Пробить камень - Фридрих Незнанский

В перерыве Веня проник в актерскую мастерскую и сразу же завопил:

— Я слышал, Мэдисон грозится в Москву приехать!

— А я не слышал, — заметил Ермилов.

— Так откуда взялось твое прозвище, Антон? — сказал Клементьев, продолжая какой-то разговор. — Автогонками увлекаемся?

— Какое прозвище?

— Шумахер.

Ермилов понял, что сейчас услышит ответ на вопрос, который давно его занимал.

— Это не прозвище, это моя фамилия.

— Как это?!

— Очень просто.

— Да как просто?

— Да так и просто, — пожал плечами Шумахер. — У тебя какая фамилия, Клементьев?

— Клементьев.

— Видишь — Клементьев. Тебя все зовут Клементьев, и фамилия у тебя Клементьев. А у меня фамилия — Шумахер. И зовут меня все — Шумахер. Все то же самое.

— Издеваешься?!

— Остынь, — посоветовала Кира.

— Да нет уж, пусть объяснит!

— Да что тут объяснять? — удивился Шумахер. — Почему я Шумахер? А почему у тебя пять пальцев, а не шесть?

— Вообще-то шесть тоже бывает, — заметил Веня. — Неужели ты действительно Шумахер? Я думал, кличка.

— Вам паспорт показать, чтоб отстали? — Антон достал корочку. — Вот, пожалуйста. Убедились?

— Это студенческий, а не паспорт, — проворчал Клементьев.

А Кира просто ободряюще кивнула Антону, мол, что ж поделаешь, Шумахер так Шумахер, надо с этим как-то жить.

— Да у нас полдеревни Шумахеров!

— А как деревня называется?

— Шумиха.

— Это где?

— Это в Мордовии.

— Полдеревни Шумахеров, ну конечно! — не унимался Клементьев. — А вторая половина — Аллены Просты? Или какие там еще гонщики есть?

— Вторая половина Цумихины, — с достоинством возразил Шумахер.

— Мужики! — ворвалась запыхавшаяся Марта Юркевич из мастерской рекламного фильма. — Ой, привет, Кирка, не заметила тебя, «Оскара» получишь… Мужики! Могу снять трех человек! Гениальный рекламный проект намечается, противозачаточные таблетки для мужчин, гонорар вперед!

— Надеюсь, не рекламируемым товаром? — высказал скромное пожелание Веня.

Марта Юркевич была известна тем, что постоянно снимала рекламу. Последний раз она снимала рекламный ролик очередного чудодейственного шампуня прямо в общежитии: семья студентов совершенно внезапно открыла для себя новое недорогое средство избавления от перхоти, и теперь жизнь должна была стремительно наладиться. Организуя правильный свет и дрессируя актеров, Марта носилась по коридору мимо открытого блока, в левой комнате которого просматривался Веня Березкин. Он лежал, заложив руки за голову, и сосредоточенно смотрел в потолок. Кира тоже заметила его.

— Марта, смотри, умный, красивый, в меру упитанный мужчина в полном расцвете бесхозно на диване лежит. Может, пригодится для телевизионных нужд?

Марта глянула и махнула рукой:

— Ну его, на телевидении такого добра хватает.

Марта поставила свет, сделала один дубль, осталась недовольна Шумахером, недостоверно решившим косметическую проблему, сделала второй дубль, еще раз пересняла Киру и наконец заметила, что Веня находится все в той же позе, высматривая что-то в потолке. Марта заинтересовалась настолько, что заглянула к нему в комнату — посмотреть на потолок. Потолок был белый с фрагментарными желтыми потеками. Представить, что кого-то могут заинтересовать ржавые потеки настолько, чтобы неподвижно любоваться ими несколько часов, с точки зрения реактивной Марты было чистым безумием.

— Чем ты так занят, Веня?

— Не мешай, — сказал Веня, — я свои фильмы смотрю.

Костя

Ноябрьской ночью на Веню упала книжная полка. Веня заорал во сне: «Только тронь, сволочь!» — поворочался и не проснулся. Зато проснулся Ермилов, включил свет и некоторое время с ужасом смотрел на эту картину: заваленный книгами Веня нежно обнимал полку и улыбался во сне.

Утром был проведен осмотр, в ходе которого выяснилось, что гвозди и шурупы потихоньку вылезают. Все полки висели на стене, пограничной с комнатой Кости, в противоположную, капитальную, стенку можно было забить только дюбеля, чем заниматься, конечно, никому не хотелось. Веня взял ремонт в свои руки, он нашел где-то неправдоподобных размеров гвозди, авторитетно заявил, что уж такие-то точно не вылезут, и принялся за работу. Каждый удар молотка сопровождался подрагиванием десятого этажа. После того как сантиметров пятнадцать было уже загнано в стену, из-за нее раздался крик. Веня бросил молоток и побежал к соседу. Выяснилось, что Венин чудо-гвоздь, пройдя стену насквозь, продырявил Костину куртку: на этом месте у Кости на вешалке висела одежда. Куртка была испорчена в области сердца, а вместе с ней злодейски пронзен членский билет Союза кинематографистов. Так, кстати, и выяснилось, что семнадцатилетний киноархивариус уже умудрился туда вступить.

Веня оказался этим обстоятельством раздосадован, если не разозлен. Он немедленно принялся язвить по поводу людей, давших Косте рекомендации, стал сыпать фамилиями, которые присутствовавшему Ермилову вообще ничего не говорили. Веня, как всегда, знал все и обо всех. Ермилов, привычный к этой особенности своего приятеля, не задавал бесполезных вопросов, тем более что не был уверен, что Веня сам в состоянии объяснить природу своей тотальной эрудиции. Возможно, единственное, чего Веня не знал — это откуда он знает те или иные вещи.

Вот с Костей все было по-другому. Костя, за дефицитом пока что жизненного опыта, знал все из умных книг и этого не скрывал. А что он не находил в умных книгах, разыскивал в Интернете, куда оно попадало из отсканированных других умных книг. Последнее обстоятельство — наличие в комнате у Кости компьютера — сыграло решающую роль в том, что по вечерам в блоке 1007 всегда было много сменяющих друг друга гостей: с недавних пор там был установлен стационарный телефон, и после 7–8 вечера блок превращался в переговорный пункт. Поставить телефон прямо в комнате можно было за некоторую мзду, эту услугу комендант Богосян предоставлял своим постояльцам. Костя сказал, что без Интернета (а значит, без телефона) ему тяжело дышать, и Ермилов с Веней собрали остальную часть денег.

Но если Веня держал в голове, как правило, служебную информацию — десятки телефонов, адресов и фамилий разнообразных полезных людей и сотни историй и нюансов, с этими людьми связанных, то Костя, этот семнадцатилетний мудрец, неутомимо постигал суть явлений. Единственное, что было присуще обоим, — ослиное упрямство, то есть абсолютная убежденность в собственной монополии на истину или исторический факт в кинематографической области и окрестностях. Веня закипал, едва Костя, который был почти на десятилетие моложе, только открывал рот. Но и Костя становился по-шекспировски ревнив в противном случае. Ермилов удивлялся этому, ведь вместе они могли составить несокрушимый тандем, и это было ясно всем, кроме них двоих.

Кира

Киры весь день не было, и в институте она не появлялась, ее одногруппники, включая Шумахера, тоже ничего не знали. Это было странно, но не слишком, такое случалось в последние месяцы не раз, и Ермилов ждал не дождался, когда барышня наконец появится и можно будет рассказать о падающей книжной полке и длинном гвозде, ну и вообще любое унылое занятие становилось с ней забавным и приятным, и даже если это была одна только иллюзия, он все равно не возражал. Вечером он снова пошел в ее блок, и опять безрезультатно. Алины, ее соседки-третьекурсницы, тоже не было. Ермилов присел на кухне, чтобы оставить записку, быстро написал: «Кирка, я…» — и тут услышал шум из ее комнаты. Он сразу понял, что это за шум, такой шум он с ней и сам не раз издавал; но вряд ли он что-то обдумывал, вряд ли понял, кто именно там, за дверью, прежде чем высадил ее ногой, успев только удивиться про себя, насколько это оказалось легко и просто сделать, словно в кино… В комнате, кроме Киры, был Юрец Клементьев. Он встал, обмотавшись простыней, и двинулся к Ермилову, кажется, что-то говорил, но Ермилов вряд ли слышал. Он только почувствовал, как сдавило виски, как голова за считанные доли секунды стала ломиться надвое, натрое, и еще что-то непонятное происходило внутри; он уже жалел, что ворвался сюда, он сейчас предпочел бы ничего не чувствовать, просто лежать себе окорочком в морозильнике и ждать, пока сожрут. Не размышляя больше, он двинул Клементьеву куда-то в район солнечного сплетения и, наверно, попал, потому что тот согнулся с удивлением на лице. Однако броня брюшных мышц самортизировала, и Клементьев, пружинно выпрямившись, выбросил вперед кулак, резво долетевший до подбородка Ермилова и опрокинувший его затылком на стену. В этом же затылке мелькнуло, что вот если бы дело происходило в комнате Кости и если бы из стены торчал пресловутый гвоздь, то это вышло бы очень кстати… И еще он подумал, что в момент удара голова чудесным образом прошла так же быстро, как и заболела.