Ухожу на задание… - Успенский Владимир Дмитриевич

Обдумав предстоящий разговор, Сысоев зашел в казарму, будто случайно встретил Кондина:

— А, это вы? Загляните ко мне.

Кондин тяжело опустился на стул, пустым взглядом уставился в угол комнаты, всем своим видом показывая: говорите что хотите, не в первый раз, потерплю. И такая безысходность была у него на лице, что Олег забыл все правильные, заранее приготовленные слова.

— Плохо, Гриша? — спросил неожиданно.

Солдат даже вздрогнул: не ожидал такого искреннего, проникновенного вопроса. Дрогнули его губы.

— Ой, плохо…

— А я, знаешь, маму свою схоронил недавно, — продолжал Сысоев, думая, что говорит не по делу. Но остановиться уже не мог. — И знаешь, что я понял? Все на свете поправимо. Все можно перетерпеть, перебороть, изменить. Непоправима одна только смерть. Мысль вроде бы простая, но вот когда до нее дошел. А ведь мы с тобой почти ровесники?

— Да, — сказал Кондин. — Я с отсрочкой призывался. По семейным обстоятельствам.

— Ребенка у тебя нет?

— Если бы был!.. А то ведь одна она! Все вечера свободные. И Васька, стервец, клин бьет… Э, да что там! — махнул он рукой. Умолк на несколько секунд, но горечь и боль, так долго мучившие его, прорвались наконец и хлынули неудержимо: — Знал бы я раньше, я этого Ваську… Девчонок незамужних ему мало! Ну и она хороша! Самодеятельность у нее. На сцене вдвоем пляшут, потом домой ее провожает. Сестра пишет — на все село разговоры. Привез себе Кондин из города кралю залетную…

— Не любит ее сестра?

— Разные они. Сестра меня на ноги ставила, горя хлебнула. А Рита единственная у родителей. Сама радуется, и вокруг нее радость.

— Разве это плохо?

— Наоборот… Только вроде легковесной она кажется, ну и заглядываются всякие, вроде Васьки.

— А она что пишет?

— Ну, скучает, — запнулся Кондин.

— Любит?

— Любила… Теперь не знаю.

— Веришь ей?

— Как не верить-то! — с болью вырвалось у Григория. — Откровенная она, доверчивая… Да ведь всякое может бить. Сестра навет возводить не станет… А я подумать о таком не могу. Лучше разбежаться — да головой об стенку. Честное слово, товарищ прапорщик!

— Фантазируй поменьше. Придумать-то все можно.

— Мне на один вечер, на часок в село бы… Услышать, о чем они с Васькой… Понял бы и рубанул сразу: так или этак.

— За час ничего не поймешь. И за вечер — тоже. Только дров сгоряча наломаешь.

— Я горячиться не буду. Мне ясность нужна. Не могу, когда в голове и на душе мутно.

— Вот что, Григорий! — решительно произнес Олег. — Ты иди, а я сейчас к начальнику политотдела. Попробую на пять суток тебе, без дороги.

— Да вы что? — У Кондина меловым стало лицо. — Да разве дадут мне?.. На гауптвахту меня, а не в отпуск. Я же понимаю… На комсомольском собрании разбирать наметили. — растерянно говорил солдат, а в оживших глазах загорелась, засветилась надежда.

— На собрании разберем, и со всей строгостью, чтобы на будущее…

— Товарищ прапорщик, уж я постараюсь!

— Погоди радоваться. Не я решаю…

Ох и трудным был тогда разговор у Сысоева с начальником политотдела. Подполковник Дербаносов вполне резонно говорил, что это не метод воспитания, что еще не известно, какой результат принесет поездка, обещанная без всяких оснований. Как отпустить домой солдата, зарекомендовавшего себя не самым лучшим образом?

Сысоев отвечал, что случай с Кондиным редкостный, исключительный и он не видит другой возможности бороться за этого солдата. А если нет формальной возможности дать Кондину отпуск, то пускай его пошлют вместо Сысоева, а сам Сысоев в этом году отдыхать не поедет, и таким образом лишних затрат не потребуется.

И вот что удивило и обрадовало тогда Олега. В общем- то подполковник Дербаносов правильно ругал его за опрометчивость, за максимализм, предупреждал на будущее: не бери на себя то, что зависит от старших начальников. Но при этом Олег чувствовал: в глубине души Дербаносов одобряет поступок своего помощника и даже доволен им. Такое не скроешь никакой строгостью. Да и не пошел бы иначе Дербаносов к полковнику, не стал бы добиваться, хлопотать за солдата, прослывшего нерадивым.

Сысоев сам провожал Кондина на вокзал, сам потом и встретил его. Уехал солдат растревоженный, неуверенный, а вернулся совсем другим человеком. Вышел из нагона степенный, улыбающийся, посолидневший. Долго тряс могучей ручищей руку прапорщика. О своих делах сказал коротко:

— Дурак я, каких мало… Теперь за все отслужу, сколько потребуется.

— Ладно, — ответил Сысоев, — лишнее время служить по уставу не положено. Ты не количеством, ты качеством постарайся.

— Вот! — показал Кондин большой палец.

А месяца два назад пришла в часть телеграмма из далекого села: у солдата появился сын. К этому времени

Кондин стал уже отличником боевой и политической подготовки, получил первую лычку на погоны, сам ходил старшим наряда. Ему доверили ответственную службу на контрольно-пропускном пункте. Даже для въедливого первогодка Чапкина он лучший пример. Никто теперь не вспоминает о минувших неприятностях. Разве что сержант Агаджанов прицепится порой, когда заведут солдаты разговор о девушках, о верности и коварстве. Скажет, открыв в усмешке ровные острые зубы: «Насчет любви и дружбы у нас ефрейтор Кондин дипломированный специалист. С ним советуйтесь. Верно, Гриша?» — «Да хватит тебе!» — добродушно отмахнется от него сибиряк…

— Товарищ прапорщик, нам вправо, — показал Чапкин, чуть тронув Сысоева за рукав.

— Запутаешься тут без привычки. Контейнеры эти — как дома без окон. И улицы между ними, и переулки.

— Хуже, товарищ прапорщик. Дома неподвижно стоят, а контейнеры увозят, привозят, перемещают. Улицы и переулки все время меняются.

— Говорю — запутаешься.

— Мы привычные, — ответил Руслан Чапкин, и горделивая нотка, прозвучавшая в его голосе, порадовала Олега. Значит, не равнодушен человек к своему делу.

Они шли вдоль высокого забора, ограждавшего контейнерный терминал. Это издали, со смотровой площадки, можно было охватить ого взглядом, а сами контейнеры казались игрушечными. Здесь же все выглядело иначе. Бетонированная площадка размером этак в два футбольных поля. Двадцатифутовые и сорокофутовые контейнеры международного стандарта выглядели довольно внушительно. Кроме них, на площадке нет ничего, никаких построек. Лишь несколько козловых кранов и два громадных перегружателя — портайнера возле причалов. На погрузку контейнера тратится полторы-две минуты. Да и места на судне или в специальных вагонах контейнеры занимают немного.

Сообразительные люди придумали такой способ перевозок. Экономия громадная. Не требуется складов для хранения грузов: контейнер сам надежно укрывает свое содержимое от капризов погоды. Где-нибудь в Соединенных Штатах в Австралии или в Японии уложат в эти вместительные ящики детали машин или зонтики, игрушки или мотки мохера, ткани или транзисторы — и пошел путешествовать контейнер по белу свету. Качает его океанское судно, стучат под ним колеса вагона. Хоть через всю Сибирь, хоть через всю Европу. Получат груз в наших глубинных сухопутных городах. Или, к примеру, во Франции, в Бельгии. От склада до склада, от двери до двери — вот какой это способ транспортировки.

Довелось недавно Сысоеву побывать в командировке в Москве. Выбрал время, специально съездил с Белорусского вокзала на базу, куда прибывают контейнеры со всех концов страны. Здесь их сортируют, отправляют дальше по адресам. Олег обрадовался, будто знакомых встретил. Вот они, голубчики, через наш терминал прошли! И еще, наверно, не один раз в новый порт попадут: их пока немного, международных контейнеров-то.

И среди жуликов нашлись, значит, такие, что идут в ногу со временем. Это непросто — вскрыть металлический ящик. Да что там вскрыть: попробуй сориентироваться туманной ночью среди однообразных контейнеров, безошибочно найти нужный. А потом исчезнуть так хитро, что даже опытная собака не взяла след.

— Может, они в пустом контейнере прятались? — негромко произнес Чапкин, понимавший, о чем думает сейчас прапорщик. — Или с бухты высадились, туда и ушли.