Поющий тростник - Галина Галахова

– Я так и знал, что девчонка будет! Зря мама туда пошла, надо было тебе идти – у тебя бы родился Мальчик!

Отец хотел возразить, но сдержался, ушел от острой темы. Пиня постоянно подвергал родителей обстрелам из вопросов самого простого смысла – откуда мы, все дети, пошли – и постоянно делал открытия в этой области, точно так же, как отец в своей.

Позавтракали они, посуду стали мыть. Столько посуды объявилось грязной – мыть им ту посуду, не перемыть!

Отец, стоя у водопроводного крана, все время восклицал :

– Надо же – дочка! Как нам повезло!

Пиня плевал на пол и говорил философски:

– Подумаешь!

Не мог отец долго посуду мыть, захлестывала его Радость, да и не приучен был к домашней работе – не так воспитан был.

"Неважное дело! – подумал он, пожалев, что не приучен к той работе. – Надо Пиню к ней приучать!"

– На, мой тарелки, я чашки уже все вымыл! сказал отец, отодвигаясь от раковины.

Пиня, человек совсем далекий от мытья посуды, как истинный мужчина, усмотрел в мытье тарелок много несовершенных и неприятных операций. Пока отец вытирал, отвернувшись, чашки, он внес усовершенствование в процесс мытья, заменив его другим, более простым процессом: он начисто вылизал грязные тарелки, и сделал это очень быстро, как будто всю свою предыдущую жизнь этим занимался и накопил немалый опыт.

– У меня всё! – сообщил Пиня, подавая отцу су хие тарелки. – И вытирать не надо!

Отец критически осмотрел Пинину работу и принял ее:

– Молодец!

И решил, как Пиня, упростить и модернизировать домашнюю работу – ведь неделю, если не больше, им предстояло жить самостоятельно.

– Итак, значит, упрощать! Минимизировать!

– Конечно! Чего там! Ну я пойду!

– Куда пойдешь в такую рань?

– В школу! Я хоть один раз сам пойду, ты меня не провожай, мне к самостоятельности надо приучаться, – сказал Пиня, – а то вы хлебнете со мной горя!

Забыв наказы жены, поддавшись обаянию сына, математик Глазов отпустил его в школу в семь часов утра, и Пиня не зря провел время. Он облазил все встретившиеся ему помойки, какие там помойки – рынки, где индейцы продавали свои товары, обратил впервые внимание на воробьев, увидел мышонка, может, того самого, увидел кошку с большим животом (до чего кошка была похожа на маму в последнее время!), но выводов не сделал, так как увидел Мишу Строева, который выходил со своей мамой из дому в такую рань.

– Мишка! – закричал Пиня на всю еще тихую улицу. – У нас Маруся родилась, понимаешь!

Мишина мама похлопала его по спине:

– Какой же ты счастливый, Пиня!

– Я свободный! – сказал Пиня, поглядывая вокруг: на улицу, на воробьев, на автобусы, на взрослых, бегущих к автобусам, на весь белый свет.

– А не скучаешь без мамы?

– Скучаю! – сказал Пиня, а глаза его сияли.

– Ну, мамочка, мы пошли! – сказал Миша. – До свидания, до нашей встречи вечером! но

Встал Миша на цыпочки и поцеловал маму, а Пиня подумал: "Надо же! Сам целоваться лезет!"

Но эта деталь не убила в нем расположения к Мише. С закинутыми за плечи ранцами, без умолку болтая, они отправились в школу и дорогу, длиною в пять минут, прошли ровно за час, опоздав на урок. Они и сами не могли понять, почему дорога в школу сегодня растянулась.

– Почему опоздали? – спросила Наталья Савельевна будничным голосом.

– Мы шли! – ответил Миша, удивленно пожимая плечами.

– Ребята! – нашелся вдруг Пиня. – Наталья Савельевна! У нас же Маруся родилась, как я забыл?! Вот поэтому мы и опоздали, за нее переживали!

В классе поднялся крик, все повскакали с парт, обрадованные неизвестно чем, хотя известно чем – конечно, Маруся родилась, будущая первоклассница. Они как умели от души приветствовали ее, тем более что время шло само по себе, от урока они его отрывали, а как хорошо, когда урок маленький.

– Очень рада за тебя, Пиня! Теперь ты старший брат и учиться и вести себя должен будешь лучше!

Ведь Маруся будет брать с тебя пример. Вот какая у тебя ответственность теперь! – глядя на Пиню и улыбаясь, сказала Наталья Савельевна.

Пиня, пребывая в центре внимания бушующего первого "А", купался в лучах славы и всеобщего внимания.

– А теперь идите на место и начнем урок математики, – сказала Наталья Савельевна.

Класс вздохнул и нехотя перешел из восторженного состояния в состояние рабочее, а через несколько минут был уже весь захвачен властью Натальи Савельевны, и всем казалось, что нет на свете ничего интереснее математики.

Когда, усталый и счастливый, Пиня вернулся из Школы в пять часов (обратная дорога тоже заняла много времени – дом, что ли, переехал?), отец был Занят по горло домашними делами. Он переделал много. Отнес жене передачу и письмо на пять страниц, простоял у нее час под окнами, в магазин сходил, убрался в доме. Правда, после его уборки Пине показалось, что слоны прошли по их квартире, наверно, отец искал какую-то свою книгу. Его книги уже давно слезли с книжного стеллажа, так им тесно там стало, и пошли разгуливать по квартире. Мама за ними всегда следила, знала, куда какая книга ушла. Отец перерыл все вверх дном, добавил к прежнему беспорядку свой, новый.

– Уменьшил энтропию нашей с тобой системы, сказал он удивленному Пине.

Пиня ничего не понял и сказал свое:

– Прямо ужас!

– Как-нибудь устроимся! Я тут одну книгу искал. А уберемся как следует к маминому приезду. Сам понимаешь, необходимость заставит.

И действительно, наубирались они тогда так, что Пиня даже в школу не пошел, не встать ему было от усталости, ноги его не держали.

Пиня пообедал еще маминым обедом, пошел в свою комнату вроде бы готовить уроки, а отец стал думать над рациональным ведением хозяйства. Он хотел к приходу жены навести разумные порядки и тем самым поразить ее. Ведь она, жена, задавлена кухней, несмотря на газ и горячую воду. Надо новый метод предложить. Ему уже и статья виделась, очень интересная статья, насчет математических методов ведения домашнего хозяйства. Взять вопрос мытья посуды, в частности мытья тарелок. Облизывать тарелки – это не дело, а вот сократить количество их во время обеда – можно. Например, всем есть из одной тарелки или, скажем, каждый из своей, но первое, и второе, и третье из одной и той же. И как это раньше не приходило ему в голову? Вот уж правда, что практика и опыт – критерии истины. А что он делал раньше? Требовал себе под второе чистую тарелку, при этом – повышенным тоном! Стакан требовал такой чистоты, чтобы блестел как зеркало. А жена сносила его придирки, когда он стаканы те на свет просматривал. Посуду, конечно, после себя никогда не мыл, не убирал, вещи свои вечно раскидывал, вечно искал то галстук, то домашние тапки. А жена? Галстук ему находила, тапки подносила безропотно. Он принимал ее заботы как должное, как министр – работу своего секретариата. О ней он и не заботился. В кино один похаживал, и не один даже. На футбол бегал, театры посещал. А она все на кухне – ужас какой-то, подумать страшно! Конечно, занят он по горло, дела всё, проблемы, теории, мысли опять же, газеты трех наименований, журналов пять, деловые встречи, неделовые. А она одна дома. То у корыта, то на кухне, то с Пиней воюет с этим разбойником. В люди неудобно его вывести: суется во все взрослые разговоры, дурацкие вопросы задает. Сколько раз ставил их в такие положения, из которых один выход – домой. А все жена виновата, ее воспитание женское! Да… Кухней заняться можно будет в другой раз, надо сыном заняться. Кухня подождет, а сыном, пока не поздно, надо заняться вплотную.

– Уроки сделал? – спросил отец, подходя к сыну.

– Какие уроки? – удивился Пиня.

– Твои!

– Мои? Но мамы же нет! Я только с мамой привык уроки делать. Понимаешь, у нас новая программа. Это вы по старой учились, там у вас каждый дурак все поймет, а у нас надо с родителями заниматься.

– Садись и делай. Сам делай! Что это еще за фокусы?

– Ты на собрания не ходишь, на родительские, ты не в курсе, – сказал Пиня, доставая тетради.

Раскрыл Пиня тетрадь и стал писать упражнение про Яшу, который дразнил гусей. Он писал, а рука дрожала под грозным отцовским взглядом. Она забыла про Яшу и писала про Лену, улетевшую в неизвестность, всегда куда-нибудь летящую. И Пиня подумал, что не повезло ему в жизни, не у тех родителей он родился, в глаза самолетов не видел. Не повезло. Стало ему грустно в окружающей действительности, и он вообразил себя Леной и написал: "Лена Травкина улетела!" И наставил целую строчку вопросительных и восклицательных знаков. А затем написал тот самый грамматический разбор.

Когда он закончил, отец взялся проверять. Лицо у отца было важное, всепонимающее лицо, а вот как дошел он до предложения о Лене, так как будто споткнулся и упал тут же на тетрадке. Лежал его взгляд на предложении, лежал, наконец он его допустил до себя, осмыслил и спросил:

– Что за муть?

– Где? – спросил Пиня, ясными глазами глядя в его светлые холодноватые глаза.