти Тю-ренна, Лувуа ему полностью доверял. Тюренн и представил его с великими похвалами королю. Шанле был посящен во все военные тайны, Лувуа ничего не скрывал от него и при составлении тайных планов, которые намеревался исполнить, пользовался его помощью для подготовки диспозиций и перемещения войск. Его способности, сочетающиеся с безукоризненностью и быстротой исполнения, изворотливостью и изобретательностью, весьма нравились королю, и он даже поручал ему секретные переговоры и конфиденциальные миссии. Король осыпал его благодеяниями и пожаловал большой крест ордена Св. Людовика. Однако он оставался по-прежнему скромен и потому был удивлен и сконфужен похвалами, какими его осыпали за совершенный им благородный поступок; король не держал его в тайне, а Барбезье, обязанный Шанле своей должностью, с удовольствием рассказывал о нем. Впоследствии, когда мною более подробно будут представлены намерения короля и г-жи де Ментенон, уже не будет выглядеть столь странным их решение доверить такой важный пост, да еще во время войны со всей Европой, молодому человеку двадцати четырех лет, и притом сыну министра, которого они заключили бы в Бастилию, не опереди их смерть. Я соединяю здесь короля и г-жу де Ментенон, потому что именно она погубила отца и она же отдала пост сыну. Король после разговора с Шанле по своему обыкновению пошел к ней, и в тот же вечер было принято решение в пользу Барбезье.