Газета День Литературы # 67 (2002 3) - Газета День Литературы

— Он мед прыэдет продават, — торопливо тараторил чеченец. — Я должен ему быдон принесты для меда. А в бидоне навигацыя.

— Где бидон должен был взять? — спросил Марусев.

— У Махмуда.

— Он знал, для чего бидон?

— Нэт. Знал, что я должен передат кому-то груз. Но о навыгацый нэ знал.

— Кто тебе передал "джипиэску"?

— Шамиль Автурханов. Спэц по связы.

— Кто при этом присутствовал?

— Ныкого. Мэня амир к нэму отправил получит груз.

— Он сказал что за груз?

— Да. Сказал навыгацый для наших братьев. Мы такой изучалы в школе.

— В какой школе?

— Шейха Хаттаба.

— Как ты оказался в этой школе?

— Нас в сэмье пятеро. Отец умер. Я — старший. Работы нэ было. Позвали в боевыкы.

— И ты пошел? — насмешливо бросил комбриг.

— А куда мнэ было идты? — вдруг вскинулся пленный. — Цистерны из под нефты мыт? Так я бы сразу сдох. У мэня легкые слабые. Другой работы нэ было. А у Хаттаба стыпэндию платыли. Матери муку давалы, дрова, сестрам помогалы…

Олегу, стало пронзительно жаль этого несчастного, измордованного парня. Тощий, высокий, нескладный, он меньше всего был похож на боевика. Этот чеченец был настоящей жертвой кавказской мясорубки. Попавший в силу обстоятельств в отряд боевиков, затянутый в водоворот войны, он попал в ловушку, и теперь жизнь его висела на волоске.

"…Пятнадцать лет. Он сказал, что ему пятнадцать", — и Олег вдруг подумал, что ему действительно может быть пятнадцать лет. Избитый, распухший, он был сейчас без возраста. Просто и Марусев и комбриг не хотели признаться себе, что перед ними подросток. Взрослые мужчины, они гнали от себя эту мысль, потому что иначе все то, через что прошел пленный, покрывало их позором. Потому что это знание делало их ремесло не просто жестоким, а бесчеловечным…

"Совсем ребенок", — подумал Олег. В голове его лихорадочно мелькали планы спасения этого чеченца.

"…Надо предложить Марусеву взять его на перевод перехватов. Или предложить забрать его для обмена. Может быть, он подойдет для вербовки. Он же разведчик, курьер. Ценный агент…"

Марусев задал пленному еще несколько вопросов. Неожиданно дверь "кунга" распахнулась, и на пороге появился посыльный.

— Товарищ командир, вас и товарища полковника просит связаться "ноль второй" с "акации".

— "Ноль вторым" связисты называли начальника штаба группировки.

— Хорошо, — Марусев поднялся. За ним встал комбриг. — Не уводи его, мы скоро вернемся, — бросил он Васильченко, выходя из "кунга".

— Товарищ прапорщик, разрешите выйти перекурить. — Выждав, пока за командирами закроется дверь, обратился солдат-писарь к Васильченко.

— А у тэбэ сигареты е? — переспросил прапорщик.

— Угощаю… — уловил ход его мыслей писарь.

— Ну добрэ, давай перекурим. А ты, лэйтенант, курышь?

— Нет, — мотнул головой Олег.

— Ну тогда мы зараз…

Дождавшись, пока прапорщик и писарь спустились по ступенькам "кунга" вниз, Олег подошел к пленному.

— Дышь ты бля (жить хочешь)?" — спросил он его негромко.

Чеченец, услышав родную речь, от неожиданности вздрогнул и удивленно посмотрел на Олега.

— Повторяю, жить хочешь?

— Кашманоз (хочу).

— Тогда слушай меня внимательно.

Олег старался говорить жестко, впечатывая каждое слово в уши пленного.

— Твоя жизнь зависит от этого полковника. Он большой начальник. Его слово — закон. Борись за свою жизнь. Расскажи все, что знаешь. Говори, что на все готов. Попросись помогать нам. Это единственный шанс для тебя. Ты меня понял?

В глазах чеченца появилось какое-то растерянное, озабоченное выражение. Словно он мучительно пытался решиться на что-то и не мог…

— У тебя нет выбора. Или работай с нами — или в яму. Зачем тебе эта война, Хаттаб? Мать, наверное, по тебе все глаза уже выплакала…

…Олег ничего не успел понять. Он, вдруг увидел, что пленный тянет к нему руки. На долю мгновения ему показалось, что тот хочет рухнуть перед ним на колени и, как в дешевом фильме, умоляюще обнять за ноги. И он даже брезгливо отклонился, стараясь увернуться от этих объятий. Но чеченец неожиданно крепко схватил его за "разгрузник", и Кудрявцев почувствовал, как пальцы чеченца шарят у него на груди. И здесь до него наконец дошло, что происходит что-то ужасное. "Пистолет! — обожгла Олега догадка. — Он пытается отобрать у меня пистолет!" В "разгрузнике" в нагрудном кармане лежал его "пээм".

Надо было сопротивляться, сбить чеченца с ног. Крикнуть. Позвать на помощь. Но тело почему-то не слушалось. Его буквально заколодило. Все происходило, как в замедленном кино. Он лишь схватил чеченца за локти и прижал к себе. Прямо перед его глазами запузырился рыжей сукровицей сломанный нос. Чеченец сопел, стараясь оторваться от Кудрявцева, и кровавые брызги впечатывались в лицо Олега, слепили, обжигали омерзением.

Неожиданно на груди что-то дернулось, и тут же оглушительно громко ахнул выстрел. За ним второй. Левый бок обожгло, словно к нему прижали раскаленный прут. Олег инстинктивно разжал пальцы и схватился руками за ребра, стараясь зажать, приглушить боль. Этого мгновения чеченцу хватило, чтобы освободиться. Он резко выпрямился и толкнул Олега от себя. Падая на пол, Кудрявцев увидел, как распахнулась дверь "кунга" и в проеме появился встревоженный Марусев. Чеченец развернулся к двери и вскинул пистолет.

"Он убьет его!" — эта мысль вдруг вернула Кудрявцеву ощущение времени и собственного тела. И понимая, что помешать этому он уже не может, Кудрявцев лишь отчаянно, во всю силу легких, крикнул:

— Нееет!!!!

От этого крика чеченец вздрогнул, на долю секунды смешался, вжал голову в плечи. Грохнул выстрел, и на правой стороне груди Марусева высверлилась черная прореха, которая тут же намокла кровью. Полковник охнул и тяжело осел на пол. И здесь из темноты дверного проема на чеченца зверем бросился Васильченко.

Тот встретил его выстрелом. Олег увидел, как пуля пробила правое плечо прапорщика и ушла в стенку "кунга". Прапорщик сбил чеченца с ног, навалился на него сверху, стараясь прижать к полу, придавить. Но правая рука его бессильной плетью болталась вдоль тела, и чеченец ужом вывернулся из-под прапорщика, оказался сверху и уже сам тянулся руками к его горлу.

Лицо чеченца было перекошено такой реликтовой злобой, что перестало походить на человеческое. Весь остаток сил он пытался вложить в то, чтобы добраться до глотки своего мучителя, впиться в нее ногтями, разорвать, растерзать. И в этой схватке прапорщик уже не нападал, а защищался, стараясь одной левой рукой скинуть с себя чеченца, вжать его в пол.

И здесь Олег увидел валявшийся в метре от него пистолет.

Кривясь от боли в боку, он повернулся на скользком от собственной крови полу и схватил с пола "пээм". Потом обернулся к дерущимся. Чеченец уже душил прапорщика. Васильченко безуспешно пытался разжать пальцы на горле. Но одна его рука не могла управиться с двумя — чеченца. И лицо Васильченко наливалось багровой чернотой удушья.

Эта картина вдруг взорвалась в Кудрявцеве дикой ненавистью.

"Мочить! Без жалости и пощады!"

Он вскинул пистолет и, поймав на линию огня лицо чеченца, крикнул:

— Смотри сюда!

Тот оторвал взгляд от прапорщика. За долю секунды на его лице промелькнуло изумление, злость, растерянность, а потом оно закаменело в леденящем предчувствии смерти.

Кудрявцев нажал курок. Оглушительно грохнул выстрел.

Пуля вошла чеченцу в левый глаз и, пронзив голову, выбила затылочную кость, разметав мозги и кровь по стене. Тело его дернулось и мешком осело на лежащего под ним прапорщика.

Олег опустил пистолет.

"Это я во всем виноват! — пульсом билось в мозгу. — Боже! Как стыдно! Из-за меня все это…"

Он смутно помнил, как в "кунг" ворвались спецназовцы. Как прибежали комбриг с начальником штаба. Как, кривясь от боли, Васильченко что-то им объяснял. Как, наклонившись, комбриг орал в лицо Олегу что-то злое и обидное.

…Потом его куда-то несли. В большой белой палатке над ним наклонился врач. Блестящими острыми ножницами он разрезал куртку и свитер, раскрывая рану на боку. Обработал ее чем-то мокрым, осмотрел.