Карусель - Розамунда Пилчер

Он покачал головой.

— Как же плохо вы меня знаете. Как плохо мы с вами знаем друг друга. Я никогда так не пью. И никогда так не напивался.

— Вы что-нибудь съедите? Вы поужинаете?

— Да. Попозже. Я спущусь вниз.

— Ну что ж, если вы не едете, мне придется ехать одной. Феба подумает, что я про нее забыла, или разбила машину, или еще что-нибудь ужасное.

Я поднялась, Дэниел тоже. Мы стояли словно два человека на официальной вечеринке, когда наступает пора расходиться.

— Спокойной ночи, Дэниел.

Он положил руки мне на плечи и наклонился, чтобы поцеловать в щеку. Когда он поднял голову, я немного постояла, всматриваясь в его лицо. А потом обвила руками его шею, притянула к себе его голову и поцеловала в губы. Я почувствовала, как его руки обняли меня и прижали так плотно, что сквозь толстую и грубую шерсть его свитера я услышала биение его сердца.

— Ох, Пруденс.

Я положила голову ему на плечо. Ощутила, как его губы ласкают мою макушку. Это было очень нежное объятие, без страсти, без какого-то явного смысла. Почему же на меня вдруг нахлынуло это чувство, страстное желание, какого я еще никогда не испытывала, почему ослабели ноги и к глазам подступили непонятные слезы? Может ли любовь к человеку прийти так внезапно? Подобно ракете, огнем возносящейся в темном небе, взрывающейся в бесконечности и несущей за собой шлейф мерцающих разноцветных звезд.

Мы стояли молча, обнимая друг друга, словно ищущие утешения дети. Молчание не было тягостным. Наконец Дэниел произнес:

— Тот домик в Греции. Я не хочу, чтобы ты думала, что я пригласил тебя приехать ко мне лишь из вежливости.

— Ты просишь меня поехать с тобой сейчас?

— Нет.

Я отодвинулась от него и посмотрела ему в лицо.

— Я не могу без конца убегать от собственных мыслей, — произнес он. — Может быть, однажды. Когда-нибудь.

Он поцеловал меня еще раз и вернулся к реальности, взглянув на часы.

— Тебе пора идти. Запеканка сгорит, и Феба подумает, что я тебя похитил.

Он поднял мое пальто со стула и подержал его, помогая мне одеться. Я сунула руки в рукава, он повернул меня к себе и застегнул все пуговицы.

— Я спущусь вместе с тобой.

Он открыл дверь, и мы пошли бок о бок по длинному коридору в сторону лестницы. Мы шли мимо закрытых дверей, за которыми незнакомые нам люди любили друг друга, проводили медовый месяц, смеялись и отдыхали, ссорились и со смехом прекращали ссоры.

Фойе отеля, куда мы спустились по лестнице, приобрело сейчас свой самый праздничный вид. Гости выходили из бара, направлялись в ресторан или сидели с коктейлями и орешками вокруг маленьких столиков. Стоял оживленный гул: людям приходилось громко разговаривать, чтобы слышать собеседников за звуками оркестра. Мужчины были в черных галстуках и бархатных смокингах, женщины — в вечерних платьях.

Мы прошли через все это, вызвав некоторое оживление своим неожиданным появлением словно привидения на пиру. Разговоры стихали, когда мы проходили мимо, брови приподнимались. Мы подошли к парадной двери и вышли в ночную темень. Дождь наконец прекратился, но ветер по-прежнему завывал сквозь высокие кроны деревьев.

Дэниел посмотрел на небо.

— Интересно, какая завтра будет погода?

— Возможно, прекрасная. Ветер может разогнать все тучи.

Мы подошли к машине. Он открыл передо мной дверцу.

— Когда мы встречаемся?

— Около одиннадцати. Я могу заехать за тобой, если хочешь.

— Не надо. Я доеду на попутной машине или на автобусе. Я непременно появлюсь, не уезжайте без меня.

— Куда же мы без тебя поедем, ты ведь должен показать нам дорогу.

Я села за руль.

— Прости меня за этот вечер, — произнес он.

— Я рада, что ты мне все это рассказал.

— Я тоже. Спасибо, что выслушала.

— Спокойной ночи, Дэниел.

— Спокойной ночи.

Он захлопнул дверь, я завела машину и выехала на подъездную дорогу, освещая свой путь лучами фар. Его одинокая фигура осталась позади. Не знаю, сколько еще он стоял там после того, как я уехала.

Глава 6

В тот вечер мы с Фебой проговорили до глубокой ночи. Мы предавались воспоминаниям, воскрешая в памяти те дни, когда был жив Чипс. И забрались еще глубже, вплоть до Нортумберленда и фермы Уиндиэдж, где прошло детство Фебы, которая росла там без надзора и скакала на своем мохнатом пони по кромке холодных северных берегов. Мы говорили о моем отце и том счастье, которое он обрел со своей новой женой; она вспоминала о том, как они детьми путешествовали в Дунстанбург и Бамбург, и о зимних охотах с красными куртками охотников, яркими, словно ягоды на морозе, и гончими, несущимися по заснеженным полям.

Мы говорили о Париже, где она изучала живопись, и о домике в Дородони, который они с Чипсом купили, когда у них были деньги. Она до сих пор каждый год отправлялась туда рисовать.

Мы говорили о Марке Бернштейне, о моей работе и моей маленькой квартирке в Айлингтоне.

— Когда я в следующий раз буду в Лондоне, остановлюсь у тебя, — обещала она.

— Но у меня нет свободной комнаты.

— Ничего, я посплю на полу.

Она рассказала мне о новом Обществе искусств, недавно появившемся в Порткеррисе, — она была одним из его учредителей. Описала дом старого знаменитого гончара, который вернулся в Порткеррис, чтобы провести последние годы жизни в лабиринте узких улочек, где восемьдесят лет назад он родился в семье рыбака.

Мы говорили о Льюисе Фэлконе.

Но мы не говорили о Дэниеле. Мы ни разу не упомянули его имени, словно между нами было заключено какое-то молчаливое соглашение.

После полуночи она наконец отправилась спать. Я поднялась вместе с ней, чтобы задернуть шторы, разобрать постель и помочь ей справиться с одеждой, которую трудно снять одной рукой. Я прихватила снизу грелку, наполнила ее кипятком из чайника и наконец оставила Фебу, которая улеглась читать книгу в тепле своей огромной мягкой кровати.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, но я не пошла спать. Мой разум был охвачен таким смятением, был так активен и беспокоен, словно я накачалась каким-то необычайно сильным стимулятором. Мне претила идея лежать в темноте в ожидании сна, который, как я знала, не придет. Поэтому я вернулась на кухню, сделала себе чашку кофе и вернулась с ней к камину. От огня к тому времени остались лишь тлеющие угли, поэтому я подкинула новых поленьев, посмотрела, как они занялись и разгорелись, и свернулась калачиком в старом кресле Чипса. Его мягкие глубины утешали, я подумала о Чипсе, и мне отчаянно захотелось, чтобы он сейчас был здесь. Я хотела, чтобы он был жив, здесь, со мной, в этой комнате. Мы всегда были очень близки, и сейчас я нуждалась в нем. Мне требовался его совет.