Виктор Вавич - Борис Житков

- Вот что, - сказал упавшим голосом Карнаух и бросил лист на подоконник.

- Нет, некоторое можем. Вот можем запах сделать. Фиалковый или ландышевый, и никаких цветов за сто верст пусть не будет. Все в баночках, в скляночках.

- И настояще фиалками будет?

- В точности, - сказал Санька с удовольствием.

- Ах ты, черт! - Карнаух отвалился в угол на стул и с треском тер рука об руку. Он уж с благодарным восторгом глядел на Саньку. - И до листа дойдут. Дойдут. - Он стал искать лист на подоконнике. - А вот что я вам покажу...

- Я пойду, - сказал парнишка и встал. Он протянул Саньке руку, уважительно и крепко пожал. - Ты с ключом, Митька, не мудри, ну тебя к дьяволу, а положи просто под половик. Что у нас брать-то? А то сезам устроишь, хоть у соседей ночуй.

Карнаух рылся в крашеном шкафчике, что висел в углу на стенке. Наконец он вернулся к Саньке и поставил на стол машинку. Она была тонко и мелко сделана, отшлифованные части сияли на солнце. Санька с любопытством оглядывал машинку и чувствовал, как напряженно глядит из-за спины Карнаух.

- Что это, по-вашему? А? - спросил, наконец, Карнаух. Санька молчал и заглядывал сквозь рычажки и колесики.

- Ну, а так? - Карнаух пальцем шевельнул в машинке, и она сделала движение. - Что? Не понимаете? Ну, ладно. Она не кончена. Как готова будет, позову смотреть. - Он бережно взял машинку и, любуясь дорогой, поставил в шкаф.

Солнце стало уходить со стола. Санька поднялся идти.

Он теперь оглядел всю комнату. Две узких кровати, стол, три стула, полка и висячий шкафчик, - Санька все уж тут знал. Он заметил на стене вырезанный из журнала портрет Пастера и рядом с ним голландской принцессы Вильгельмины.

- А красивая баба, - сказал Карнаух, - мухи уж только попортили, сменить пора, - и содрал Вильгельмину. Карнаух проводил Саньку до конки.

- Уж слово дали, так буду ждать, - он до боли даванул Саньке руку.

Седьмая

ПО ПУСТОЙ, блестящей от дождя мостовой трясся на извозчике Башкин с городовым. Городовой сидел, съехав на крыло пролетки, оставив сиденье Башкину. Рукой он держался за задок и подпирал спину Башкина. От этой мокрой, твердой, деревянной шинели, от крепкой, как спинка, руки городового, от толстого красного шнурка, тяжелого, как железный прут, и от мокрых, как будто металлических, голенищ на Башкина вдруг пахнуло твердой силой, силой кирпичного угла. Первый раз Башкин был рядом с городовым и подумал с тоской, с почтительным страхом: "Вот они какие, городовые-то".

Извозчик методично и лениво подхлестывал клячу. Холодный дождь с ветром резал навстречу. Башкину стало холодно, и он калачиком засунул руки в рукава. Он не решался заговорить с городовым - нет, ни за что, такой не ответит.

Башкин не знал, как ему сидеть: то он наклонялся вперед, то отваливался на руку городового. Наконец он съежился и вобрал голову в плечи, поводя спиной от озноба.

- Ничего, недалече уж, сейчас приедем, - сказал городовой. - Погоняй, ты. - Городовой сморкнулся и подтер нос дубовым мокрым рукавом шинели.

Извозчик стал перед воротами большого дома.

- Пожалуйте, - сказал городовой. Калитка отворилась им навстречу в железных воротах и резко хлопнула сзади.

- Прямо, прямо, - командовал сзади городовой, - теперь направо.

Башкин вошел. Каменная лестница вела вверх - обыкновенный черный ход большого дома. Два жандарма и какие-то хмурые штатские стояли внизу.

- Прямо, прямо веди, - сказал жандарм; он ткнул маленькими глазками Башкина. Городовой сзади слегка подталкивал Башкина в поясницу, чтоб он шел скорее. По коридору Башкина протолкал городовой до конца и тут открыл дверь.

В большой комнате с затоптанным полом стояли по стенам деревянные казенные диваны. За письменным столом сидел в очках толстый седой человек в полицейской форме, с бледным, отекшим лицом. Он едва глянул на Башкина и уперся в бумаги.

- Привез с Троицкой... - начал хрипло городовой.

- Обожди! - сказал полицейский в очках. Он переворачивал бумаги. Городовой вздохнул. Они с Башкиным стояли у дверей.

Двое штатских в пиджаках поверх косовороток стояли, заложив руки за спину, и деловито и недружелюбно щурились на Башкина.

- Башкин? - оторвался от бумаг полицейский и глянул поверх очков брезгливым взглядом. У Башкина не нашлось сразу голоса.

- Ба-башкин, - сказал он, сбиваясь, хрипло, невнятно.

- Бабушкин? - крикнул через комнату полицейский. - Не слыхать. Подойди! Башкин зашагал.

- Я в калошах, ничего?

- Подойдите сюда, - сказал полицейский, разглядев Башкина. - Так вы кто ж? Башкин или Бабушкин? Как вы себя называете?

- Моя фамилия Башкин. - Башкин снял, подержал и сейчас же опять надел шапку.

Полицейский макнул перо и стал что-то писать.

- Принял, иди, - сказал он городовому. Городовой вышел.

И Башкин почувствовал, что теперь он стал совсем один, он даже оглянулся на дверь.

- Обыскать, - сказал полицейский. Оба штатских подошли к Башкину.

- Разденьтесь, - говорил полицейский, не отрываясь от писания.

Башкин снял пальто, шапку, - их сейчас же взял один из штатских. Он вынимал, не спеша, все из карманов и клал на письменный стол перед полицейским: и хитрые старухины ключи, и грязный носовой платок, и билет от последнего концерта.

- Вы раздевайтесь! Совсем! - покрикивал полицейский, рассматривая ключи. - Все, все снимайте.

- Сюда идите, - сказал деловым, строгим голосом другой штатский и показал на деревянный диван.

Башкин покорно пошел. Он то бледнел, то кровь приливала к лицу. Он остался в белье.

- Ничего, я так посмотрю, - сказал штатский и твердыми тупыми тычками стал ощупывать Башкина.

- Я прочту, распишитесь, - сказал полицейский. - "Задержанный в ночь с 11 на 12 декабря у себя на квартире и назвавшийся Семеном Петровым Башкиным..."

- Я в самом деле Башкин, я не называюсь...

- А как же вы называетесь? - перебил полицейский.

Башкин стоял перед ним в белье, в носках, на заплеванном, затоптанном холодном полу, колени его подрагивали от волнения, от конфуза, он не знал, что отвечать.

- Ну! - крикнул полицейский. - Так не путайте, - и он продолжал читать: "При нем оказалось: носовой платок с меткой В..."

- Это французское Б! - сказал Башкин.

- Чего еще? - глянул поверх очков полицейский.

Штатские прощупывали швы и ворот на пиджаке и зло глянули на Башкина.

- "...И один рубль восемьдесят семь копеек денег". Подпишите! - И полицейский повернул бумагу, сунув Башкину ручку.

- Где? Где? - совался пером по бумаге Башкин.

Башкин оделся - он едва попадал петлями на пуговицы. Полицейский позвонил, и в дверь шагнул служитель в фуражке, с револьвером на поясе.

- В седьмую секретную! - кивнул глазами полицейский на Башкина.

Служитель отворил дверь, и Башкин, запахнувши пальто, - он отчаялся застегнуть, - зашагал впереди. Он плохо чувствовал пол под шаткими ногами. Он ослаб всем телом, и ему хотелось скорей лечь и закрыть глаза. Он шел, куда его подталкивал служитель, куда-то вниз, по подвальному коридору с редкими лампочками под потолком. Направо и налево были обыкновенные двери, с большими железными номерами, будто это были квартиры. Около седьмого номера служитель стал, быстро ключом открыл дверь и толкнул Башкина.

Здесь было почти темно, тусклая, грязная лампочка красным светом еле освещала камеру. Башкин повалился на койку с соломенным матрацем и закрыл глаза. Он натянул шапку на самый нос, чтоб ничего не видеть. Его било лихорадкой.

"Заснуть, заснуть бы", - думал Башкин. Он не мог заснуть. Он чувствовал все те места на теле, куда его тыкали при обыске, чувствовал так, как будто там остались вмятины.

"Пускай скорей, скорей делают со мной, что им надобно", - думал Башкин и сжимал веки. И мысль сжалась, замерла и где-то смутно, несмело копошилась. Он услышал ровные, скучные каблуки по каменному коридору, они становились слышней. Стали около его двери. Вот что-то скребнуло. Башкин еще крепче зажал глаза и вытянулся, задеревенел. Шаги не отходили, и Башкин, напрягшись в вытянутом положении, ждал. И вдруг ясно почувствовал, что на него глядят. Он не мог этого вынести, он сдвинул шапку с глаз и посмотрел.

В двери - кругл��е отверстие. Башкин глядел прямо туда, не отрываясь, и вдруг разглядел в этом круге прищуренный глаз с опущенной бровью. Глаз едко, будто целясь, глядел прямо в глаза Башкину. Башкин дрогнул спиной и не мог оторвать испуганного взгляда от круглой дырки. Глаз исчез, круглым очком мелькнула дыра, что-то скрипнуло, и заслонка снаружи закрыла отверстие. А шаги снова лениво застучали дальше. Башкин понял вдруг, что это номера, железные номера на дверях прикрывают эти дыры, что каждую минуту глаз оттуда может посмотреть на него. Один глаз - без человека, без голоса. Это мучило. Мучило все больше и больше, взмывало обиду, завыло все внутри у Башкина, он сел на скамейку, он нагнулся к коленям и обхватил голову. Жест этот на секунду прижал боль, но Башкин глянул на кружок - увидят! Он вскочил, и притихшая боль заклокотала, забилась внутри.