Премьера - Исидор Шток

А я, обуянный бесом, каркал, что ничего хорошего из их брака не выйдет, что это блеф, афера, очередное жульничество этого паяца Душенко. Мы синеблузники, мы профсоюзники! Максимум полгода продлится их брак, в котором оба будут глубоко несчастны и о котором очень скоро постараются забыть.

И вот мы с Милочкой стоим на берегу реки.

А чуть подальше палатка.

И мы смотрим на реку, на палатку, друг на друга.

И прошло сорок два года.

Мы с Милочкой читаем выбитые на постаменте бетонной палатки – памятник первым строителям города и завода – стихи, произведение местного поэта. О том, что мы жили здесь сорок два года назад, что палатка была тогда брезентовая, а не бетонная, как сейчас, и в ней было прорезано оконце, в которое вставлено зеленое стеклышко, а брезент палатки был множество раз промыт дождями и высушен солнцем… У входа в палатку дымился костер, защищавший от гнуса и комаров, а над костром висел законченный чайник. Вокруг палатки выли четыре ветра, и самый зверский был южный, гнавший песок из степей. Вода в реке бурлила и несла свою рыжую накипь. Теперь река была широкая – три проточных озера, одно за другим, не меньше километра ширины, будто Нева. Через реку вели три просторных моста-перехода, навстречу нам катили машины всех марок, бежали автобусы, трамваи. Переходы соединяли левый берег с новым городом на правом берегу. На обоих берегах проживает четыреста тысяч людей. Разноцветные дымы взвиваются от мартеновских печей…

Мы стоим на нравом берегу и не обращаем внимания на дымы, и на дождик, и на высокое уральское небо, и на очертания знаменитой горы.

– Ты помнишь, курносый, – Милочка все еще держится своего юмора, – помнишь, как мы пекли в золе картошку, которая была такой же редкостью, как клубника? А потом репетировали: «Мы в домнах и мартенах расплавим наш металл и этим непременно угробим капитал»?

– Альберт здоров? – осторожно спрашиваю я.

– Да, он здесь. Он прилетел раньше меня и поехал в короткую командировку на заводы-поставщики по своим профсоюзным делам.

– Давно я его не видел.

– Он болел. Как, впрочем, и ты. Мы с ним очень за тебя волновались. Что тебя занесло сюда? Я прочитала в газете, что ты прибыл собирать материал для новой пьесы. Ну как, получается?

– Нет пока.

– А я прилетела только вчера. Альберт не встретил меня, и я ужасно волновалась. Оказывается, все благополучно, срочное задание по профсоюзной линии. Зато меня встретили две сестры, их мужья, дети и даже два внука. Вот как у нас! У младшей сестры дочь невеста, сегодня выходит замуж за сменного инженера с листопрокатного. Хороший парень, знающий, только что окончил аспирантуру, собирается защищать кандидатскую, наверно в будущем году. Я тебя сегодня вечером возьму на свадьбу и со всеми познакомлю. Знаешь, сколько у меня здесь родственников? Шестнадцать. Конечно, считая с зятьями, их родителями, со сватами и золовками. Всех увидишь. Все кодло.

Я тут же перевоплотился в почтенного старика, утомленного своей известностью, но тем не менее простого и чуткого, ветерана, мудрого и улыбчивого.

– Смогу ли я помочь супругу твоей племянницы? Хочешь, я поговорю с директором комбината или с заместителем министра?

– Не нужно, Игорька и так все ценят. Увидишь, какой это прекрасный малый.

Мы идем на левый берег, в гостиницу. Милочка ходит быстро, молодо. Я тихонько прихрамываю, стараюсь не отстать.

Она говорит о своих родственниках, о каждом из шестнадцати, долго и подробно. А я стараюсь перевоплотиться во внимательно слушающего старого друга. Но все отвлекаюсь, не могу заставить себя сосредоточиться. Так неожиданна и безумна эта встреча.

Единственное, что я понимаю, – она уже не работает, ни на «Цинделе», ни в самодеятельности, нигде. Альберт более десяти лет находился на Севере. Она поехала к нему. Долго они жили на полуострове, а в середине пятидесятых годов вернулись в Москву. Альберта сразу заграбастали профсоюзы, загрузили по уши всякими заданиями, но искусства он все равно не бросает, руководит драмкружком во дворце строителей.

Судя по ее рассказу, они жили очень хорошо, были нежными супругами, заботились о чужих детях, а своих у них не было.

О том, что происходило здесь, на этом берегу, сорок два года назад, ни Милочка, ни я не вспоминали.

Милка покидает меня, пообещав вечером вместе с Альбертом заехать за мной в гостиницу.

Я сижу в номере один. Смотрю в окно, во дворе что-то горит в железном ящике, очевидно мусор, облитый соляркой.

Открываю дверь и силою страстного желания перевоплощаюсь в двадцатилетнего (с хвостиком) корреспондента центральных газет и секретаря многотиражки «Даешь чугун!».

Чем могу я помочь этой великой стройке, в которой участвует вся страна, да и не она одна? Здесь полно специалистов из Германии, Америки, Италии. Оборудование для будущего гиганта едет по железным дорогам, мчится по воздуху, ползет на гусеничных колесах своим ходом.

Да и нужна ли здесь моя помощь?

Что я знаю, что я умею, что окончил? Профшколу строительной специальности, да и то не сдал выпускных экзаменов.

Однако очень скоро, при помощи вагона-редакции, старших газетчиков и дружащих с нами инженеров и ударников-рабочих, я начинаю понимать строительство, доменный процесс, коксохим, добычу руды, внутризаводской транспорт. Вдруг мне открываются чудеса монтажа сложнейших механизмов. Теперь уж я сам даю консультации приезжающим журналистам и писателям.

Рядом со мной, в других номерах гостиницы, уединились Катаев и Смолян. Они колдуют и на большом листе картона делают выкладки: сколько замесов в смену может дать бетономешалка «Егер» и сколько «Рансом».

А в соседнем номере Семен Нариньяни, Зиновий Островский, прораб Мишка Заслав и машинист эскаватора Чурак высчитывают, как четыре скупых рыцаря, сколько будет стоить кубометр вынутой земли при переводе «Ма-рион-12» на хозрасчет. Выходит, что вместо прежних одного рубля тридцати одной копейки получится рубль двадцать две. Будто это их копейки!

Результаты соревнований, олимпиад, состязаний механизмов и участков, бригад и городов будут описаны потом, в романе Катаева «Время, вперед!», в книге На-риньяни «Звонок из тридцатого года», у Малышкина, у Воробьева, у Богданова, у Авдеенко… Сейчас же еще этих книг нет, авторы готовят натуру для них. Это не просто созерцатели и описыватели, это еще и организаторы натуры.

Гостиница наша выкрашена в ярко-малиновый цвет. Потом, через сорок два года, ее покрасят в темно-зеленый, и вокруг будут заросли сирени. Теперь же о сирени и думать нечего, какая там сирень! Ведь это самый молодой город, вырастающий в степи…

Пора возвращаться в семидесятые годы.