Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо, — машинально сказал Николай да так и замер, увидев ее глаза. Она смотрела прямо, с пронзительной любознательностью, будто хотела заглянуть в его душу. И сами эти глаза были прекрасны: чуть-чуть раскосые, словно вытянутые в уголках, глубокие и ясные, как ночное майское небо.
Николай одним духом опорожнил стопку, протянул было вилку к тарелке с закуской, но девушка опередила его — подала большой сочный кусок арбуза.
— Попробуйте, очень освежает, — все с той же улыбкой сказала она.
Хмель сразу ударил в голову, по жилам заструилось тепло, и особенно — так показалось Николаю — теплом отдавало с правого боку, где сидела очаровательная соседка…
— Как же вас звать? — наконец спросил Николай.
— Ольга, — с готовностью ответила девушка и опять улыбнулась, обнажая сахарно-белые молодые зубы.
Весь вечер она услужливо подавала Николаю то одну, то другую закуску, мило улыбалась, непринужденно говорила, будто знала его не первый вечер. И Николай легко и радостно чувствовал себя рядом с ней…
— Теперь бы спеть, — вдруг подал голос Петр Спиридонович. Он выпил всего одну рюмку, никакими уговорами не могли его заставить выпить больше, и все это время задумчиво молчал… Вот ведь интересно получается: один выпьет — и развяжется язык, что никакого останову нет, а этот — точно воды в рот набрал. Все о чем-то думал.
— Ну так начинай, — поддержал Григорий.
Петр Спиридонович расстегнул пуговку на вороте рубахи, облокотился на стол, подперев небритые щеки толстыми кулаками, и неожиданно мягким голосом протяжно запел:
И рубаха коротка,
И шовыр[3] короток.
Если редко буду надевать,
Скажут — бедная.
И друга нет,
И мужа нет…
Если буду выходить по вечерам.
Скажут — легкомысленная…
Как-то незаметно и очень в унисон подхватили женщины, и незатейливая марийская песня полилась, поплыла над застольем. И самое интересное, пели ее все: и марийцы, и русские, и татары. Видно, не раз бывали в этом доме.
Ой, мы на свете долго жили,
По свету много колесили,
Ой, сколько знали мы любимых.
Но первая несравнима…
Гости отложили вилки и ложки, отрешенно смотрели куда-то далеко-далеко, за стены дома, за поля, за степи, и каждый видел свое. Руки неподвижно лежали на коленях, на столе, беспомощные, непривычно ненужные. Песня, одна песня господствовала в доме и выражала все сразу: и думы, и надежды, и неизъяснимую печаль о чем-то утраченном. И соединяла всех одним высоким душевным настроем…
Но почему она так тревожит сердце? Вроде бы и слова простые, и мотив прост, а Николай видит, как у многих увлажнились глаза. И у самого спазмы сдавливают горло… Да потому, что песня эта о родине, а она у каждого своя, одна-единственная и неповторимая. Вот почему поют ее и марийцы, и русские, и татары…
…И где бы мы ни пропадали,
Каких чудес бы ни видали,
Один для нас чудесный край —
Родимый край, отцовский край…
Последние слова Петр Спиридонович аж выкрикнул и ударил могучим кулаком по колену. Не стесняясь, смахнул ладонью с глаз слезы.
Немного успокоившись, повернулся к Николаю:
— Вот ты смотришь на меня и, поди, думаешь: пошто это мужик плачет? Я и сам не знаю. Волнение какое-то у меня в груди происходит. Песня-то уж больно зазывная, своя, как родной ребеночек. Как запою ее, так сразу свою деревню увижу — слезы не могу удержать…
— Ну так поедемте домой, в ваш Кукшэнер, — сказал Николай. — Готов с вами хоть завтра.
Петр Спиридонович помолчал.
— Не то ты говоришь, парень. Не могу я сейчас. Понимаешь, не могу! Прирос к здешней земле основательно. Щедрая она, хлебородная… Человек не птица. Он прежде подумает, чем сделать. Почему птица каждой весной прилетает в свое гнездо? Потому что в другом месте не умеет выводить потомство. А мы вот с женой за это время, пока живу здесь, трек детей народили. Тогда мое гнездо, может быть, по всей земле. Только земля-то чтоб была своя, родная, наша…
Откуда-то принесли гармонь. Чубатый парень с въевшимся в кисти рук мазутом накинул ремень на плечо, избочил шею, лихо прошелся по пуговкам, подбирая мелодию. Вопросительно обвел взглядом сидящих. И заиграл плясовую на мотив дальних марийцев[4]. Танец этот нежный, плавный, неторопливый… Потом на мотив ближних[5]. А тут уж только успевай переставлять ноги да дробить каблуками! Поплясали и по-татарски. Но пожилые гости скоро устали, опять заняли свои места за столом. Молодежь начала танцы.
Николай смотрел на танцующих и отвлеченно раздумывал, как все же быстро у человека меняется настроение и как он сам при этом обновляется. Давно ли Николай чувствовал себя в этом незнакомом поселке заблудшим, потерянным и каялся, что заехал сюда. А теперь радуется. Радует все — и свидание с братом, его семьей, и такая трогательная дружба людей разных национальностей, и само гуляние, непринужденное и веселое. Особо радовала и вселяла тайную надежду встреча с Олей…
Она как бы угадала мысли, подошла.
— Может, станцуем, Коля? — просто сказала она и протянула обе руки.
Он быстро поднялся, обнял девушку за талию, и они счастливо закружились по комнате. Оля доверчиво прижалась к нему, прижалась так, что Николай ощутил мягкое прикосновение ее упругих теплых грудей. И все тело ее было горячо и податливо.
Она спросила:
— Надолго к нам?
— Еще не знаю, — неопределенно ответил Николай.
— Жаль…
— Что жаль?
— Да то, что не знаешь, на сколько приехал…
— Гм… Но я на самом деле даже не рассчитывал заезжать к брату. А теперь у меня уже и отпуск кончается.
— Жаль, — повторила Оля и печально улыбнулась своей милой улыбкой.
Чубатый парень нарочно долго играл, но вот и он устал, поставил гармонь на стул. Николай проводил девушку на место и только тут обратил внимание, что танцевали они одни. Все давно сидели и, конечно, наблюдали за ними. Николай смущенно оглянулся. Растерянно посмотрела по сторонам и Оля. Но тут же подняла лицо к нему, и он прочитал в ее решительном взгляде: «Пусть смотрят, нам-то какое дело!» Николай благодарно улыбнулся ей.
Было уже поздно, пожилые потихоньку расходились, поубавилось и молодежи. А когда ушел гармонист, откланялись и остальные гости. Осталась одна Ольга. Для порядка поговорила с хозяйкой, с Григорием, но потом, спохватившись, заторопилась и она:
— Ой, одна я загостилась! Бежать надо.
