Презумпция невиновности - Скотт Туроу

– Это ты обо мне заботишься?

– Я, твоя мать, Нат. И так продолжается всю жизнь. Нет, горбатого только могила исправит.

«Даже Нат?» – вертится у меня на языке, но в целях самосохранения я дипломатично молчу.

Старшая официантка, невысокая молодая женщина с ладной фигуркой в результате занятий в оздоровительном центре, ведет нас к освободившемуся столику. Нат с Барбарой спорят из-за того, что ему заказать. Жареный картофель? Хорошо, соглашается она, но только с молоком, а не с кока-колой. И немножко салата обязательно. Нат скулит и ерзает на стуле. Я легонько шлепаю его по затылку и велю сидеть смирно. Барбара прячется от нас за ресторанной карточкой.

Была ли она счастливее, когда мы встретились? Должно быть, была, хотя плохо помню наше знакомство. Он давала мне частные уроки после того, как я сдуру нарушил правила, прибегнув на экзамене к помощи калькулятора. Свой гонорар она так и не получила. Влюбилась в меня, а я в нее. Мне нравились ее острый ум, юная царственная красота, простая, без городских затей, одежда. Меня привлекало и то, что она дочь доктора, а значит, хорошая, «нормальная» девушка. Мне нравилась ее способность просто говорить о вещах, о которых я имел весьма отдаленное представление, нравились даже перепады ее настроения. Но больше всего я любил ее всепоглощающую страсть ко мне. Ни одна женщина в моей жизни не искала встреч со мной так открыто, как это делала она. Я знаю полдюжины молодых людей, которые добивались ее расположения, но ей был нужен только я. Она буквально бегала за мной, и поначалу я стеснялся этого. Видимо, сам дух времени побуждал ее внести радость в жизнь темноволосого печального паренька, которого ее родители считали не парой для их дочери.

Как я сам, как Нат, Барбара – единственный ребенок у родителей, и они, по ее словам, уделяли ей чрезмерное внимание. Их заботы, нередко излишние, подавляли ее личность. Она часто говорила, что я – единственный человек, который в определенном смысле похож на нее: не просто одинок, но одинок с самого начала, с рождения. Не является ли это законом взаимной любви – хотеть того же, что даешь другому? Барбара надеялась, что своими ласками превратит нескладного лягушонка в сказочного принца, который выведет ее из темного леса, подальше от злых демонов. Сколько раз за прожитые с Барбарой годы я оказывался отнюдь не в роли принца!

Вокруг нас негромко бурлит обычная ресторанная жизнь. За столиками для двоих уединились парочки. Поодаль ужинают строители из вечерней смены. Официантки разносят горячий кофе. А вот сидит Расти Сабич тридцати девяти лет от роду, усталый после рабочего дня и накопившихся к этому возрасту забот. Нехотя покусывая гамбургер, он велит своему сыну допить молоко. В метре от него сидит женщина, которую он любит почти двадцать лет и которая делает сейчас все возможное, чтобы не замечать его.

Я понимаю, что временами ее сердце полнится разочарованием. Я понимаю, что временами она чувствует себя покинутой, заброшенной. Я понимаю, я все понимаю – спасибо природе за дар понимания, но ничего не могу с этим поделать. Не будни взрослого человека высасывают из меня все силы. Мне не хватает какого-то важного человеческого качества. Мы такие, какие есть. Другими быть не можем. У меня своя биография, свои воспоминания и непроходимый лабиринт собственного «я», из которого я иногда не способен выбраться.

Я отчетливо слышу внутренний ропот Барбары. Я понимаю, что ей нужно, но могу предложить ей только молчание и жалобы на жизнь. Много – слишком много! – энергии уходит на то, чтобы оставаться Расти Сабичем.

Глава 15

Погода в день выборов выдалась солнечная. Вчера мы – Майк Дьюк, Ларрен и я – допоздна засиделись у Реймонда. Хорошо, если завтра выглянет солнышко, говорили мы, это будет способствовать нашему успеху. Теперь, когда партия поддерживает дель Ла-Гуарди, Реймонду позарез нужны голоса помимо тех, кто верен своему кандидату, а не слепо исполняет желание руководителя избирательного участка. Прошлая неделя выявила забавную закономерность: как только дела принимали дурной оборот, мы теряли надежду, но любой добрый знак давал нам новую. Вот и вчера мы все еще говорили о победе. Последний опрос общественного мнения, проведенный «Трибюн» и Третьим каналом как раз в тот день, когда Болкарро выступил в поддержку Нико, показал, что Реймонд отстает от соперника всего на пять пунктов. Дьюк уверял, что с тех пор события развивались в нашу пользу, что отставание придало ему новые силы. Четыре взрослых человека делали вид, что так оно и есть.

У нас в конторе, как это обычно бывает в день выборов, царит нерабочее настроение. Каждый занимается чем хочет. Наши служащие, которые прежде были лишь кучкой угодливых и послушных боссу людей, теперь в политику не ввязываются. Во время пребывания Реймонда в должности это не поощрялось. Ушли в прошлое деньки, когда в пору предвыборной кампании прокуроры прямо в судебных помещениях продавали билеты на публичные выступления своего шефа. За все двенадцать лет Реймонд ни разу не позволил себе принять от подчиненных ни четвертака в качестве пожертвования в его избирательный фонд, ни какой бы то ни было другой помощи. Тем не менее некоторые, особенно те, что пришли в прокуратуру еще до Реймонда и служили в основном по административной линии, продолжали так или иначе поддерживать партию. Десять лет назад Болкарро и Реймонд заключили своего рода договор, согласно которому последний предоставлял своим сотрудникам выходной, так что активисты имели возможность выполнять партийные поручения: ходить по домам, распространять листовки, возить престарелых на избирательный участок. В этом году активисты будут работать на Нико дель Ла-Гуарди.

У остальных же нет никаких определенных обязанностей. Сам я, старший помощник на капитанском мостике тонущего корабля, весь день в прокуратуре. Пришли еще несколько человек, главным образом адвокаты, готовящиеся к очередным заседаниям суда или просто наводящие порядок в своих делах. Около двадцати прокуроров, из тех, что помоложе, были направлены на избирательные участки следить за нормальным ходом народного волеизъявления. Чаще всего им приходится разбираться с мелкими жалобами: барахлит машина для голосования, кто-то пришел на участок с оружием, кто-то нацепил значок с изображением одного из кандидатов или агитирует пожилых избирателей голосовать за него. Время от времени они звонят мне, сообщают последние новости. Звонят и журналисты, и я послушно докладываю, что грубых нарушений демократического процесса нигде не замечено. В коридоре, как раз напротив моей двери, телевизионщики установили камеры и софиты, но пока снимать нечего. Избирательные участки закроются только через полтора часа. Сообщается лишь о высокой явке избирателей.

В половине пятого еще один звонок.

– Реймонд проиграл, – говорит Липранцер. – Мой человек на Третьем канале видел данные последнего опроса. Голосование на выходе показывает, что Нико опережает его на восемь-десять пунктов.

Сердце у меня сжимается. Похоже, придется смириться с неудачей. В окно я вижу колонны здания Центрального суда, плоские крыши домов, подернутую рябью реку, которая в двух кварталах отсюда круто поворачивает на запад. Я занимаю этот кабинет почти семь лет, но теперь смотрю на все это словно в первый раз.

– Понятно, – говорю я сухо, – что еще?

– Ничего. Просто подумал, что надо дать тебе знать. – Мы оба молчим. – Продолжаем раскручивать дело Полимус?

– У тебя есть работа получше?

– Нет у меня другой работы… Сегодня ко мне приходили, забрали мои отчеты для Морано, начальника городской полиции. Сказали, что он хочет их посмотреть.

– Ну и что?

– Это на него не похоже. Три года назад ограбили его тещу. Что-то он тогда никаких бумаг не затребовал.

– Ты бы тоже не затребовал, будь у тебя теща, – шучу я.

– Все равно тут что-то не так. А ко мне сам Шмидт заявился. Мрачный такой, как будто президента кокнули.

– Это он важность на себя напускает.

– Может быть… Ну ладно, я двину в Северный филиал досмотреть те бумаги. – Лип говорит о делах, которые мы искали после моего посещения Тридцать второго отделения. – Там сказали, что получат с них микрофильмы. Вот я и хочу посмотреть, пока их не отправят обратно. Ты где вечером будешь, если я что-нибудь разузнаю?

Где мне быть, как не в гостинице, на вечеринке у Реймонда? Разузнает или не разузнает – теперь это не к спеху. Но Лип говорит, что все равно заглянет в гостиницу, хотя бы для того, чтобы пожать Реймонду руку.

– У ирландцев поминки всегда веселые, – заключает он.

Липранцер оказался прав. В зале гремит оркестр. Оживленно снуют девицы в больших соломенных шляпах и с флагами на груди. Повсюду зеленые надписи: «ХОРГАН!» По обе стороны трибуны стоят трехметровые портреты Реймонда. Я слоняюсь взад-вперед, иногда подцепляя фрикадельку. Настроение у меня никудышное.