Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая - Виктор Бычков

Удивительно, насколько современно звучат эти стихи сегодня!

Эстетическое путешествие, как и эстетический опыт в целом, в своем глубинном, конечном смысле (хотя оно и не имеет конца) – это путешествие «против течения», против тех базельских пловцов с надувными подушками (см.: письма № 281, 290–291), которые как символ современного глобализационного процесса пост- сплавляются в жаркую пору вниз по Рейну, вниз по течению…

Против них! В горы – Тибета ли, Швейцарии, Кавказа или Норвегии; в горы высокого Искусства и Культуры. В горы!

Вот назвал почему-то Норвегию и вспомнил, что горы там, в общем-то, не столь высоки (как и в норвежском искусстве – всего три добротных, но не высотных имени: Григ, Ибсен, Мунк), но эстетическое путешествие ведь не к физическим высотам… И потянулась ниточка памяти: всплыло вдруг описание переезда на поезде норвежских гор Андреем Белым из Христиании (Осло) в Берген с Рудольфом Штейнером и целым вагоном антропософов, которые прослушали в Христиании курс Штейнера из пяти лекций о «Пятом евангелии», так сильно потрясший Андрея Белого. А ведь и мне довелось когда-то из Бергена немного прокатиться в горы на подобном старинном норвежском поезде (теперь они перевозят только туристов) к горным вершинам, а от них к живописнейшему фьорду и поплавать по нему на старинном пароходике (тоже теперь для туристов). И пережить эстетически опыт, близкий к тому, что ощущал Белый в октябре 1913 года (между прочем, как раз 100 лет назад! Удивительно). Попробую найти слова самого Белого (знаю, это в его «Воспоминаниях о Штейнере», читанных мною когда-то давно, но там должны быть мои отметки на полях), ибо они – точнее того, что я сам мог бы сказать, да и весомее. Тем более что Белый-то тогда был потрясен открывшимися ему эзотерическими смыслами христианства и путешествовал одновременно в двух измерениях: физически через горный перевал и метафизически – к духовным планам бытия.

«Невыразима природа между Христианией и Бергеном; тотчас за Христианией поезд забирает в горы; и 6 часов поднимается, достигая зоны льда, так что снежные пики кажутся маленькими; к часу дня он в точке перевала; и потом 6 часов слетает к Бергену. <…> В окнах солнечные ландшафты стали невыразимы; со всех четырех сторон горизонта сбежали остроалмазные пики вечных льдов; мох кричал пурпуром. Мы, бросив еду, поспешили в свое отделение; высота давала знать радостно-ясным опьянением; муки Мюнхена, работа Льяна, удар Христиании[5] – вдруг из души вырвались вскриком безумной, но дикой, необъяснимой радости; в эти минуты я понял впервые всем существом: инспирация – на горах; и карма ее нисхождение. Что-то переместилось в сознанье; и думалось: в Христиании был показан момент Сошествия Духа – Крест Голгофы, как Крест Крестов; здесь понимаю из сущности Креста высвобождающую высоту Сошествия Святого Духа. Горы пели, как Бах. <…> Уже мы слетели к Бергену; каменные исполины стали расти из-под ног, а снежные пики за них присели; что-то теснило грудь: хотелось петь, хотелось выговаривать вслух что-то. Я выскочил из вагона и стоял на площадке, вперясь в кряжи, испещренные резцом Микель-Анджело…».

//О последнем предложении: нечто подобное я испытал на Монблане, когда, как я уже писал в своем письмеце о швейцарских впечатлениях, в одном из пространств вокруг самой вершины вдруг открылся из кабинки канатной дороги нерукотворный град, подобный созданному каким-то неведомым архитектором или скульптором.//

В целом же этот отрывок хорошо вскрывает метафизический аспект эстетического путешествия. При том что Белый отнюдь в данном случае не стремился к такому путешествию сознательно. Он просто передвигался из одной точки Норвегии в другую в контексте и атмосфере антропософской компании и под водительством самого Штейнера. Однако он прежде всего – поэт, т. е. эстетический субъект с обостренным эстетическим чувством. И эстетический объект (горный пейзаж) сразу возбудил в нем мощный эстетический отклик – эстетическое восприятие, которое и является, как правило, целью осознанного эстетического путешествия, или шире – эстетического опыта. У Белого этот процесс начался спонтанно и сразу же от чувственно воспринимаемых образов переключился к глубинным, собственно метафизическим – в прямом смысле этого понятия – переживаниям и ассоциациям, которые сопровождают далеко не всякий эстетический опыт и, как правило, не в столь конкретной духовно-религиозной форме. В данном случае эти метафизические ассоциации явились прямым следствием только что пережитого духовного опыта (откровения) на лекциях Штейнера в Христиании. В общем случае они бывают не столько конкретными и отнюдь не религиозного или узко мистического характера, но у эстетически развитого человека не менее сильными и глубокими. И параллели с искусством – музыкой, живописью, архитектурой – очень часты, ибо именно в искусстве человек, стремящийся к эстетическому опыту, чаще всего имеет с ним дело в наиболее чистом, концентрированном виде.

Между тем опыт Белого антропософского периода в этом плане крайне показателен и интересен, коль скоро уж (и, вероятно, не случайно) он пришел мне на память. Белый – художник прежде всего, т. е. человек, не только обладающий высокоразвитым эстетическим чувством (= воспринимающий эстетический субъект), но и творец, создатель художественных произведений, художественных образов. Он не только остро ощущает эстетическую материю, но и сам умеет ее творить. Более того, он специфический и, своего рода, совершенно уникальный (или редкий) эстетический субъект: он символист до мозга костей с предельно обостренной духовно-религиозной, даже эзотерической ориентацией; субъект, находившийся всю жизнь в активном духовном поиске, т. е. личность, которой открывались многие метафизические планы сознания и бытия. В сфере искусства можно назвать всего несколько имен подобного уровня, в первых рядах которых стоят Кандинский, Вяч. Иванов, Скрябин – всё творцы Серебряного века русской культуры.

Духовный опыт антропософии Белый пропускал через призму своего эстетического восприятия и творческого преображения в художественные формы – литературно-поэтические образы. Об этом свидетельствует, в частности, и его книга «Воспоминания о Штейнере», написанная уже в России по какому-то духовному наитию на рубеже 1928–1929 гг. (хотя его опыт регулярного общения с крупнейшим антропософом приходится на 1912–1916 гг.) за 12 (!) дней. Между тем в книге не меньше 20 а. л.

На примере некоторых фрагментов из этой книги мне хотелось бы показать, что эстетическое путешествие может быть реализовано не только в форме реального перемещения в географическом пространстве, о чем было уже немало сказано в нашей с Н. Б. беседе, но и во внутреннем мире эстетического субъекта, в актах эстетического восприятия, творчества или восприятия-творчества. В частности, при восприятии конкретных произведений искусства – это ведь мощный духовный процесс, т. е. некий путь и его результат, как правило, – уже метафизический; но не только…

У Андрея Белого в данной книге процесс восприятия духовного материала на лекциях доктора Штейнера воплощается в крайне интересные образно-словесные формы, в которых он стремится выразить (т. е. дать эстетически) метафизический смысл воспринимаемого.

При созерцании гор, представших ему изваянными резцом Микеланджело, он вдруг видит, стоя на площадке своего вагона, в окне площадки соседнего вагона лицо Штейнера: «в середине его (окна. – В. В.), только что пустого, как в раме, прильнув к стеклу, вырисовывалась голова доктора с таким лицом, которого я именно боялся увидеть все эти дни, чтобы не ослепнуть от яркости: с глазами, выстреливающими ИНТУИЦИЕЙ перед собой; но перед ним торчала моя голова; и взгляд его пронзил меня. <…> Я увидел "ЛИК" взгляда, а не лицо доктора; и на этом лике было написано: "не ихь, а – И. Х."». Белый имеет здесь в виду, что было написано не «Я» (по-немецки – ich – ихь), а инициалы Иисуса Христа – по-немецки тоже I.CH. Это ICH и I.CH. Белый не раз обыгрывает в этой книге и всегда применительно к Штейнеру. В нем нередко он видел образ, а скорее даже само явление (презентацию) самого Иисуса Христа.

Это связано не только с повышенной духовно-эстетической экзальтацией самого Белого периода его четырехлетнего общения со Штейнером (шутка ли – прослушать 600 суггестивных- как мы увидим далее – лекций, помимо всего прочего!), но и с особой одухотворенностью и подлинным артистизмом, насколько можно судить по книге Белого, да и другим откликам на устные выступления «доктора», с которыми он читал свои лекции-мистерии. Штейнер активно опирался на эстетический опыт, на искусство в своих лекциях и в антропософской практике. Само сооружение Гётеанума (не зря же Гёте – один из его кумиров) как места проведения духовно-эстетических мистерий свидетельствует об этом. И сам он был предельно артистичен. Как ехидно писал Эллис Белому, уже выйдя из ауры обаяния доктора, «наш мейстер стал танцмейстером», имея в виду, что Штейнер уделял большое внимание эвритмии в походке и в декламации стихов нараспев во время медитативных сеансов, танцевальным движениям и т. п. эстетическим аспектам духовных практик.